– Я знаю, – говорит Гашпар. Его рука скользит по льду и зарывается в мой плащ. На миг мне кажется, он пытается нащупать меня, но в следующий миг он вытаскивает мой нож. Его пальцы дрожат, когда он закатывает рукав; лезвие сверкает на бронзовой коже.
– Нет, – протягиваю руку и хватаю его за запястье, чувствуя пальцами выпуклую сетку его шрамов. – Пожалуйста… не надо.
Не могу смотреть, как он делает это, пусть это и значит, что мы останемся без тепла. Крепко сжимаю его запястье. Это всё равно что держаться за ствол берёзы зимой – его рука твёрдая и невероятно холодная.
– Прости. – Голос Гашпара доносится до меня мягким эхом. – Если бы я был настоящим Охотником или настоящим принцем, я мог бы…
Не улавливаю конец его фразы. Сквозь полусомкнутые ресницы смотрю на его лицо, на нос с горбинкой и тёмный глаз, на морозные жемчужины в его волосах. И понимаю вдруг – он такой красивый. Если б у меня хватало сил, я посмеялась бы над этим своим запоздалым открытием. Глядя на него, я чувствую себя странно умиротворённой и совершенно измождённой.
Если Гашпар и говорит ещё что-то, я уже не слышу. Чёрная волна поднимается и опускается, тихо затягивая меня в глубину.
Глава девятая
Просыпаюсь от запаха жареного мяса. Моя щека прижимается к деревянному полу в нескольких дюймах от очага. Волчий плащ с меня сняли, но я лежу под тяжёлой бледно-серой шкурой. Тонкие волоски на шкуре легко расходятся, когда я провожу по ним пальцем – точно плот рассекает речную воду. Я не знаю ни одного животного с таким мягким мехом.
Медленно сажусь и понимаю, что смотрю в сияющие янтарные глаза медведя. Открываю рот и снова закрываю, но не вырывается ни звука. Горячее дыхание медведя обволакивает моё горло. Его глаза яркие, как крошечные пуговицы, вшитые в шерсть на его голове. Через мгновение он медленно поворачивается и бредёт прочь, мягко ступая лапами по земле.
Он пересекает маленькую комнатку, подходит туда, где лежит Гашпар, укрытый такой же серой шкурой. Медведь лениво обнюхивает его тело, и Гашпар, вздрогнув, резко садится. Когда он видит медведя, его щёки совсем бледнеют.
Медведь будит нас. Это разве типичное медвежье поведение? Я мало знаю о медведях, чтобы сказать наверняка. На мгновение задаюсь вопросом, не медведь ли вытащил нас изо льдов и привёл сюда, в свою хижину, которую он построил большими неуклюжими лапами, а теперь готовит мясо на костре, чтобы попотчевать своих гостей. Если где в мире такое и возможно, так это в Калеве.
Но тут дверь в хижину с грохотом открывается. Через порог переступает фигура, удерживающая груду дров, скрывающую лицо. Со своего места, где я сижу на полу, я вижу только бахрому вышитой юбки, развевающуюся над парой меховых сапог.
Гашпар тут же встаёт, сбрасывая с себя шкуру.
– Кто ты? Зачем привела нас сюда?
Дрова падают на землю. Девушка, которая несла их, поднимает руку, чтобы вытереть лоб. Она выглядит моей ровесницей или даже моложе; у неё красивые сияющие глаза и розовые щёчки.
– Я спасла вам жизнь, Охотник, – прохладно отвечает она. – Если желаешь, я могу отвести вас обратно, туда же, где нашла, – к озеру Тайивас. Посмотрим, как вы там справитесь.
Гашпар бросает на меня взгляд и заливается густым румянцем ото лба до подбородка. Меня охватывает такое облегчение, что я чуть не заваливаюсь обратно на свою шкуру. Вместо этого вскакиваю на ноги, готовая к приступу боли, когда ударяюсь костяшками левой руки о деревянный пол. Ничего не происходит. Мизинца всё так же нет, но нет и боли на его месте.
– Кто ты? – спрашиваю я, не сводя глаз с отсутствующего пальца.
Девушка стягивает варежки и проводит рукой по своим чёрным волосам, жёстким от холода. Её кожа оливковая, как у южан, – почти как у Гашпара, хоть я считала это невозможным в месте, лишённом солнечного света.
– Туула, – отвечает она.
Северное имя. Но Туула не похожа на северянку. В рассказах Вираг у всех калевийцев волосы цвета льна, глаза, как осколки льда, а кожа белая, как снег под их сапогами.
– А медведь? – рискую спросить я.
Туула безучастно озирается, словно забыла, что он здесь.
– А, – через паузу говорит она. – Это Биэрдна. Не волнуйтесь, она вас не ранит, покуда у неё полное брюхо, а я в хорошем настроении.
Мы с Гашпаром переглядываемся.
– К счастью для вас, обычно я в хорошем настроении.
Туула подталкивает медведицу, распластавшуюся у огня, словно необычайно большой меховой ковёр.
Я слишком сбита с толку, чтобы придумать, что сказать. Последнее, что я помню, – я лежу на льду рядом с Гашпаром, сжимая его запястье. Вспоминаю, как он нырнул за мной без всяких сомнений, и что-то шевельнулось внутри – словно шелест перьев улетающей стаи птиц.
Смотрю, как в другом углу комнаты Гашпар закатывает рукав. Горло сжимается, когда я ожидаю увидеть борозду чёрной гнили, вены, покрытые ядовитой паутиной. Но там лишь полоса безупречно чистой кожи, окаймлённая выступающими белыми линиями его старых шрамов.
– Как? – сдавленно спрашиваю я. – Как тебе это удалось?
– Это была не я, – говорит Туула. – И с твоим пальцем тоже ничего не поделаешь. Это один из самых неряшливых порезов, которые я когда-либо видела, а повидала я немало. Его словно ласка отгрызла.
– Может, и так, – говорю я.
Желудок сжимается. Я не доверяю этой незнакомке настолько, чтобы рассказать правду. Нити Эрдёга подрагивают вокруг моего запястья, но я не знаю границ и пределов моей новообретённой магии, и я не уверена, сумею ли справиться с толстым взрослым медведем. Топор Гашпара прислонён к поленнице в другом конце комнаты, над горой медвежьей спины, а ножа у меня в кармане нет. Быстро проверяю косу и монету и вздрагиваю от облегчения, когда нахожу.
– Какая же это была бесстрашная ласка. – Голос у Туулы лёгкий, почти смеющийся, но в тёмных глазах блеск – словно отражение сверкающего клинка. – Но поскольку я спасла вам жизнь, я хотела бы попросить вас об услуге. Я слышала, Охотники чтут свои долги. Как вас зовут, господин?
Это её «господин» горчит, как укус змеи. Гашпар смотрит то на Туулу, то на меня, потом на медведицу, которая вызывает тревогу, даже пока спит.
– Гашпар, – отвечает он наконец, и в его голосе я слышу резкость.
Интересно, он думает, узнает ли Туула в нём принца? И желает ли этого? Калевийцы печально известны своим прохладным отношением к южным правителям, даже после почти ста лет вассальной зависимости от короны.
Но во взгляде Туулы нет ни проблеска узнавания.
– А тебя, волчица?
Спокойно встречаю её взгляд. Мои ладони влажные, но я не хочу, чтоб она считала, будто я боюсь.
– Ивике.
– Ну что ж, Гашпар, Ивике, – она кивает каждому из нас, – вы поможете мне убить кого-нибудь на ужин Биэрдне?
Хижина Туулы возвышается над землёй на десять футов, установленная на четырёх дубах, похожих на куриные ножки; их корни торчат из промёрзшей земли. Мы спускаемся по верёвочной лестнице, раскачивающейся на ветру. Интересно, как Тууле удалось затащить по этой лестнице дрова, не говоря уже о наших телах, пока мы были без сознания? Она такая же невысокая, как я, и намного стройнее. Я даже не пытаюсь понять, как туда попала медведица.
Не успели мы отойти далеко от хижины, как впереди что-то начинает обретать форму – два холмика на снегу, похожие на расплывчатые отпечатки пальцев. Я щурюсь на рычащем ветру. Когда мы приближаемся, то видим пару лошадей – чёрную и белую, – бьющих хвостами и фыркающих.
Волчий капюшон падает мне на спину, когда я поворачиваюсь к Тууле.
– Как ты их нашла?
– Было непросто, – отвечает она. – Лошади склонны сопротивляться моему очарованию.
Предпочитаю промолчать о её очаровании.
Выдохнув, прижимаю ладонь к морде своей белой кобылы. Она нюхает мою руку, словно извиняясь за то, что бросила меня. Меня удивляет, насколько я благодарна, что снова вижу её – не просто реликвию из далёкого теперь Кехси, но и средство спасения, если я выберу бежать. У Туулы, похоже, нет своей лошади. Интересно, как быстро бегает медведь?
Рука Гашпара лежит на шее его коня, но он, поджав губы, наблюдает за Туулой.
Мы идём дальше по равнине, направляясь к чёрной массе, движущейся по снегу. Когда мы подходим ближе, я вижу, что это не единородная масса, а множество двигающихся оленей с серебристыми шкурами. Их головы опущены, и они жуют редкие пучки травы, пробивающиеся сквозь мерзлую землю. Когда Туула приближается к ним, олени поднимают головы; их прозрачные глаза следят за ней в сонном оцепенении. Кожу у меня покалывает. Плечи Гашпара под шаубе напрягаются.
Юбка Туулы развевается, отбрасывая на лёд тёмную тень. Она протягивает руку к ближайшему оленю, и тот покорно бредёт к ней, пока не утыкается носом в ладонь. В мгновение ока или даже быстрее его ноги подгибаются. Животное падает на землю, уронив в снег свою корону рогов.
– Сейчас он спит, – говорит Туула, всё ещё не отрывая взгляда от серо-стальной шерсти. – Охотник, почему бы тебе не сделать всё побыстрее?
Она вернула Гашпару топор ещё в хижине, передала ему огромный клинок без малейших колебаний. Это лишь заставляет меня доверять ей меньше. Если она не боится вооружённого Охотника, значит, либо невероятно глупа, либо непостижимо сильна. При взгляде на упавшего оленя у меня пересохло во рту.
Гашпар взмахивает топором с решимостью и точностью, которые меня удивляют. До сих пор он управлялся с этим оружием неуклюже, неуверенно. Кровь струится на снег рваными ручейками, стекает вниз, собираясь у моих ног. Обволакивает каждую серебристую шерстинку на меху оленя, как кровь Пехти, застывавшая на моём волчьем плаще. Туула наклоняется, чтобы взять рога мёртвого животного, и осознание наполняет меня, как дождевая вода – корыто.
– Ты – Йувви, – говорю я.
Туула медленно поворачивается ко мне:
– И что это значит для тебя, волчица?
Я знаю лишь то, что вплетено в сказания Вираг о героях и богах, в её ограниченные скупым знанием истории. Знаю, что когда первые северные разведчики въехали в Калеву, то обнаружили там Йувви и целые ряды оленей за их спинами. Йувви сказали, что эта земля принадлежит им и была дарована им богами. По мере того как прибывало всё больше северных поселенцев, они возмущались, что Йувви не ценят землю, используя её лишь для охоты, пастбищ и рыбной ловли, вместо того чтобы растить хлеб. Они оттеснили Йувви к скудным областям Крайнего Севера, а затем Патрифидия заставила тех уйти ещё дальше. Вираг говорила, что у Йувви есть своя собственная магия, какое-то благо, дарованное богами, помогающее им выжить в этих бесплодных местах, даже когда несколько королей-патрифидов отчаянно пытались уничтожить их.