Французский солдат обладает хищным взглядом сокола. Не столько ради исполнения долга, сколько по какому-то инстинкту, он исследует каждый вершок земли, лежащей перед ним, каждый куст, каждую канаву. Он обладает какой-то особой способностью, острее слуха и зрения, благодаря которой не пропустить ни одной заблудшей курицы, могущей служить ему на ужин, ни связки забытой соломы, ни неподобранных прутьев – для постели и бивуачного огня. Трудно предположить, чтобы он не заметил хорошенькой, черноглазой девушки, спрятавшейся в канаве на его пути.
– Это что такое? – воскликнул загорелый молодой юноша из Турени своему соседу, воину, закаленному в боях Людовика Великого, заметив женское платье, которое редко может избежать внимания юноши, будь он в военном мундире или нет. – Юбка, клянусь всеми святыми, и в ней хорошенькая женщина! Я обязан рекогносцировать и расчищать путь. Я сейчас приведу ее сюда.
– Юбка! – с презрением повторил его старый товарищ. – Если бы еще винный погреб или, по крайней мере, маркитанка с трёхгалонным бочонком за спиною, тогда так! Брось ее, Антуан. Они все на один манер, не стоит и руки марать! Я бы ни за одну из них не отдал четвертки табаку!
Но старый ворчун далеко еще не успел прийти к этому, нелестному для прекрасного пола, заключению, как его юный товарищ уже вытащил Розину из ее засады и старался ободрить ее усиленными любезностями, встречавшими с ее стороны очень нерадушный прием.
Не успела она, однако обратиться к начальнику части, или, по крайней мере, к сержанту, который тотчас же выступил вперед, чтоб осмотреть неожиданную добычу, как в средине колонны произошло какое-то замешательство, послышался крик, брань и возня, и закованный в кандалы Пьер вырвался на свободу от сопровождавших его людей, оттолкнув одного, свалив с ног другого и бросился на выручку любимой женщины, с такой силой дергая свои наручники, что они, казалось, должны разлететься в куски.
– Пьер! – воскликнула Розина, протягивая к нему руки, как ребенок к няньке, – о, Пьер! я так перепугана! так устала! Но теперь мне лучше, потому что ты опять со мной!
И с этими словами голова ее опустилась на грудь, и она лишилась чувств. Если бы не Антуан, все время державший ее за талию, она упала бы на мостовую.
Сцена эта представила бы прелестный сюжет для небольшой картинки. Пыльная дурно вымощенная дорога, с обеих сторон обсаженная деревьями; загорелые лица и белые зубы, синие мундиры с красными отворотами, кожаные перевязи и блестящие на солнце ружья; среди них бледная, бесчувственная девушка, склонившая головку, как сорванная лилия, на молодую воинственную грудь Антуана. Загорелый, закаленный в боях сержант, подносящий к ее губам жестяную манерку с вином, и наконец, закованный в кандалы великан, глядящий на все это с растерянным видом человека только что очнувшегося от глубокого сна. А по сторонам, залитые солнцем поля цветущей Франции, а наверху высокие тополя, меняющие цвета и тени при малейшем ветре.
– Смирно, ребята! – скомандовал сержант, водворяя тишину в рядах и делая на плечо. – Капитан идет!
Молодой человек лет двадцати двух или трех, расшитый золотом, с перьями на треугольной шляпе, торопливо вышел из задних рядов, стараясь замаскировать свое любопытство тем пренебрежительным выражением, без которого, по-видимому, юные, безусые лица не умеют принять начальственного вида. Однако, он снял шляпу, как бы отдавая должное красоте беззащитной девушки, которая только что приходила в себя, благодаря стараниям заботливых воинов, и спросил, обведя всех высокомерным взглядом, о причине такой несвоевременной остановки и замешательства в рядах.
Десятка два голосов отвечали ему, перебивая друг друга.
– Это неприятельская застрельщица, – господин капитан.
– Нет, актёрка из Версаля.
– Танцовщица, которая будет учить нас карманьоли.
– Просто, шпион из предместья.
– Торговка с рыбного рынка.
– Уличная девка.
Но тут послышался могучий бас Пьера, которого еще не слыхал никто из окружающих, заглушая собою все прочие голоса.
– Неправда, господин капитан! Это наглая ложь! Прикажите снять мне кандалы, и я покажу им, что значит лгать таким образом. Она скромная, хорошая девушка, моя невеста, и такая же честная и порядочная, как мать или сестра любого из них!
Розина, окончательно пришедшая в себя, залилась слезами.
– Это правда, – начала она, сквозь рыдания, – и я бы охотнее пошла в тюрьму с моим Пьером, чем в Версаль во главе вашего полка, хотя он и считается самым храбрым во Франции! – Она улыбнулась сквозь слезы и припала бледной щечкой к груди своего возлюбленного.
Солдаты переглянулись между собою, бормоча про себя:
– Славно сказано! Молодец, девка! Не ударит лицом в грязь. Крепко держится за свое знамя. Я бы сам отдал дневной рацион, чтобы жениться на ней.
Капитан совещался вполголоса с сержантом. Он обязан был быть осторожным и не давать воли состраданию, а тем более своему врожденному пристрастию к хорошенькому личику. Пьер был взят, правда, с пустыми руками, но при таких обстоятельствах, которые явно заставляли предполагать, что он принимал деятельное участие в мятеже. Его огромный рост, необычная физическая сила, ловкость, с которой он вырвался от своего конвоя, и упрямое молчание в караульном доме, все это, казалось, поддерживало убеждение, что он революционер и санкюлот. «Пусть военный суд решит, как поступить с ним», думал капитан: «а пока, если эта девушка действительно его невеста, ей могут быть известны различные замыслы их шайки, а потому вернее задержать и ее».
– Мадемуазель, – сказали он вежливо, – я не могу отпустить вас, я должен прежде доложить обо всем полковнику. Люди мои не будут беспокоить вас, и вы поедете, если желаете, рядом с арестованным.
Розина поблагодарила молодого человека таким красноречивым взглядом своих черных глаз, что он готов был изменить свое решение и принять на себя заботу о ней; но инстинкт солдата взял вверх и он приказал отрядить четырех человек для конвоирования арестованных. В числе их был и тот старый солдат, молодой товарищ которого первый заметил Розину. Он один, может быть, из всех присутствующих, не смягчился красотой и испугом молодой девушки. Но за то, если у него не было сочувствия к ней, то сострадание его к Пьеру, который успел снискать его расположение своей твердостью и силой, быстро возросло, когда он услышал, что этот сильный видный мужчина готов сделаться жертвой своего прирожденного врага.
Когда сержант спросил, ради соблюдения формы, не надо ли сковать арестованных вместе, и капитан торопливо отвечал отрицательно, заклятый враг женщин не выдержал и воскликнул:
– Верно, господин капитан! Если, на его несчастье, его не расстреляют, он еще будет прикован к ней на всю свою жизнь!
Глава двадцать вторая
Силы, казалось, снова возвратились к Розине от одного присутствия ее возлюбленного. Солдаты, со свойственным им грубым добродушием, заставили обоих арестованных съесть по куску хлеба и выпить по нескольку глотков вина, что подкрепив их физически, подействовало благотворно и на нравственное их состояние, и они с новой энергией продолжали путь к Версалю, рассказывая друг другу о своих приключениях. Розина, впрочем, благоразумно умолчала о письме отца Игнатуса, как о последнем своем ресурсе.
Окруженная и взятая под арест, она готова была уже показать это письмо, но рассудила потом, что раз лишившись его, она не будет уже иметь верного средства проникнуть к королеве; а между тем, несмотря на все ее беспокойство и тревогу, эта мысль ни на минуту не покидала молодую девушку.
Достигнув ворот дворца, где оклик часового и команда «Караул вон!», приветствовали прибытие арестованных и отряда, Розина с ужасом заметила, что парадные фламандские кони уже изукрашены и пышные, блестящие экипажи стояли наготове. Небольшой конвой улан сидел уже на лошадях; оркестр играл под окнами; лакеи в розовых шелковых чулках и шитых золотом кафтанах толпились у входа; пажи, в блестящих придворных нарядах, сновали взад и вперед; красное сукно было разослано на ступенях крыльца и все, одним словом, выражало приготовления к высочайшему выезду. Нельзя было терять ни минуты. В то время, как их хотели ввести в караульную комнату, Розина внезапно отделилась от Пьера и смело подошла к молодому офицеру, распускавшему караул.
– Господин офицер, – сказала она, – я желаю видеть дежурного полковника.
– Мадемуазель, – отвечал тот, – вы забываете, что вы арестованы при караульном доме.
– Так вы отказываете на свою ответственность, – продолжала молодая девушка, чувствуя, что голова ее идет кругом от страха за собственную смелость, – дело идет о святотатстве, о нападении на особу ее величества!
Проходивший в эту минуту, богато одетый офицер услышал это настоятельное требование.
– Что случилось, де Жирар? – спросил он. – Кто эта женщина и что ей нужно? Я слышал, что она спрашивала меня?
Молодой человек почтительно поклонился.
– Это крестьянская девушка, маркиз, – отвечал он. – Ее возлюбленный сидит у меня в кандалах, а ее мы арестовали на дороге, в то время как она пряталась в канаве.
– Я спешила во дворец, – вмешалась Розина, – и так устала, что принуждена была сесть отдохнуть. Но если бы солдаты не нагнали меня, я бы доползла сюда на коленях, потому что готова пожертвовать жизнью, чтобы спасти королеву!
Слова эти так верно изображали его собственные чувства, что де Фавра – это был он – взглянул одобрительно в лицо молодой девушки. Оно говорило само за себя. Не нужно было ни запыленных башмаков, ни измятого в дороге платья, ни всей изнемогающей ее фигуры, чтобы выразить страдания, усталость и тревогу.
– Я сам возьмусь за это дело, – сказал он, – капитан де Жирар, я избавляю вас от ответственности. Как видите, я дежурный штаб-офицер сегодня.
Удобная минута, которой так ждала Розина, наконец, настала.
– Месье, – сказала она, вытаскивая бумажку из-за лифа, – вот записка к вам от отца