И накрыл рот долгим поцелуем, прежде чем я успела возразить.
Это был его первый нежный поцелуй. По-настоящему нежный. Помню, я зажмурилась, когда его губы прильнули к моим, готовая к смятому рту, к болезненному укусу, как бывало не раз, к его языку, бесцеремонно толкающему мой, — и удивленно распахнула глаза, почувствовав ласку. Наткнулась на его взгляд и поспешно опустила ресницы, но он успел разглядеть мои изумление и недоверие. И легкую ноту восторга.
— Еще? — спросил граф, выписывая большим пальцем узоры у меня на щеке.
Я осторожно кивнула — понимала, что именно этого он ждет, — и… не пожалела.
Поцелуи Йарры стали нежными и сладкими, как южный шоколад, руки осторожными, а движения мучительно-медленными. Не было больше ни стальных объятий, в которых, кажется, вот-вот задохнешься, ни жестокой страсти, ни грубой ласки, от которой недолго рехнуться.
Лишь нега, томление и странная неудовлетворенность.
И тревожные мурашки по телу.
И колотящееся, будто лигу пробежала, сердце.
И неожиданно острое желание обнять графа, прижаться к нему, почувствовать его глубже, полнее. Помню, я опешила. И уперлась в его плечи, умоляя остановиться, испугавшись теперь уже не его, а своих чувств. До сих пор не знаю, как он сдержался и где нашел силы меня успокаивать. И продолжать только тогда, когда я сама рефлекторно шевельнула бедрами.
А потом был восторг, и тот самый полет, о котором, как я успела решить, врут книги, и вязкая бархатная темнота, и стон графа одновременно с моим.
Йарра очнулся первым. Чуть приподнялся на локтях, покрывая мое лицо поцелуями.
— Кошка дикая, — улыбнулся он, — ты мне всю спину расцарапала. — И засмеялся при виде моих расширившихся глаз, когда я вдруг сообразила, что одна моя рука по-прежнему лежит на его плече, а другая на голых ягодицах.
— Вы!.. Вы!.. — задохнулась от возмущения я и рванулась. — Пустите!
Йарра захохотал еще обиднее, поймал мои запястья, прижимая их к шкуре.
— А я уже хотел было спросить, кто эта покорная девица и куда она дела Лиру!
Завизжав, я забилась под ним, укусила за плечо, боднула головой. Йарра навалился на меня, зажал рот ладонью, прерывая поток оскорблений.
— Тебе Тимар никогда рот с мылом не мыл?
— У! Угу! Гу! — замычала я и попыталась испепелить его взглядом.
— Жуткое зрелище, — прокомментировал Йарра. — Я сейчас уберу руку, но, Лира, насчет мыла я не шутил.
Ладонь он убрал… и едва успел отдернуть голову, когда я клацнула зубами перед его носом.
— О боги… — Граф спустился ниже, целуя мне плечи, грудь. — Тебе не надоело драться? Тебе же хорошо со мной…
— Плохо!
— Да ну?
— Да!
— А если так? — Его рот сомкнулся на соске, потянул, и я закусила губу, сдерживая крик.
— Да!
— А вот так?
О боги!.. Он хочет еще? И забрыкалась:
— Да!
— Так тоже плохо? — Йарра вдруг поднял мою ногу, забросив ее себе на плечо, и прижался губами к чувствительному месту под коленом.
Надеюсь, он смог расслышать мое «да» среди стонов.
— Лира, проснись.
— У…
— Лира, мне пора.
— Угу… — Она даже глаз не открыла.
Уже одевшийся, Раду опустился рядом с ней на одно колено. Светлая кожа девушки разительно контрастировала с зимним мехом черного волка, и ладонь сама легла на хрупкое плечо. Скользнула ниже, сжав аккуратный холмик упругой груди. Пальцы ущипнули затвердевший сосок, и Лира застонала.
— Ну не надо, пожалуйста… Вы же и так всю ночь мне спать не давали…
Раду покосился на часы на каминной полке и неохотно убрал руку.
— Оденься хотя бы, — проворчал он, отворачиваясь. Розовые лепестки девичьих губ манили, искушали, а темное пятно от поцелуя на шее вызывало едва контролируемый приступ желания.
— Вы рубашку испортили, — равнодушно пробормотала Лира, и граф тихо выругался. Рывком стянул с себя шерстяную тунику, как куклу, одел в нее слабо сопротивляющуюся девушку.
— Колется…
— Потерпишь. — Туника, доходившая ему до середины бедра, укрыла Лиру балахоном, закрывающим колени. — Держись за шею, — велел он, поднимая девушку на руки.
— Куда вы меня несете? — вяло спросила она.
— В твою спальню.
Крепко прижимая спящую девушку к груди, Раду вышел из кабинета, пинком ноги захлопнул дверь… и остановился, будто на стену налетел, — в коридоре, всего в нескольких шагах, сидел Тимар. Сидел достаточно близко, чтобы слышать все происходящее ночью.
Глубоко вдыхая запах вербены и лайма, Йарра прикрыл глаза, успокаивая поднявшуюся волной ярость. Если бы не Лира на руках, он, скорее всего, свернул бы наглецу шею. Или нос — хорошего секретаря найти сложно.
— Как видишь, я ее не съел.
— Вижу, — кивнул Тимар. — И безмерно этому рад. Позвольте мне? — Орейо шагнул ближе, пытаясь забрать сестру.
Глаза графа из светло-голубых стали стальными.
— Пошел вон, — прошипел он, оттолкнул парня плечом и быстро зашагал по коридору.
А Лира спала. Спала, доверчиво прижавшись щекой к его груди, и забавно морщила нос во сне. Ее не разбудили ни перебранка, ни ворчание графа, обнаружившего, что покои, соседствующие с его спальней, заперты, ни даже поцелуй — Раду не смог отказать себе в удовольствии почувствовать вкус ее губ перед уходом.
9
Записка, придавленная ниткой радужных опалов, гласила, что Его брыгово Сиятельство собирается навещать меня по средам и субботам. Радуйся, Лира! Рассерженно фыркнув, я смяла и бросила бумагу под кровать. Опалы я бы с удовольствием швырнула туда же, если б не предчувствие, что граф меня на этой нитке повесит.
Проснувшись поздним вечером, я долго соображала, где нахожусь, — кровать лишь ненамного шире моей кушетки, жесткий матрас, жесткая подушка, тонкое одеяло, темная громадина шкафа, прогоревший камин, белеющие штукатуркой стены без следов какой-либо обивки, голый каменный пол с единственной шкурой у постели. Потом сообразила, что, кроме одеяла, укрыта еще и мужским плащом с толстым меховым подбоем, увидела записку и наконец узнала спальню графа — я была в ней однажды, шесть лет назад, когда он очнулся после нападения мантикоры и впервые почувствовал зов флера.
Я поманила магический светильник, силясь прочитать убористые строчки.
— Ярче!
Зашипела, когда брызги света ударили по глазам, проморгалась и наконец разобрала: «Вынужден тебя покинуть — дела. Постараюсь выкраивать время по субботам и точно буду по средам. Р.В.»
«Р.В.» — Раду Виоре, но все, кроме Галии, звали его по титулу — Йаррой.
— «Вынужден покинуть», — бухтела я, рассматривая в зеркале пятно на шее. Удивительно, но других следов в этот раз больше не было, даже на руках. — Да чтоб вы провалились!
Само собой, такого удовольствия он мне не доставил. Не провалился, не утопился, не свалился с лестницы, чего я ему искренне желала, его даже холера не брала! И регулярно приезжал в замок.
— Тимар, что любит твоя сестра?
— Что, простите?
— Орейо, у тебя со слухом проблемы? — Амулет связи искажал голос, и казалось, что граф страдает зубной болью.
— Лира… Секунду… Молочный шоколад с изюмом, свежие вишни, верховую езду, шелк, но только тот, что легкий, плотный ей не нравится, кашемир, замшевые митенки, жемчуг и дамские романы, особенно истории об Эванджелине.
— О ком?
— «Эванджелина — повелительница духов», «Эванджелина — несчастье короля», «Эванджелина — искушение шейха» — неужели не слышали? — Тимар прикусил палец, чтобы не рассмеяться.
— Слава Светлым, нет.
— Кроме того, она учит ассаши и недавно жаловалась, что свитков не достать — не то что подлинников, но даже копий.
— Ясно. Благодарю.
— Не за что, Ваше Сиятельство.
Хуже всего было по средам.
По субботам князь устраивал приемы, покидать которые раньше Его Светлости было, мягко говоря, неразумно, и потому граф приезжал в замок поздней ночью, всего на несколько часов — утром в Рассветном начинались маневры флота. Я же к его появлению успевала вымотаться на полосе препятствий так, что засыпала на ходу, и мне было глубоко плевать, куда меня несут, — лишь бы не будили.
Хорошо помню те осенние вечера — стылую мглу и колючие снежинки в лицо, боль в легких от морозного воздуха и мечущееся пламя горящих смоляных бочек, оледенелые бревна частоколов, стоящие колом канаты и сдавленные ругательства Кайна и Дирка за спиной, почему-то решивших, что обязаны бегать вместе со мной. Зато ночей совсем не помню. Кажется, поцелуи, кажется, губы на груди и мозолистые ладони на бедрах. И шипр. После ночи с графом я вся пахла шипром, а во рту был вкус табачного вина, который не могла перебить даже гвоздика.
А по средам было плохо. По средам Йарра приезжал сразу после обеда и оставался до утра четверга — подписывал подготовленные Тимом документы, просматривал привезенные с собой отчеты, иногда что-то чертил на морских картах — и все это обсуждал со мной. Зачем-то.
От игры в молчанку граф отучил меня быстро. Еще секунду назад что-то рассказывающий о вымоченных в льняном масле досках, он вдруг замолчал и решительно запер дверь кабинета.
— Ну, раз ты не хочешь разговаривать…
— Хочу! — вскинулась я, впервые за день посмотрев ему в лицо.
— Нет уж, — усмехнулся он. — Теперь — я хочу…
И мы разговаривали, да. Как раньше, до того, как я стала его девкой. Граф учил меня разбираться в морских картах, навигации, карте звездного неба.
— Зачем? Есть же магнитная игла.
— А если она сломается? — щелкнул меня по носу Йарра.
— А если звезд не видно?
— Значит, ориентируйся на свою внутреннюю иглу. Закрой глаза, — велел он.
Я послушно зажмурилась, а он раскрутил меня, как юлу.
— Ну? Где север?
— Тут? — И заалела, когда граф поймал губами выставленный мной палец.
Он рассказывал о происходящем на материке и на архипелагах, об истоках и подоплеке тех или иных событий, о разнице между причиной и предлогом. Четко, ясно, с примерами. Иногда на лизарийском, иногда на меотском языках. Учил меня основам языка рау и объяснял идиомы островных наречий. Вместе с ним я читала отчеты о состоянии армии, флота, дорог, торговли, о наступлении и удержании Леса, о добыче угля и выплавке стали.