Он использует слово из древнерийарского для обозначения Подземного Мира. Древнерийарский – это язык, который когда-то разделяли южане и северяне, до того, как южное наречие отделилось, словно ветвь, упавшая с могучего дуба. Мы всё ещё знаем язык, или, по крайней мере, несколько пословиц и стихов, но древнерийарский на пути к исчезновению – к тому времени, как Вираг умрёт, он будет почти забыт. Король далеко не так стар, как Вираг, но мне интересно, пела ли ему кормилица на древнерийарском. Лет ему для этого достаточно.
– У вас сегодня будет пир, милорд? – спрашивает Иршек. – Чтобы отпраздновать этот дар.
– Да, – выдыхает король. – Да, великая сила почти снизошла на меня.
Он передаёт турула служанке, которая быстро выбегает с птицей из зала. Пелена, кажется, спала с глаз короля. Его взгляд сейчас яснее и острее, чем когда-либо, когда он поворачивается ко мне.
– Волчица, – говорит он. – Мои Охотники сказали мне, что это ты нашла турула.
Я смотрю на Лойоша, и он отвечает мне мрачным взглядом. Врать бесполезно.
– Да.
– И чтобы добыть турула, ты украла мою видящую и моего сына.
Гашпар открывает рот, чтобы возразить, но я отвечаю первой:
– Да.
Король переводит дыхание, потом поднимается со своего места, сходит с помоста и приближается ко мне. Я смотрю на его руки, ожидая, когда он выкует клинок и приставит к моему горлу. Ожидая, когда он использует свою украденную магию, чтобы убить меня.
– Отец, прошу… – начинает Гашпар.
– Тихо, – прерывает король. – Нет нужды молить за жизнь этой волчицы. Я не собираюсь её прерывать.
Я должна почувствовать облегчение, но могу лишь коротко, горько рассмеяться, вспоминая, как стояла в этом же зале прежде, и над моей головой был занесён королевский меч. Вспоминая, как клинок проржавел и рассыпался в прах в моей руке. Тогда я чувствовала, что меня переполняет сила, и я обезумела от этой силы, ощущая себя свободнее, чем когда-либо могла представить. Та девушка в моей памяти – жалкая дура, потому что не разглядела всех вложенных в ножны кинжалов и не сумела осторожно обойти ямы в полу.
По крайней мере, я покину эту комнату живой. Это всё, чего я желала, когда Охотники забрали меня, – выжить, но где-то на моём пути из Кехси я начала желать большего. Желать нежных объятий отца, желать перо и чернила, которыми могла написать своё имя, и историй, которые не заставляли меня краснеть и извиняться за то, что я осмелилась их рассказать. Желать мужчину, который преклонил передо мной колени с моим именем на устах. Я думаю, что предрешила судьбу турула в тот самый миг, когда начала желать всего этого. Я бы сделала всё возможное, чтобы только это не выпало из моих рук, словно листья.
– Возможно, твоё намерение не было таким изначально. – Голос короля возвращает меня обратно в полуосвещённый зал. – Но ты помогла доставить мне величайший дар. А за твою помощь, сын мой, я вознагражу тебя… место в зале подле меня будет твоим навсегда, и больше никаких поручений Охотника.
Кадык у Гашпара дёргается, когда он сглатывает. Король Янош отходит от меня и обхватывает лицо сына. Гашпар вздрагивает едва заметно. Интересно, вспоминает ли он сейчас, как над ним был занесён раскалённый клинок отца? Интересно, может ли утешить та же рука, что ударила тебя? Конечно же, я жаждала нежности Вираг так же, как ненавидела её жестокость.
Они стоят нос к носу, и Гашпар на несколько дюймов выше короля. Я не вижу в них зеркальных отражений друг друга. Гашпар, должно быть, похож лишь на свою мать.
Спустя долгое мгновение он произносит:
– Спасибо, отец.
Его слова, тихие и почтительные – больше, чем заслуживает король Янош. Старая ожесточённая часть меня хочет отбросить короля на пол и посмотреть, как он будет выглядеть, стоя на коленях, отданный на милость своего сурового сына и двух волчиц. Но у Гашпара нет тяги к мести, а у меня нет моей прежней извращённой злобы. Гашпар стоит неподвижно и молчит, пока ладони отца не соскальзывают с его лица.
– Значит, это всё? – спрашиваю я. – Теперь, когда у тебя есть турул, ты отпустишь видящую и перестанешь забирать волчиц?
Взгляд короля скользит по Котолин, останавливается на мне. Что-то вспыхивает в его глазах, словно кто-то чиркнул спичкой.
– Оставьте нас, – говорит он. – Я буду говорить с Ивике наедине.
– Милорд, – протестует Иршек, но король буравит его взглядом. Лойош выталкивает Котолин из зала, и Гашпар идёт за ними, нахмурив брови в тревоге. Подозреваю, что он будет нервно ждать по ту сторону двери. Лишь когда зал опустел, Янош произносит:
– Я не собирался становиться жестоким королём.
Это почти доводит меня до исступления.
– Нет? Твоё намерение не было таким, когда ты вырезал глаз собственному сыну? Когда убил двенадцать волчиц, чтобы украсть их магию?
– Осторожнее, волчица. Я всё ещё могу получить твою голову.
– Если бы не я, ты бы никогда не получил турула, – говорю я. Какой смысл быть послушной сейчас? Угодливая улыбка и услужливость не помешали королю предать меня. Между ястребом и мышью не может быть никакой сделки. – Теперь, когда у тебя есть сила, о которой ты так отчаянно мечтал, ты, наконец, оставишь Кехси в покое?
– Твоему селению больше нечего предложить мне, – отвечает король Янош.
– Кроме законности права на трон, которую дают вам наши языческие мифы и языческие обычаи. – Мой голос кислый, словно я попробовала персик с почерневшей косточкой. – И, конечно же, нашей магии. Как полагаешь, когда ты положишь конец войне с Мерзаном, крестьяне и графы снова будут на твоей стороне?
– Будут, – отвечает он. – Я в этом уверен. Я знаю, что ты также беспокоишься о судьбе Йехули, но я не желаю, чтобы их изгнали. Они оказывают городу важные услуги и уже очень давно живут в Кирай Секе.
Так и сказала Йозефа. Я вспоминаю потолок храма, усыпанный звёздами, и обитые золотом колонны. Вспоминаю Жигмонда. Если помощь королю, чтобы он сохранил трон, обеспечит безопасность отцу и всем на Улице Йехули, то моя магия – очень малая жертва. И если убийство турула защищает Кехси, то как боги могут винить меня за то, что я совершила? Лучше король Янош, чем Нандор. Лучше встать на колени, чем умереть.
Когда я думаю об этом, то понимаю, что это – мысль Йехули. Та, которую Вираг попыталась бы стереть с меня, как пятно с юбки.
Я молчу. Больше мне нечего сказать. Наконец король Янош снова поднимается на помост и возвращается на своё место.
– Я бы очень хотел, чтобы сегодня вечером ты бы посетила мой пир, волчица, – говорит он. – После мне не нужны будут твои услуги. Ты будешь свободна.
Я не проглатываю смех – пусть король наказывает меня за это, если захочет. Я пробыла в Кирай Секе достаточно, чтобы понять, когда у меня под ногами расставлена ловушка.
В тёмном коридоре, ведущем к Большому королевскому Залу, Котолин стоит, выпрямившись во весь рост, словно зимняя птица на ветке. В мутном свечном свете раны на её лице кажутся влажными и свежими, но серебристые волосы заплетены назад так, что ничего нельзя скрыть под прядями. Тонко очерченный подбородок поднят надменно, высоко. Её гордая уверенность должна бы утешить меня, но я лишь недавно начала думать о ней, как о союзнице, а не враге, и рядом с ней я чувствую себя скулящей и слабой, как побитая собака. Если она может войти на королевский пир со шрамами на лице и при этом смотреть на всех свысока, то я – трусиха, раз хочу спрятаться в волчьем плаще. Когда Котолин видит, что я накидываю капюшон, то подходит ко мне и обхватывает моё запястье.
– Хватит, – рявкает она. – Ты ведёшь себя как ребёнок.
– Как ещё мне себя вести, когда моя магия исчезла?
У меня нет слов, чтобы объяснить пустоту, которую я чувствую теперь, когда нити Эрдёга сморщились, словно цветы на морозе, оставив меня опустошённой. Я так же слаба, как и в тот день, когда покинула Кехси.
Котолин смотрит на меня ледяным взглядом. Один из порезов опустил уголок её левого глаза, окрасив белок капелькой крови.
– Ну нет у тебя своей магии, и что? – говорит она. – Раньше это не мешало тебе быть злобной и яростной.
Потираю шрам на брови:
– Это ты сделала меня такой, мучая при каждом удобном случае.
– Хорошо… ты просишь тебя снова помучить?
– Нет.
– Ну тогда прекрати ходить с таким лицом, словно Вираг тебя только что выпорола, – говорит она. – Нет причин мучиться чувством вины за то, что ты сделала. Я бы сделала то же самое.
– А если бы Иштен наказал тебя за это?
Она фыркает:
– Ты начинаешь говорить как патрифидка.
Краснея, начинаю придумывать, что ответить, но Котолин толкает двери в Большой Зал прежде, чем я успеваю произнести хоть слово. Онемевшая и запуганная, я следую за ней.
Этот пир совсем не такой, как я ожидала. Нет ни запечённой разделанной свиньи, ни ощипанных лебедей, ни супа из красной смородины с облаками сладких сливок, ни графинов вожделенного вина из Ионики. Есть лишь одно серебряное блюдо и один кубок, и оба они стоят перед королём. Его гости разбросаны вокруг пустых столов, словно драгоценные камни, сверкающие украшенными самоцветами шелками. Их взгляды устремляются наверх, к помосту, затем обратно к соседям, острые и яркие, как острия клинков. Я улавливаю их шепотки, пока иду к помосту.
«…не одобряем этого, ни капельки…»
«…забавляться с язычниками, ради всех святых…»
«…лучше уж Иршек, если что-то…»
Укол тревоги заставляет меня чуть сбиться с шага, но лишь на мгновение. Король Янош был уверен, что заставит своих недоброжелателей замолчать, как только получит силу турула. Но пока он не продемонстрирует эту магию, шепотки не прекратятся.
На помосте короля накрыт длинный стол, и Нандор сидит рядом с ним. Гашпар сидит слева от отца и при виде меня начинает было подниматься, но я быстро качаю головой, и он снова садится. Я не хочу, чтобы в мою сторону было обращено ещё больше взглядов. Младшие сыновья короля, и в их числе Матьи, стоят вдоль стола. Группа Охотников прислонилась к стене, а рядом с ними – Иршек, с тем же прищуром и непроницаемым лицом, как и всегда. Меня пробирает дрожь отвращения, что-то застарелое и поверхностное, едва ли менее привычное, чем потребность дышать. Эти патрифиды никогда, ни по какой причине не перестанут щериться на меня и туго затягивать свои красные пояса, чтобы защититься от меня.