ет мне смерти, так это граф Фуреди. Нандора и Гашпара на заседания королевского совета не пускают, но их имена тихо вплетаются в каждую нить беседы, словно отдалённые раскаты грома. Достаточно быстро становится ясно, какую сторону выбрал каждый граф.
– Мы перехватили послание мерзанского бея к его солдатам, – говорит граф Фуреди, отрывая от меня взгляд. – Как только им удастся пересечь границу и вступить в Акошвар, им приказано сжечь посевы, чтобы голодом заставить нас подчиниться. Они прекрасно знают, что зима близко.
– Конечно. – Граф Ремини, правящий Акошваром, сжимает руку в большой кулак. – Простите, милорд, но я предупреждал вас именно об этом. Жители Акошвара уже начали покидать свои деревни и бегут на север, ища убежища за стенами моей крепости. Мы больше не можем принимать беженцев, и уж точно не сможем их прокормить с наступлением зимы.
Вспоминаю слова Гашпара: с каждым солдатом Рийар, погибшим от рук армии Мерзана, растёт привлекательность Нандора. Потом вспоминаю о крестьянах, которых я видела на празднестве, с грязными руками, без зубов. Они казались едва ли менее отчаявшимися, чем жители деревни Койетана, и стали лёгкой добычей очень красивого мужчины, дающего пустые обещания.
– Нас в Калеве ожидает суровая зима, – говорит граф Коронен со своим мелодичным северным акцентом. – Но мы верим, что добрая воля Крёстного Жизни направляет нас и поможет нам пережить эти трудные месяцы.
– Истинно так, – раздаётся голос графа Нимета из Сарвашвара, занятого тем, что поглаживает своё украшение из оленьего рога. – Мы должны поблагодарить Крёстного Жизни за его благословение и, возможно, умилостивить Крёстного Смерти большей жертвой. Что скажете, милорд?
Хотя это – собрание его совета, а я – его личный страж, так легко забыть, что король вообще сидит рядом со мной. Он ошеломлённо моргает, словно его только что разбудили.
– Ну, мы, конечно же, должны драться, – отвечает он. – У нас есть приток солдат из Фолькстата, и на данный момент это насытит нашу армию, но…
– Простите, милорд, но никакие солдаты не помогут нам, если Сам Господь не на нашей стороне, – вмешивается граф Ремини. – Принцепатрий оставит наши земли на милость Танатоса и мерзанских безбожников, если мы продолжим привечать язычников… даже в сердце нашего дворца. И я не могу притвориться, что не видел этого.
Он бросает на стол свиток пергамента. Граф Фуреди быстро хватает его – слишком быстро, чтоб я успела расшифровать хоть одну букву, не говоря уже о том, чтоб связать эти буквы в слова.
– Это висит почти на каждом прилавке на рынке, – говорит граф Ремини. – Послание от некоторых сынов и дочерей Патрифидии в столице, и многие крестьяне и торговцы тоже подписали. Они недовольны тем, что вы позволяете язычникам процветать в Кехси и даже пригласили одну из них сидеть за столом нашего совета.
Когда я слышу, как он говорит это с пером Племени Белого Сокола на груди, заявляя права на свою крепость и землю через родословную кровного вождя, у меня кровь вскипает в жилах.
– Мы едва ли процветаем, – огрызаюсь я. – Мы терпим те же суровые зимы, что и вы, только хуже, потому что лес становится слишком густым и подступает слишком близко к нашим границам, чтобы мы могли сажать и собирать щедрый урожай. Не говоря уже о чудовищах и Охотниках. И если вы думаете, что ваша нация без нас чиста, должна сообщить вам, что древняя магия всё ещё жива в каждом лесу Форкошвара, в каждом холме и долине Сарвашвара, и на каждом поле Акошвара. На нашем пути сюда мы встретили безымянных призраков и ведьм, а ваш собственный отряд Охотников был сожран чудовищами буквально в двух шагах от Малой Степи.
– И почему мы должны верить вашим языческим сказочкам? – с вызовом спрашивает граф Ремини.
К моему удивлению, с другого конца стола доносится прохладный голос графа Нимета:
– Волчица права, Ремини. В Сарвашваре я видел крестьян, которых выгоняли из зимних деревень женщины из камня и болотной травы, а охотников и лесорубов находили с вырванными из груди сердцами. Что ещё может быть причиной, если не чудовища и не древняя магия?
– Во всяком случае, это ещё одно доказательство того, что Господь наказывает Ригорзаг за то, что здесь продолжают укрывать язычников.
– Чудовища убивают и нас тоже, – замечаю я; мой голос дрожит, и я едва сдерживаюсь от крика. – И возможно, если бы Охотники как следует охотились на них, а не прятались по городу и не лизали сапоги вашему принцу-бастарду, лесорубов с вырванными сердцами было бы меньше.
Рука графа Ремини сжимает край стола; слышу, как его стул скрипит по каменному полу, словно он собирается встать.
– Это позор для нашего Бога, что тебе позволено жить в этом городе, не говоря уже о том, чтобы находиться в зале наших советов. Нераскаявшиеся язычники вроде тебя станут погибелью всего Ригорзага.
Я вижу, как он вскакивает со своего места, но не успевает отойти далеко, как металлическая полоса стягивает оба его запястья, прижимая к столу. Король поднялся, удерживая ладонь на своей короне из ногтей. Весь румянец сошёл с его щёк, и даже усы выглядят вялыми.
– Сядь, – хрипит он, и граф Ремини садится. Несмотря на его отвратительную корону, ковка что-то у него отняла. В следующий миг металл расслаивается и ржавеет, обращаясь в ничто. Я напрягаю мышцы, готовая прыгнуть между королём и графом Ремини; четыре пальца сжаты в кулак. От этого инстинктивного животного движения мне становится совестно. Неужели я стала не больше, чем собакой на поводке?
– Я уже принял решение насчёт язычников и этой волчицы, – говорит король, возвращаясь на своё место. – Она послушно сидит рядом со мной, облачённая в подобающее патрифидское платье. Вы бы вряд ли вообще узнали, что она – волчица. И вы видели, какая у неё сила и какую силу даёт мне эта корона. Иршек покарает Сыновей и Дочерей, написавших это послание вопреки воле своего короля.
Взгляд графа Ремини останавливается на мне, когда он поднимает руку, чтобы потереть запястье. Для такого крупного мужчины у него маленькие глазки-бусинки, как у хорька, на которых я охотилась бы ради забавы – на костях у них слишком мало мяса, чтобы тратить силы на свежевание и попытки его приготовить.
– Есть ещё Йехули, – говорит утихомиренный граф. – Они наводнили этот город, как паразиты. И они в той же степени оскорбляют Принцепатрия своими чёрными ритуалами и своим ложным богом.
Я сразу же понимаю, что это – не его собственные слова. Эти слова вложил в его уста Нандор, просто чтобы разозлить меня. Я сохраняю спокойствие, стараясь не выдать себя, хотя внутри всё кипит. Если вскроется правда о моей крови, это будет лишь ещё одним ударом по мне и обречёт Жигмонда и других Йехули ещё сильнее.
– Йехули ведь оказывают нам важные услуги, не так ли? – граф Коронен склоняет голову набок. – Они умеют обращаться с монетами, чтобы нам не приходилось марать свои руки, и они могут работать в День Господень, спасая патрифидов от нарушения наших обетов перед Богом.
– Бог Йехули может быть ложным, но, по крайней мере, он у них один, – неохотно добавляет граф Нимет.
Я делаю вдох и стараюсь говорить ровно:
– Язычники и Йехули живут мирно. Они не представляют для вас угрозы.
Граф Ремини лающе смеётся:
– Полагаю, ты не слишком обучена фолькенскому, но наши гости на банкете вполне ясно обозначили свои требования. Ригорзаг – это щит между ними и Мерзанской Империей. Если враг победит нас, весь континент будет захвачен Мерзаном, а патрифиды будут раздавлены под сапогами его солдат. Не слишком мы хороший щит, когда не можем сохранить даже нашу собственную страну единой и чистой – вот в чём угроза от Йехули. И что же держит здесь Йехули? Лишь их желание использовать наше несчастье против нас же, ведь ростовщичество наиболее выгодно во времена величайшего отчаяния. Родинъя выделила большой участок своих земель, где Йехули могут жить в мире, вдали от патрифидов. У них могут быть свои собственные деревни и города, Фолькстат и другие государства на западе уже начали отсылать своих Йехули в этот регион. Почему мы не можем поступить так же с нашими?
Остальные графы замолкают, качая головами, задумчиво моргая. Словно воодушевлённый их молчанием, граф Ремини продолжает:
– Ригорзаг – земля Рийар. Земля патрифидов. Если мы хотим противостоять Мерзану, мы не можем рисковать и разделять нашу нацию. Наши соседи уже и так плохо отзываются о Ригорзаге и хотят представить нас восточными варварами. Если мы последуем их примеру и изгоним наших Йехули, это улучшит положение нашей страны в их глазах.
Я знаю, что это тоже слова Нандора. В его доводах есть какая-то гладкость, которая задевает даже некую часть меня, заставляя мой разум трепетать от такой возможности. Будет ли Жигмонд счастлив, живя где-то ещё, в городе или селении только для Йехули? Откажется ли он от своего дома, своей улицы, даже от своего рийарского имени? Эта мысль застыла внутри, словно камень. Если б я действительно была одной из Йехули, я бы уже знала ответ.
– Я подумаю об этом, – говорит король. Его глаза полуприкрыты. – А до тех пор мне нужно, чтобы вы все отправили к границе побольше солдат.
Среди графов проходит общий ропот – словно ветер шепчет в камышах. Граф Ремини вздыхает.
– Вы очень беспокоитесь об угрозе за пределами наших границ, но внутри угроз не меньше. – Его голос звучит ровно, хотя брови насуплены. – То, что язычники и Йехули существуют по-прежнему, может погрузить весь Ригорзаг в еретическую тьму. И всё же вы просите всех нас, ваших доверенных советников, просто стоять и смотреть? На следующей неделе Йехули отмечают праздник и наполнят улицы своими нечестивыми ритуалами. Что подумают наши фолькенские гости, когда увидят это?
Меня охватывает страх, холодный, удушающий. Слова графа Ремини почти изменнические, но король лишь чуть распрямляется, сидя на своём месте, и поправляет корону из ногтей. Когда он говорит, в нём не так много пыла.
– Это Святой Иштван даровал тебе свою крепость и все окружающие её зелёные земли, а ты сейчас говоришь с его наследником. Ты дашь мне людей, которые нужны мне сейчас.