– Это все пустяки! – сказала она, – а нам не до шуток теперь. Слушайте, Монтарба, я объясню вам наш план…
Тонкий слух графа успел различить шум шагов на лестнице.
– Виноват, Леони, – перебил он, – но если ваши сообщения имеют в виду мое исключительное благо, их лучше отложить пока. Там есть кто-то за дверьми.
– Нас не должны видеть вместе, – шепнула она. – Это испортит все. Ступайте в ту комнату; там вас не станут искать.
– А! ваша спальня, – сказал он со смехом, оборачиваясь в дверях, – право, это лучшее доказательство доверия.
– Замолчите! – перебила она, – и делайте, как вам говорят.
Потом, быстро поправив волосы и оглядев в зеркале свою красивую фигуру, она отворила дверь, приглашая посетителей войти в комнату.
Монтарба был наделен немалой долей любопытства; и так как положение его действительно оправдывало всякого рода предосторожности, то он, не задумываясь, принялся подсматривать за своей хозяйкой в полуоткрытую дверь. Но каково было его удивление, благодаря которому он чуть не выдал себя, когда он увидел дружеские приветствия, расточаемые Волчицей, кому же? Розине, которая смело вошла в комнату, очевидно чувствуя себя здесь совершенно дома, и Пьеру Легро, вошедшему вслед за ней, в кожаном переднике и с корзинкой инструментов на руке.
Молодая девушка, казалось, стала еще свежее и красивее прежнего, распустившись под лучами счастья, как цветок на солнце. И граф Арнольд, думавший, что давно уже утратил всякую способность волноваться таким вздором, почувствовал, что сердце его бьется от восхищения и досады, которую сам он принял за любовь.
– Милая Розина!
– Дорогая Леони!
– Добрый Пьер! – слышалось оттуда.
Потом, поцелуи и объятия начались снова, и Монтарба открыл шире дверь, чтобы лучше наблюдать за собеседниками.
– Когда свадьба? – спросила Волчица, усаживая возле себя Розину, между тем как Пьер ставил свою корзину на пол. – Я уже сделала свое дело. Моя «корзинка» готова. Вся остановка теперь верно за невестой?
– Как захочет Пьер, – отвечала Розина, краснея.
Пьер переминался с ноги на ногу, глядя на пол, на потолок, на окна, и повторил, наконец:
– Как захочет Розина.
– Знаете ли, ведь вы говорите вздор, друзья мои! – возразила Волчица, беря за руку каждого из них. – Я смотрю на вас как на детей, потому что вы, простые провинциалы, действительно все равно, что ребята в таком беспутном городе как Париж, и потому должны слушаться моих советов. Брат мой для меня дороже всего на свете. Вы спасли его от оскорбления. Вы, Пьер, своей неустрашимостью и силой. Я никогда не забуду этого!..
Граф начал понимать, в чем дело. «Если когда-нибудь, я вернусь в Монтарба – подумал он – надо будет свести маленький счетец с Гаспаром и верзилой Контуа!»
– Я только исполнил свой долг христианина, – отвечал Пьер, – то есть, я хочу сказать, долг одного гражданина перед другим.
Леони засмеялась.
– Он начинает заучивать урок, Розина, – сказала она. – Мы еще сделаем из него со временем патриота.
Но Розина только перекрестилась, бледнея и со страхом глядя на своего жениха.
– Я должен прежде иметь приличное жилище, чтобы предложить ей руку, – начал он медленно и обстоятельно, очевидно обдумав хорошенько свое положение. – Такая девушка как Розина должна войти в полный дом, с дровами, постелями, занавесками, шкафами и посудой, как было у меня, под моей соломенной кровлей в Рамбуйе.
– Оттого-то я и спрашиваю вас, как вы могли оставить его? – спросила Леони.
Пьер вопросительно взглянул на Розину, но, не встретив ее взгляда, начал решительно.
– Мадемуазель позволит мне говорить прямо и называть вещи их собственными именами. Наша свадьба была почти уже решена, когда не по своей воле, а по несчастью, Розина обратила на себя внимание нашего помещика. Она красивая девушка, мадемуазель, молодая, неиспорченная…
– Понимаю, понимаю, – возразила Леони. – Разве он был молод, этот аристократ, и… и опасен?
– Я ничего не знаю насчет опасности, – отвечал Пьер, хмурясь, – но я люблю Розину и лучше хотел бы видеть ее в могиле, чем во власти графа Монтарба!
Волчица вздрогнула и взглянула на дверь своей спальни.
– Графа Монтарба! – повторила она невольно.
Граф Арнольд стал внимательно прислушиваться.
Итак, она здесь, в этой самой части города! Теперь уж будет его вина, если он даст ей скрыться снова! Девушка может очутиться в его руках с минуты на минуту. А Пьер между тем продолжал развивать свою мысль.
– Потому-то я и привез ее в Париж, чтобы затеряться здесь в толпе. Оттого я и нанял квартиру для нее и ее бабушки здесь, на этой самой улице, возле вас и Головореза, наших единственных друзей, и сам поселился тут же, чтобы видеть ее и наблюдать за ней день за днем. Я силен. Я много работаю. Скоро, через несколько недель, я заработаю достаточно, чтобы устроиться. Тогда мы и женимся. Мадемуазель и брат ее удостоят свадьбу нашу своим присутствием. Здесь нет рабов, как в провинции. Мы, рабочие, здесь свободные граждане, пусть какой-нибудь аристократ осмелится здесь прикоснуться к ней!
По лицу графа пробежала нехорошая улыбка, и он произнес нечестивую клятву, вероятно занесенную на скрижали ада, что не оставит камня на камне, пока не овладеет своей добычей.
Взглянув, несмотря на собственное смятение, на Леони, он был поражен ее расстроенным видом. Она также улыбалась, глядя на Розину, но сквозь ее улыбку проглядывала ярость Волчицы, подстерегающей свою жертву.
– Может ли быть – подумал он, – чтобы эта женщина была уже неравнодушна ко мне? Пять минут тому назад, она не ненавидела Розину, как ненавидит ее теперь. Да, вот она, прощаясь, целует ее в обе щеки, а между тем я вижу по ее глазам, что она готова впиться в нее зубами. Однако как она красива и грациозна! Как похожа на королеву, когда идет по комнате. Ба! какая мысль! Если это так, как я предполагаю, и я сумею смело и искусно перемешать карты, я могу выиграть и тут и там.
По уходе посетителей, граф пустил в ход все свое искусство, чтобы произвести благоприятное впечатление на хозяйку дома. Он льстил, льстил, смеялся, шутил, ни на минуту не хотел быть серьезным, и наконец, ушел, как ей казалось слишком скоро, с шутливой просьбой, впрочем, более серьезной, чем она предполагала, поскорее доставить ему предлог снова быть у нее.
Глава девятая
– Он аристократ, говорю тебе! В нашем лагере и без того довольно изменников.
– Кто же, например?
– Я не знаю; мы еще не открыли их, но, тем не менее, они должны быть. Ведь это понятно само собой, Леони! Каждый человек заботится прежде всего о себе.
– А ты?
– Я – истинный патриот. Я желаю только служить центральному комитету и спасению моей родины за тысячу франков в месяц. Франция – прежде всего!
– Разумеется; это само собою! Ты немногим доволен, брат. Ты выказал себя добрым патриотом, но не можешь похвастать дальновидностью. Такое предприятие как наше, не может идти само собой. Необходимо поддерживать движение в машине; а ты, и твои товарищи заботитесь только о жалованье и оставляете ее без движения. Ты хорош на своем месте. Ни у кого из нас нет столько такта, столько благоразумия. Никто не может произнести такую речь. Без всяких комплиментов, твое красноречие, как бурный поток, уносит за собою все. Но слушай. Если тебе придется идти по улице и вести колонну граждан против швейцарских гвардейцев, против телохранителей короля, или против батареи девятифунтовых орудий, что тогда, Жак? Не увидит ли тогда народ, что их Головорез смелее на словах, чем на деле?
– Признаюсь, я не люблю грохота огнестрельного оружия. Шум этот расстраивает мне нервы, а от порохового запаха мне становится дурно. Ты знаешь, когда я был ребенком, и австриячка увезла меня из дому, чтобы запереть в своем дворце, мне дали игрушечное ружье, которое разорвало, и я спалил себе все лицо. Нервная система никогда не может оправиться после такого потрясения, и потому неблагородно упрекать меня. Я храбр, Леони, но только не под огнем. Храбрость бывает разная. Я не люблю ударов в настоящую минуту, но зато не боюсь последствий их в будущем.
– Это xoрошo. Но в этом бурном будущем, которое ожидает нас, пока не наступит ясная погода, кто поведет наш корабль? Кто будет нашим кормчим? Вот в чем вопрос, брат!
– Но этот аристократ, Леони, этот граф Арнольд, который теперь называет себя гражданином Монтарба, разве он обладает всеми нужными качествами?
– Всеми. Он может даже, кажется, быть честен, в решительную минуту. В его храбрости я уверена; что он хитер и осторожен, я не сомневаюсь. Дружба и справедливость никогда, не могут служить для него преградой; и если у него есть мать, я уверена, что он пожертвует ею без колебания и угрызений совести, как и всякой другой женщиной!
Волчица перечисляла все эти качества, как будто они составляют совершенства, а брат ее слушал с тем недоумевающим выражением, которое часто появляется на лице мужчины, когда он заставит, наконец, женщину высказаться и все-таки не может хорошенько понять ее.
Брат и сестра сидели в тех самых комнатах, в которых Леони недавно укрывала Монтарба, – комнатах хорошо знакомых теперь молодому графу, так как он с тех пор не раз уже посещал свою спасительницу, стараясь, и не без успеха, зажечь искру чувства в ее сильной, молодой груди. Она привыкла уже ожидать его появления, как главного события дня; научилась мечтать о том, каков он будет, и что будет говорить сегодня; научилась предвкушать удовольствие от его болтовни и чувствовать страшную пустоту после его ухода. Леони была женщина сильного, непреклонного характера, в которой привязанности всегда подчинялись воле и которая считала поэтому совершенно невозможным, чтобы чувство могло взять в ней верх над здравым смыслом. Не мудрено, если самая новизна и неожиданность этого чувства придавала ему особую, хотя и несознаваемую прелесть, которая нисколько не теряла силы от примешивавшегося к ней чувства стыда. Лео