Делаю ещё один судорожный вздох. Гашпар смотрит на меня, озабоченно хмуря брови, переводя взгляд с моего лица на маленькую ранку на горле. Я смотрю, как из уголка его рта капает что-то красное.
– У тебя кровь, – говорю я.
Он подносит затянутую в перчатку руку к губам, и его пальцы становятся влажными. Мрачно смотрит на меня.
– Как и у тебя.
– Знаю, – касаюсь раны на шее. – Ничего страшного.
– Нет. У тебя на губах.
Отираю губы тыльной стороной ладони, пачкая кожу. Что-то собирается у меня под языком, и я позволяю этому вытечь мне на подбородок. Влага тёмная, глянцево красная, как варёные вишни, на вкус – сладкая с остротой.
– Сок, – говорю я голосом, совсем не похожим на мой собственный.
Губы и подбородок Гашпара тоже измазаны им. Чувствую, как в животе скручивается жар, неожиданный и такой странный. На самом краю зрения что-то мерцает, когда я делаю шаг к нему, сжав пальцы.
Он смотрит на меня сверху вниз, колеблясь. Мне нравится видеть недоумение на его царственном лице, его смущённую нерешительность.
– Позволь я посмотрю.
Гашпар протягивает ко мне руку, убирает волосы с моей шеи, наклоняясь ближе, чтобы осмотреть рану. От этого боль полностью утихла. Я чувствую лишь нежное прикосновение его пальцев к горлу и подбородку.
– Ничего страшного, – повторяю я, и на этот раз мой голос не громче шёпота. – Я могу сделать себе и хуже.
Словно в доказательство поднимаю руку, странную и перекошенную, всего с четырьмя пальцами. Гашпар убирает ладонь, и мои волосы снова падают на шею.
– Ты хуже любого чудовища, это правда, – соглашается он и тихо смеётся, но взгляд остаётся серьёзным, почти торжественным.
В обычное время я могла бы разозлиться на его слова. Но сейчас чувствую лишь лёгкую дрожь в груди, пьянящую дрожь волнения, переплетённую со страхом – словно воздух сгущается в преддверии бури.
– И почему же?
– У тебя необыкновенная способность заставлять меня сомневаться в том, в чём прежде я был уверен, – отвечает он. – Последние полмесяца я боялся, что ты погубишь меня. И ты всё ещё можешь погубить.
Смеюсь в ответ, не слыша эха.
– Кажется, ты забываешь, кто ты. Ты – Охотник и принц, а я – просто волчица. Всю свою жизнь я боялась проснуться и увидеть тебя на пороге.
Гашпар сглатывает. Вижу, как его кадык подёргивается, а кожа покрыта полосами алого сока. Он разжимает пальцы, и топор выскальзывает из его руки с мягким стуком. Затем он поднимает руку и дёргает застёжку шаубе, позволяя тому соскользнуть к его ногам.
Смотрю на него, безоружного, без плаща, хотя челюсть его сжата всё с тем же упрямством. Помню, как смотрела на него у озера на границах Эзер Сема, когда мы оба тяжело дышали, скользкие от крови чудовищ, и ненависть прожигала меня насквозь. Без моей на то воли воспоминание раскалывается, и в чёрном пространстве расцветает другое: Гашпар обнимает меня в логове из корней, и я чувствую его нежное дыхание у самого уха. Те ночи среди льдов, тепло его тела рядом. То, как он перевязывал мою рану с досадливой нежностью, словно он сам не мог поверить в то, что делают его собственные руки.
Подхожу ближе к нему, почти к самому краю пропасти. Я могла бы перерезать ему горло – меня не остановит ни клинок, ни тяжёлый плащ. Может, в Кехси устроят пир в мою честь, если я вернусь туда с головой Охотника. Мои пальцы сжимают рукоять ножа.
– Значит, ты позволишь мне погубить тебя?
– Это будет справедливо, – с грустью говорит Гашпар. – Я должен упасть замертво за то, как сильно желаю тебя.
Его слова касаются чего-то сокровенного во мне – словно кремень – огнива. Этот безымянный жар, клубящийся и странный, обращается в чувство, которому я уже могу дать имя: желание. Все мои непристойные фантазии с рёвом обрушиваются на меня, все эти постыдные мгновения, когда я задавалась вопросом, как бы он выглядел, зажатый меж моих бёдер. Взгляд Гашпара не отрывается от меня, его чёрный глаз пылает искажённой агонией.
Выпускаю нож и обхватываю его лицо ладонями так сильно, что белеют костяшки пальцев. А потом касаюсь его губ своими.
Даже в этот миг я ожидаю, что он отшатнётся от меня. Чувствую миг его изумления, дрожь колебания, но почти сразу он отвечает на поцелуй так яростно, что потрясена уже я. Чувствую вкус сока на его губах, сладкий и острый одновременно, и когда капля стекает по его подбородку, ловлю её, ухмыляюсь, когда под движением моего языка он чуть вздрагивает.
Гашпар поднимает руки и обхватывает меня за талию, прижимая к себе. Моё тело помнит очертания его фигуры после стольких ночей, проведённых вместе во льдах, и отвечает лихорадочно, безотчетно, толкая его вперёд, пока он не натыкается спиной на ствол ближайшей ивы.
Прерываю поцелуй лишь для того, чтобы отдышаться, всё ещё обхватывая его лицо ладонями. Сейчас он особенно красив вот так, только что поцелованный – припухшие губы и пылающие щёки, истинный принц Ригорзага, осквернённый моими прикосновениями. Нерешительно очерчиваю кончиками пальцев его скулу, пока большой палец не касается кожаной повязки, закрывающей его отсутствующий левый глаз.
– Хочу увидеть, – шепчу я.
– Нет, – отвечает он, и его лицо суровеет. Но он не вздрагивает, не отталкивает мою руку.
Касанием лёгким, как крыло мотылька, снимаю повязку с его глаза и стягиваю через голову. Паутина из зарубцевавшейся плоти расползается по коже под его пустой глазницей. Но я не испытываю ни толики ужаса, если не считать того краткого мига, когда сжимается нутро, если ищешь что-то взглядом и обнаруживаешь, что этого нет. Это совсем не похоже на изуродованную кожу на его запястье или на прежние чувства, когда мне было тошно даже представлять, что скрывается под повязкой. Гашпар ослабляет хватку на моей талии, вскидывает руку, чтобы прикрыть дыру тыльной стороной ладони. Движение стремительное, неосознанное – он явно к этому привык.
Отвожу его руку, и в следующий миг целую его – как раз в то место, где должен быть его глаз.
– Перестань, – говорит он, и я ощущаю, как напрягается его тело.
– Тогда тебе придётся найти какой-нибудь иной способ занять мой рот, – улыбаюсь так сладострастно, как только могу, всё ещё чувствуя вкус алого сока между зубами. Мой взгляд сосредоточен лишь на его лице и теле – окружающий лес подрагивает где-то с краю.
Ладони Гашпара скользят по моей шее под волосами – он старается не задеть саднящий укус. Снова он припадает губами к моим, наши зубы клацают друг о друга. Когда я размыкаю губы, его язык скользит меж ними.
Охватываю его затылок, и его рот на мгновение отрывается от моего, губы очерчивают линию подбородка, и щетина покалывает мне кожу. Издаю тихий протестующий звук, когда его губы касаются шрама на моём горле, нежно, словно прося прощения. Коротко вспоминаю, как он оттаскивал от меня Пехти – его холодный яростный голос, взмах его топора – но потом и это исчезает. Я чувствую только его губы на шее, и мой тихий протест обращается стоном.
Его уверенность потрясает и волнует меня, особенно когда он раздвигает мне бёдра коленом. Провожу рукой по краю его доломана, нащупываю кончиками пальцев изогнутые шрамы на его животе. Его мышцы напрягаются под моим касанием, бёдра толкаются, и в следующий миг он снова напрягается, словно устыдился собственного рвения. Перемещаюсь и чувствую его ещё ближе, и тогда меня переполняет желание большего.
Это совсем не похоже на мою неловкую возню с деревенскими парнями, после которой колени и губы были все в синяках. Всё его желание пронизано нежностью, и на миг я невольно задаюсь вопросом, успел ли он в самом деле набраться опыта, прежде чем отец вырвал ему глаз и надел на него плащ Охотника.
– Я первая женщина, которую ты касаешься так, набожный Охотник? – спрашиваю я, скорее с любопытством, чем насмешливо, пока мои пальцы возятся с его ремнём.
Он не отвечает, но его лицо темнеет, а потом он снова целует меня. Наши губы сладкие от алого сока. Всё это время я задавалась вопросом, неужели священный орден лишил его желаний и страсти мужского естества, но теперь я чувствую доказательство этого желания, застывшее меж моих бёдер. Я подношу его ладонь к своей груди, и он издаёт стон, глубинный, непрошеный, отчего моё собственное желание вспыхивает ярче. Его ладонь скользит под моей туникой по нагой покалывающей коже.
И внезапно он останавливается.
Едва успеваю что-то понять, как Гашпар отталкивает меня. Отшатываюсь назад, и его имя слетает с моих глупых разомкнутых губ. Гашпар закрывает себе рот ладонью, его плечи вздымаются и опадают в разгорячённой тишине.
Туман резко рассеивается. Моё зрение словно распахивается, и теперь я вижу деревья за его спиной, кружевную пелену ивовых ветвей в их слабом шелестении. Лунный свет льётся сквозь занавеси листвы, заливая всю поляну холодом и белизной. Очертания предметов снова резкие, и моя кровь обращается в лёд.
– Это всё было иллюзией. – Гашпар роняет руку. На его подбородке остаётся высыхающее пятно сока, тёмное в прохладном лунном свете. – Какая-то магия этого создания.
Мой разум пытается осмыслить эту вероятность; воспоминания трепещут, словно ветер среди мёртвой листвы. Я помню, как страх обратился в желание так же быстро, как сладкий сок скопился у меня во рту, как болезненный яд разгорячил мою кровь. Возможно, то было эхо очарования твари, сохранившееся после её смерти, – аромат, застывший в воздухе прежде, чем ветер унёс его. Бросаю взгляд туда, где лежало тело девушки. Не осталось ничего, кроме иссохшей челюсти, пористой от слишком быстрого разложения.
Но это лишь раскрепостило меня, как хорошее вино. Мои разум и тело принадлежали мне, как и мои бездумно блуждающие руки, и предательское напряжение меж бёдер. Бессмысленно и постыдно, но даже сейчас я не могу совладать с угасающим желанием, и сок всё ещё горит на губах.
– Думаешь, какая-то мёртвая тварь способна шевелить твоими губами и языком? – спрашиваю я, давясь смехом. – Возможно, её яд натолкнул тебя на эту мысль, но едва ли тебя можно было назвать безвольной обмякшей марионеткой. Честно говоря, «обмякший» – вообще не то слово, которым я обозначила бы…