— Зачем?
Покашливание.
— За советом.
— Однако он намерен вернуться во Францию?
— Весьма вероятно.
— Я хотел бы купить то, что у вас есть, для своего господина.
Молчание. Может, думает он, убрать вино и не выставлять, пока они не скажут чего-нибудь дельного? Один из алхимиков, словно угадав его мысль, хватает кувшин. Руки дрожат, и вино проливается на стол. Остальные возмущенно блеют.
— Вы принесли чертежи? — спрашивает он.
Они снова переглядываются.
— О нет.
— Однако они есть?
— Чертежей, как таковых, не существует.
Старики в горестном молчании смотрят, как пролитое вино впитывается в грубо отесанную столешницу. Один пальцем расковыривает проеденную молью дырку на рукаве.
Он кричит мальчишке, чтобы принес еще кувшин.
— Мы и рады бы вам угодить, — говорит старший из алхимиков, — однако сейчас мэтру Камилло покровительствует король Франции.
— Он намерен построить королю модель?
— Возможно.
— Работающую модель?
— Всякая модель по своей природе — работающая.
— Если у него обнаружится хоть малейший повод для недовольства, мой господин Генрих охотно примет его в Англии.
Входит мальчишка с кувшином. Все умолкают. Беседа возобновляется лишь после того, как дверь за мальчишкой хлопает. На сей раз Кромвель сам разливает вино по кружкам. Старики вновь переглядываются, и один говорит:
— Магистр убежден, что ему не подойдет английский климат. Туман. К тому же у вас на острове — сплошные ведьмы.
Разговор ни к чему не привел. Однако надо бы довести дело до конца. Выходя, он говорит слуге.
— Можешь пойти вытереть со стола.
— Я лучше подожду, пока они опрокинут второй кувшин, мсье.
— Тоже верно. Отнеси им что-нибудь поесть. Чем у вас кормят?
— Похлебкой. Я бы не советовал. С виду — вода, в которой шлюха стирала нижнюю юбку.
— Я и не знал, что девицы в Кале что-то стирают. Читать умеешь?
— Немного.
— Писать?
— Нет, мсье.
— Надо учиться. А пока пусти в ход свои глаза. Я хочу знать, придет ли еще кто-нибудь с ними поговорить, будут ли они доставать чертежи, пергаменты, свитки — что-либо в таком роде.
— А что это, мсье? Что они продают?
Он почти готов ответить — в конце концов, какой от этого вред? — однако не может подобрать слов.
На второй день переговоров в Булони ему передают, что король Франции хочет его видеть. Генрих долго раздумывает, прежде чем дать согласие: лицом к лицу монархи встречаются только с другими монархами, аристократами и высшими иерархами церкви. С самой высадки на берег Брэндон и Говард, на корабле бывшие с ним запанибрата, держатся холодно, давая французам понять, что невысоко его ставят: это-де причуда Генриха, новоявленный советник, которого скоро сменит барон, виконт или епископ.
Посланец-француз говорит ему:
— Это не аудиенция.
— Конечно, — отвечает он. — Я понимаю.
Франциск проводит не-аудиенцию в окружении немногочисленных придворных. Он длинный и тощий, как жердь, локти и колени торчат в разные стороны, большие костлявые ступни поминутно елозят в больших мягких туфлях.
— Кремюэль, — говорит Франциск. — Я хочу в вас разобраться. Вы — валлиец.
— Нет, ваше величество.
Печальные собачьи глаза обводят его с ног до головы, с головы до пят.
— Не валлиец.
Он видит, что ставит французского короля в тупик. Если он — не захудалый вассал Тюдоров, то как получил пропуск ко двору?
— Меня приставил к королевским делам покойный кардинал.
— Знаю, — отвечает Франциск, — однако думаю, что за этим есть что-то еще.
— Возможно, — говорит он сухо, — но отнюдь не валлийское происхождение.
Франциск упирает палец в кончик крючковатого носа, пригибая его еще ближе к подбородку. Выбери себе государя: мало радости каждый день смотреть на такую физиономию. То ли дело гладкий бело-розовый крепыш Генрих! Франциск отводит взгляд.
— Говорят, вы некогда сражались за честь Франции.
Гарильяно. Он опускает глаза, будто припомнил неприятное уличное происшествие: давку с членовредительством.
— В прискорбнейший день.
— И все же… такое забывается. Кто теперь помнит Азенкур?
Кромвель, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться, вслух говорит:
— Верно. Поколение-два… может быть, три-четыре — и от этих событий не останется даже памяти.
— По слухам, вы пользуетесь большим доверием известной дамы. — Франциск чмокает губой. — Скажите, мне крайне любопытно, о чем думает мой брат-король. Считает ли он, что она — девственница? Сам я ее не пробовал. При здешнем дворе она была слишком юная, да и плоская, как доска. А вот ее сестра…
Ему хочется прекратить этот разговор, но королю не скажешь: «Помолчи». Франциск скользит голосом по голой Марии, от подбородка до пальцев ног, затем переворачивает ее, как оладушек, и повторяет все то же, от затылка до пят. Служитель подает чистую льняную салфетку, и Франциск, закончив говорить, промакивает уголок рта.
— Довольно, — произносит Франциск. — Я вижу, вы не подтверждаете свое валлийское происхождение, а значит, моя теория неверна.
Уголки рта идут вверх, локти двигаются, колени подрагивают: не-аудиенция окончена.
— Мсье Кремюэль, — говорит король, — мы можем больше не встретиться. Ваша неожиданная удача может оказаться недолговечной. Итак, разрешите пожать вам руку как солдату Франции. И поминайте меня в своих молитвах.
Он кланяется.
— Молю о вас Бога, сэр.
На выходе один из придворных встает и со словами: «Подарок его величества» — вручает ему пару вышитых перчаток.
Другой, наверное, был бы польщен и сразу их примерил, он же ощупывает подарок и находит, что искал. Аккуратно встряхивает перчатку, подставив горсть.
Затем идет прямиком к Генриху. Король на солнечной площадке играет в кегли с французскими вельможами. Генрих катает шары так, будто сражается на турнире: с гиканьем, стонами, выкрикиванием счета, воплями и проклятьями. Король поднимает голову, спрашивает глазами: «Ну как?» Он глазами отвечает: «Наедине». Взгляд короля говорит: «Позже». Ни слова не произнесено вслух, и все это время король продолжает шутить с другими игроками, затем, не сводя глаз с катящегося шара, говорит:
— Видите моего советника? Предупреждаю, никогда не играйте с ним ни во что. Ибо он не чтит вашу родословную. У него нет ни герба, ни имени, однако он уверен, что рожден побеждать.
Один из французов замечает:
— Умение достойно принимать проигрыш — искусство, которое воспитывает в себе всякий благородный человек.
— Я тоже надеюсь воспитать его в себе, — говорит Кромвель. — Когда увидите пример, которому я мог бы следовать, не будете ли так добры мне на него указать?
Ибо все они, как он видит, нацелены на выигрыш, на то, чтобы урвать себе толику английского золота. Азартные игры — не порок, если они тебе по средствам. Может, стоило бы выдать королю специальные игровые жетоны, подлежащие оплате лишь в особой палате Вестминстера, в присутствии определенного должностного лица, после утомительной волокиты и взяток служащим, с приложением особой печати. Это сэкономило бы много денег.
Однако королевский шар уверенно катится к цели. Генрих выигрывает. Со стороны французов слышны вежливые хлопки.
Оставшись наедине с королем, он говорит:
— Вот, думаю, вам понравится.
Генрих удивлен. Толстым указательным пальцем, розовым английским ногтем трогает рубин на ладони.
— Хороший камень, — говорит король. — Можете мне поверить. — Пауза. — Кто здесь лучший ювелир? Попросите его зайти ко мне. Камень темный, не узнать невозможно. Я надену это кольцо на встречу с Франциском. Пусть видит, как мне служат. — Короля разбирает веселье. — Впрочем, я выплачу вам его стоимость. — Кивает: можете идти. — Разумеется, вы сговоритесь с ювелиром, чтобы завысить цену, а разницу поделите между собой… но я буду щедр.
Сделай лицо.
Король хохочет.
— Как бы я доверил мои дела человеку, неспособному позаботиться о своих? Когда-нибудь Франциск предложит вам пенсион. Соглашайтесь. Кстати, о чем он вас спрашивал?
— Спросил, валлиец ли я. Ему этот вопрос представлялся важным, но я, увы, обманул его ожидания.
— Вы никогда не обманываете ожиданий, — говорит Генрих. — Если когда-нибудь обманете, я тут же скажу.
Два часа. Два короля. Ну как тебе, Уолтер? Он стоит на соленом ветру, разговаривая с мертвым отцом.
Оба короля в Кале. После пира Анна танцует с Франциском. Щеки порозовели, глаза под золоченой маской сверкают огнем. Когда она приподнимает маску и смотрит на французского короля, на лице у нее странная полуулыбка, не вполне человеческая, как будто под маской — другая маска. У Франциска отпадает челюсть и текут слюнки. Анна за руку ведет короля к дивану в оконной нише. Они разговаривают по-французски час, шепотом, ее изящная темная головка склоняется к его голове; иногда смеются, глядя друг другу в глаза. Без сомнения, тема беседы — условия нового соглашения; Франциск, кажется, вообразил, что текст договора — у Анны за корсажем. В какой-то момент он берет ее за руку. Она легонько упирается, и на миг впечатление такое, будто он хочет положить ее пальцы на свой омерзительный гульфик. Всем известно, что Франциск недавно лечился ртутью, однако никто не знает, помогло ли лечение.
Генрих танцует с женами местной знати. Чарльз Брэндон, позабыв про больную супругу, заставляет партнерш вскрикивать, подбрасывая их в воздух так, что взлетают юбки. Однако взгляд Генриха то и дело устремляется через зал к Анне, к Франциску. Хребет парализован страхом. На лице — агонизирующая улыбка.
Наконец Кромвель решает: я должен это прекратить. И тут же удивляется самому себе: неужто я, как и пристало верноподданному, люблю своего короля?
Он вытаскивает Норфолка из темного угла, куда тот спрятался, чтобы не заставили танцевать с супругой губернатора.
— Милорд, заберите оттуда вашу племянницу. На сегодня дипломатии довольно. Король ревнует.