Меня трясёт от негодования и обиды. Ламонт хватает мою ладонь, которую я случайно высвободила при повороте, сжимает её.
— Но он лжёт! — Ариан аж подскакивает.
Слёзы застилают глаза, дрожь усиливается. Голос срывается:
— Да знаю я! Знаю, что всё это только потому, что я жрица! — Вырываю руку, стискиваю кулаки. Зажмуриваюсь, пытаясь удержать слёзы. — Всё прекрасно понимаю, не маленькая я! Но я хочу сказки! Хоть немного!
Задыхаюсь от обиды. От жалости к себе. От несправедливости: почему так, почему я? Неужели каждый будет мне лгать?
— Тамара… — Ламонт обнимает меня за плечи.
Вывернувшись из его рук, закрываю лицо ладонями. Слёзы струятся по пальцам, меня продолжает трясти. Просто нечем дышать.
— Оставьте, — бормочу я, задыхаюсь от рвущихся рыданий, — оставьте меня в покое, дайте отдохнуть.
Ламонт снова обнимает меня за плечи, и нет сил его оттолкнуть, хотя невыносимо стыдно за истерику.
— Я отведу тебя в дом, — мягко обещает он. — И принесу что-нибудь сладкое.
Стыдно. Противно от себя самой. Но я так устала быть ценным призом. Зачем Ариан напомнил об этом? Неужели все, даже Вася, лишь притворяются, чтобы заполучить жрицу?
— Возможно, — шепчет Ламонт, — тебе стоит попросить в сопровождение другого воина.
Ариан на это молчит. Конечно, я же не могу ему перечить, он же Лунный князь, всё тут решает, распоряжается жрицами, как своей собственностью! Тоже мне, блюститель законов и морали, защитник и хозяин гарема.
Неуклюже двигаясь в объятиях Ламонта, пытаюсь успокоиться и собраться с мыслями. Но те мысли, что бродят сейчас в голове, только больше расстраивают: во мне прежде всего видят полезное приобретение, и только потом — женщину. Если вообще видят женщину. И от этого не сбежать. И это давит, точно каменная плита. Злит и обижает. И снова давит, и даже платье кажется тяжёлым, сковывающим всю меня, и подол путается в ногах.
Из мрака тоски и отчаяния меня вырывает звон и скулёж. Отрываю лицо от груди Ламонта — сама не заметила, как оказалась под его рукой, в тёплых, но не успокаивающих объятиях.
На дороге перед нами пытается подняться весь в чём-то измазанный волк. В дверях близлежащего дома стоит Катя с огромным деревянным ковшом, который держит, как биту.
— Отстань, — рычит Катя. — По-хорошему прошу.
Судя по измятому виду жениха, его не только облили, но и побили. И если это — по-хорошему, то до по-плохому ему лучше не доводить. Оскалившись, волк делает шаг вперёд и припадает на лапу. Стискивает зубы. Наверное, чтобы не заскулить.
Заметив нас, Катя гордо вскидывает голову: на то, что её прогнали, она страшно обижена.
— Гирдх, шёл бы ты отдохнул, — сочувственно предлагает Ламонт. — Видишь, девушка не в духе.
Жених с ломающим язык именем глухо рычит в ответ. Мотнув головой, дёрнув хвостом, гордо удаляется — насколько это возможно, прихрамывая на одну лапу и покачиваясь.
Сквозь мрачное настроение пробивается мысль: «А я ещё не самый худший вариант для Ламонта. В сравнении с Катей».
Ламонт изгнан. Катя дуется в своей части дома. Ариан после резкого требования дать мне поспать тихо лежит у стены. А я уснуть не могу. Верчусь в щекотных шкурах. Закрываюсь ими от вездесущего лунного света, но под шкурой душно, я раскутываюсь, и свет вновь бьёт сквозь веки.
Тошнотворные, полные жалости к себе и злости на Ариана мысли не отпускают.
Вздохнув, с ненавистью смотрю на тёмное пятно платья, разложенного на полу. Я сбежала от навязанного брака и такой вот закрытой одежды, чтобы в итоге в другом мире оказаться перед необходимостью выйти замуж по почти религиозному расчёту и носить подобную одежду.
Неужели это моя судьба? В любом месте, в любом мире — так?
Не верю. Не хочу!
Сажусь, прижимаю шкуру к груди. Ариан лишь слегка дёргает ухом. Глаза открыты, но ко мне не поворачивается. И это злит, ведь он испортил мне настроение, вывел из благостной заторможенности, заставил острее ощутить всю ущербность моего положения.
— Ариан, — глухо зову я. Внутри клокочет злость. Пальцы непроизвольно стискивают мягкие шкуры. — Ариан, так продолжаться не может. Ариан, я прошу… Нет, я требую…
— Что? — Он вскидывает голову и смотрит на меня.
— Что ты хочешь, Тамара?
Вопрос на несколько мгновений подавляет мою решимость. Но я дёргаю головой, крепче сжимаю кулаки и начинаю говорить:
— Мне нужно…
Стыд накатывает внезапной волной. Стыд и тревога — непонятная, тяжёлая. Господи, как это всё глупо и невероятно до такой степени, что сама не верю.
Нас окутывает туман, и мы оказываемся на вытоптанном поле. Сияет солнце. Быстро закрываю глаза рукой.
— Это нечестно, — бормочу обиженно, — ты специально нас переместил, чтобы я растерялась.
Ариан отвечает совсем близко:
— Я переместил нас, чтобы никто не услышал. Говори.
Крепче прижимаю к груди шкуры, захваченные из Лунного мира, и, давя всколыхнувшийся страх, борясь со стыдом, начинаю:
— Ариан, ты обещал мне возможность выбрать мужа, так какого… почему ты мне этого не даёшь? — Гнев снова нарастает, заставляет повышать вибрирующий из-за него голос. — Почему ты делаешь всё, чтобы ни один жених не пришёлся мне по душе? Почему не позволяешь меня сосватать?
Ариан молчит. Возможно, ему нужно время, чтобы сформулировать ответ, но у меня нет сил ждать, и я выплёскиваю накопившееся раздражение в слова:
— Я не твоя домашняя собачка, не тобой воспитанная жрица, я человек! Я не привыкла к такому обращению! И я не хочу носить такие уродские платья. Я женщина и хочу одеваться соответственно, хочу выглядеть привлекательно, хочу очаровать своего будущего мужа, а не быть просто носителем полезного дара! Неужели ты этого не понимаешь? Мне нужно не только кружевное бельё, мне нужна косметика, нужна привычная, нормальная одежда, а не страшный балахон. Я хочу, чтобы за мной ухаживали! Чтобы говорили комплименты! И чтобы ты это не портил! — Убираю руку от глаз и отскакиваю: Ариан сидит передо мной в человеческом виде, едва прикрывшись шкурой. Лицо — точно каменная маска. Гнев вновь берёт верх и управление языком. — Ты понимаешь? Ты обещал смотрины, говорил, что данное на троне слово нарушить не вправе, но нарушаешь! Нарушаешь каждый раз! Не даёшь мне присматриваться к мужчинам, узнавать твой мир. Не даёшь выбирать.
На его лице начинают играть желваки, взгляд полон ледяной ярости и лунного света. Губы вздрагивают, обнажая левый клык.
— Ты меня слышишь? Ответь! — ударяю его в плечо.
Он рывком поднимается, хватает меня поперёк талии вместе со шкурами и тащит куда-то.
— Ариан! — Пытаюсь вывернуться, колочу его по бедру, но лишь сбиваю кулак о коленку. — Стой!
— Глупая, глупая женщина. — Он практически швыряет меня об машину, придавливает к заднему крылу, открывает дверцу на заднее сидение.
Воздух из лёгких выбит, силюсь вдохнуть, возмутиться, но не могу даже пискнуть. Ариан вталкивает меня на заднее сидение, ныряет следом и, захлопнув дверь, протискивается меж моих ног и придавливает собой. Прижимает макушкой к двери. Ему тесно. Мы застываем, глядя друг другу в глаза. Ариан тяжело дышит, я тоже, и когда вдыхаю, грудь соприкасается с его грудью.
— Зачем тебе красивое платье? — хрипло спрашивает он.
Зачем? Чувственное очарование нарушено.
— Ты идиот? — распаляюсь я. — Конечно для того, чтобы нравиться мужчинам, я же мужа ищу!
От скрежета его зубов бегут мурашки. Снова стукаю его по плечу:
— И не смей говорить, что всё это фарс и холодный расчёт! Я хочу верить, что могу понравиться и так! Хочу, чтобы за мной ухаживали, чтобы меня добивались! Исполни своё дурацкое обещание, дай всем шанс.
— Зачем тебе этот самообман?
— А что, думаешь, если они по-деловому начнут предлагать мне отношения, будто сделку заключают, это лучше?
— Так ты сможешь выторговать что-нибудь. Все эти охи-вздохи — пустые слова, а деловой контракт можно заставить блюсти, — рычит Ариан у самого моего лица.
Он прав. И это бесит больше всего, просто выжигает изнутри. В жизни иногда проводится такая же деловая сделка, когда внешность, черты характера и родственные связи обмениваются на сожительство или брак, — тут уж как повезёт, — но это смягчено романтикой, а здесь… здесь…
— Чувствую себя живым товаром на аукционе, — шепчу я и, сдерживая слёзы, закрываю глаза.
— Я тебя не продаю. — Ариан скользит губами по моим ресницам, мягко касается скулы, уха. Шепчет: — Это даже близко не так. И мне совсем не хочется, чтобы тебя кто-нибудь обманул…
Ведёт кончиком языка по моим губам, и я поджимаю их. Ариан прикусывает, тянет, принуждая разомкнуть. Но я борюсь, и он целует подбородок, шею, прихватывает кожу над ключицей. Двинулся бы и ниже, но дверь подпирает его, не даёт развернуться. Зато даже сквозь шкуры чувствую, как возбуждает его близость. Жар захлёстывает меня, вынуждает глубоко вдохнуть, и Ариан прижимается к губам. Его язык упруго проскальзывает в рот, и я могла бы его прикусить, даже почти хочу этого…
Прикусываю.
Отпрянув, Ариан вновь склоняется, прижимается клыками к шее, выдыхает:
— Что же ты такая соблазнительная, такая сладкая? И дело не в одежде… — Скользит губами, целуя, к ключицам. — Совсем не в одежде, тебе она не нужна…
Его рука оказывается под шкурами, зацепляет трусики. Они впиваются в кожу, а в следующий миг с треском разрываются. По бедру скользят когти, тянут разделяющую меня и Ариана шкуру прочь…
— Нет. — Хватая край шкуры, упираюсь локтем в спинку сидения.
— Ну ты же мужчину ищешь, разве нет? — рычит Ариан, целуя и кусая шею, мочку уха.
От прикосновения зубов по коже расползаются мурашки. Хочу напомнить, что не мужчину, а мужа, но мешает поцелуй Ариана, — не глубокий, без языка, — его ладонь, пробирающаяся ко мне между ног. Упираюсь ладонями ему в грудь, толкаю. Хватаю зубами его губу, но в последний миг Ариан выдёргивает её из захвата. Смотрит сверху, тяжело дыша, и на скулах разливается румянец.