— Но ты вошёл и даже спас…
— Меньше всех.
— Ой, у нас не состязание пожарников-спасателей, — похлопываю его по плечу. — Главное, что ты помог.
Он дрожит под моей ладонью, зубы постукивают:
— Да я только сейчас осознаю, куда влез. Дом уже горел: крыша, стена, крыльцо. Я мог просто… — Пьер взмахивает рукой. — Остаться там… в огне.
Сползя по стене, он зарывается пальцами в волосы. До меня вдруг доходит, как близка была мучительная смерть. Лёгкие ожоги на руках отзываются пекущим зудом. Я тоже сползаю, обнимаю Пьера за плечи.
— Всё хорошо, — а у самой зубы постукивают, я сжимаю его мягкие волосы.
Пьер прав: мы могли погибнуть. Из-за моей глупости и самонадеянности в том числе. А ведь Чомор предупреждал об опасности огня. А я всё равно полезла. Дура! И себя могла погубить, и Ариана, и Пьера тоже.
— Тихо-тихо, — уже Пьер обнимает меня, помогая справиться с дрожью. — Всё закончилось.
Во рту солоно от слёз. Страх накатывает бьющими, холодно-горячими волнами, стискивает тело судорогами, и сердце гулко колотится в груди.
— Я такая глупая. — Слёзы срываются настоящим водопадом. Рыдания душат, но молчать невозможно. — Глупая-глупая, я же знала, знала, что не надо садиться в машину, что надо решить всё сразу, но села и… и… вот меня укусили, и я жрица, и это так глупо, я же простой человек, я ничего-ничего не понимаю. А огонь — мне же было нельзя, я же знала, я опять знала, что не надо делать… дура.
— Всё у тебя получится, — шепчет Пьер, поглаживая меня по голове, прижимая к обжигающе-горячему телу. — Ты умница…
— Глупая… — Мои жалобы и всхлипы утопают в шуме детской возни. Тоже мне, утешительница! — Совсем глупая.
— Ну если только совсем чуть-чуть, — Пьер усмехается мне в лоб. — Но всё кончилось хорошо.
— Чудом… И я стала жрицей, и у меня теперь фонарик на лбу, а я не просила фонарик на лбу. И мне теперь замуж надо. А я боюсь ошибиться. А вдруг выберу не того?
— А мы, думаешь, не переживаем? — шепчет Пьер.
— Но вы дома, — поскуливаю я. — А я… вдруг я не приживусь? Вдруг меня не примут?
— Тихо-тихо. — Пьер снова прижимает меня, и я отдаюсь на волю рыданий.
— Я боюсь суда, боюсь, что все будут считать, что Лутгард прав.
— Не бойся раньше времени…
— Домой хочу. — Дыхание перехватывает от ужаса. — Но у меня нет дома.
Зарывшись пальцами в мои волосы, Пьер заставляет посмотреть на себя. Он странно выглядит в красном свете луны с мерцающими зеленью зрачками.
— Ты жрица. Твой дом здесь.
Сердце ёкает. Опять накатывают слёзы, хотя в груди разливается тепло.
— Ну что мне ещё сказать и сделать? — Пьер смотрит в глаза. Наклоняется и осторожно касается губ.
Поцелуй его мягкий, ласковый. Он прихватывает то верхнюю губу, то нижнюю, и я невольно вовлекаюсь в игру прикосновений-посасываний. Пьер прижимает меня к себе, и я острее ощущаю силу его тела, мышц, и шёлк его волос в моих пальцах. Он ведь отлично целуется! Сердце предательски учащается. Чёрт, так приятно!
Ослабляя объятия, Пьер позволяет мне самой разомкнуть поцелуй. Запрокинув голову, вздыхает. С лёгкой улыбкой смотрит сверху вниз, сильно скашивая глаза.
— Ну как, успокоилась?
Фраза звучала бы обидно, если бы не сочувственные интонации голоса. Киваю:
— Спасибо.
Он приглаживает мои волосы, и в этом жесте, во взгляде и выражении лица много теплоты, которая мне сейчас очень нужна. Уткнувшись лбом в его грудь, повторяю:
— Спасибо.
— И тебе спасибо. Помогла мне поступить как старшему, а то позорно отсиживался бы в кустах. А теперь, наша дорогая жрица, позволь мне исполнить поручение князя.
Внутри меня будто дёргается струна, и лицо заливает румянцем: так стыдно за поцелуй. Хотя, с другой стороны, до официального выбора Пьер, как и остальные, у меня на проверке, и на поцелуи их проверить было бы разумно. Хотя под присмотром Ариана я на такое не решусь.
Погладив меня по плечам, Пьер поднимается с колен и помогает мне встать. Подмигнув, с разбегу бросается в красное отражение луны на воде. Выныривает, фыркая и улыбаясь:
— Всё будет хорошо.
И ему я почему-то верю даже больше, чем Чомору. Может потому, что улыбка у Пьера искренняя, и в глазах чистое тепло без примеси хитрости и высокомерия.
Для Пьера я жрица и волчица, несмотря на происхождение. А значит, надежда прижиться здесь есть.
— Спасибо, — я распахиваю дверь в гостиную.
— …поэтому все вы в любое время года желанные гости здесь. — Лерм устало мне улыбается. — И ты, жрица, и лунный воин. Если вдруг я не встречусь с ним, передай через князя приглашение.
— Конечно. — Оставив дверь приоткрытой, возвращаюсь на своё место на диване. — Всех спасли?
— Да.
На улице Вася шумно играет с волчатами, остальные едят, хищно посверкивая глазами. Причём Катя прихватывает мясо из чужих тарелок, одаривая оборотней льстивыми улыбками. Лерм устраивается на полу и выбирает себе кусок из вчерашнего угощения. То ли его стая ему мяса, как защитнику на постоянной основе, не поднесла, то ли он свою долю не захватил.
Их зверский аппетит пробуждает и мой. Я беру мясо из мисок Ариана. Интересно, как он это всё с собой потащит? Или ему доставят?
Мясо неожиданно вкусное и нежное. Не похоже на свежезабитое и в спешке зажаренное.
— Лерм, они твою кухню разорили, что ли? — взглядываю на него поверх сочного стейка.
— Ну а что было делать? — Разводя руками, Лерм трагично вздыхает. — Не заставлять же их готовить. Они бы вам с перепугу непрожаренное мясо дали, и тогда стыдно было бы уже мне.
Ламонт хмыкает в свой кусок и облизывает с пальцев жир.
— Ты молодец.
Они пускаются обсуждать строительство новых домов и необходимость модернизировать подобные поселения, современные материалы и целесообразность их использования, их влияние на экологию, цены, способы доставки, акции. Я жую мясо, и с каждой минутой растёт удивление: они же нормальные. Вполне нормальные мужчины, пусть у них вырастает шерсть, а тело изменяется на звериное, но они такие живые, естественные, ничуть не страшные. Конечно, если не решат оскалиться волчьей пастью. Они приятные. И с ними уютно.
Лерм, почесав кожу возле ожога на плече, мрачно напоминает:
— Пора собираться.
Расслабленность мгновенно развеивается. На лица, точно маски, опускается серьёзность.
— Всем мыться и на суд, — подытоживает Лерм в тишине, нарушаемой лишь повизгиванием волчат, да плеском воды в источнике, где отмокает Пьер.
— Я в душ. — Уже на лестнице оглядываюсь на оклик Ламонта.
— Тамара… держи. — Он бросает мне обезболивающий спрей. Когда баллончик оказывается в моих руках, Ламонт тепло улыбается. — Обработай ожоги ещё раз. И хорошо помойся.
Интересно, это он из-за запаха дыма сказал, или от меня пахнет Пьером?
Холодный душ — бальзам для слегка обожжённой кожи. Стояла бы и стояла, но в груди всё сильнее нарастает тревога, ощущение, что надо двигаться, собираться. И я сдаюсь этому желанию. Опрыскиваюсь холодящим спреем от ожогов. С пятнами по рукам я чистой воды гепардик. «Прекрасный» образ для явления на суд. Впрочем, платье всё прикроет.
Сжимаю висящий на шее амулет. Он холодит кожу, зовёт двигаться дальше, собираться.
Спальня залита красным жутким светом луны. От него трудно дышать. Вот это приглашение на суд так приглашение, и захочешь не пропустишь.
Платье с почти неуловимым ароматом «Антикобелина» обнимает меня щекотной прохладой шёлка. Глядя на кровавую луну, я расчёсываю волосы. Они рассыпаются по плечам послушными прядями.
«Мой дом, это мой новый дом», — нескончаемо кружится мысль.
На автомате возвращаюсь в ванную и снова заглядываю в зеркало: на лбу горит красная луна. Не так ярко, как предыдущая белая, но даже с выключенным светом она озаряет отрешённое, будто выточенное из мрамора лицо. И я не узнаю себя, я просто не могу быть такой возвышенно-холодной, и мои глаза не могут быть такими загадочно-глубокими, и в них не могут закручиваться спирали галактик, точно они — разломы пространства с видом на Вселенную.
И всё же возвышенно-холодная девушка с красной луной во лбу и галактиками в глазах повторяет мои движения, стоит в моём платье. Это я. Это лунная жрица.
Когда спускаюсь вниз, там царит тишина. Потому что в гостиной царит серебряное сияние Ариана.
— Ты понесёшь. — Он отдаёт пистолет Лерму, и тот с поклоном принимает улику. — Тамара, идём.
Ариан выходит первым. Во дворе — притихшие волчата и склонившийся Вася. Ариан опускается на землю сияющим волком, растёт, приседает, подставляя мне холку.
Судя по взглядам окружающих и по приоткрытому рту местной жрицы, тоже сверкающей алой луной на лбу и галактиками в потемневших глазах, я удостаиваюсь нереальной чести. Но я бы предпочла стандартную поездку на джипе. Ариан, конечно, зайка и мягкий, но все эти ошалелые взгляды… А что делать? Я не могу обратиться волчицей и бежать до скалы.
Намертво вцепившись в Ариана, стараюсь глубоко дышать. Он выпрямляется и первым выходит со двора. За ним выстраиваются в свиту сначала местная жрица, затем Лерм с пистолетом в зубах, за ним — Лутгард в волчьем обличье, следом — женихи, за ними — остальные волки, и уже в хвосте — дети и женщины с младенцами на руках. Позади у нас слабо дымит пожарище, и ветер доносит запах гари, а впереди — поля и дорожки, перелески.
Мерное покачивание на спине Ариана делит путь на равные промежутки абстрактного времени. Лунный мир в красном свете выглядит зловеще, он словно ждёт беды. В воздухе звенят далёкие завывания. Но страшнее всего — безмолвие идущих рядом. Волки похожи на призраков.
Бесконечное шествие мохнатых привидений, которое не смеют нарушить даже младенцы. Шелест травы. Алый удушающий свет и смотрящая отовсюду тьма.
А потом новые красноватые призраки: огромные стаи, стекающиеся к чёрной скале. Волков не сотни, их тысячи, намного больше, чем на прошлом собрании, где решалась моя судьба.