с ждут другие солдаты, — отказался Майур. Искоса взглянул на меня. — Лучше прогуляйтесь. Если вы в обморок свалитесь, легче никому не будет… Эй, Сэли! Сэли, да?.. Выведи госпожу, пусть в себя придет.
— Нет! — взвизгнула я, вцепившись в руку Алана. — Я не пойду! Никуда не пойду!
Как же так, Светлые?! За что?!
Алан, боже мой, Алан… Земляничная вода и ромашки, кувшин вишневого компота на двоих, воздушный змей с хвостом из моих лент: «Он летит! Летит!» Душный воздух конюшни, охапка сена, темные, до лопаток, волосы, собранные в низкий хвост: «Я люблю… лошадей». Танцы с лучами и неподдающийся прием: «Здесь все просто, госпожа». Побег с уроков — через окно библиотеки, безумные скачки по летнему лугу, купание в реке и темные с зеленым отливом глаза: «Оденьтесь, госпожа. Простудитесь». День Поворота и венок из омелы: «Не буду я с вами целоваться! Лорд Орейо меня прибьет!.. Лаура, ты обиделась? Подожди, Лаура!.. Прости! Можно, в щеку? Пожалуйста?..» Осенняя ночь, скользкий карниз под пальцами, узкое окно и крепкие руки, которые точно не уронят: «Ты с ума сошла! А если Тимар узнает?»
Алан, боже мой, Алан…
— Сэли, уведи ее.
— Нет… Нет-нет-нет…
— Идемте, госпожа.
— Нет, я сказала!
И лица, лица вокруг: сосредоточенное и нахмуренное — Майура, он уже шьет рану на щеке Алана, недоумевающее и сочувствующее — Сэли, любопытные — служанок и лекарей, подозрительные — моих надсмотрщиков, моего эскорта, навязанного графом. Они повсюду: внутри замка, снаружи, на лестницах, в переходах, вокруг лаборатории, в госпитале. Я научилась не замечать их, проходить, будто это не люди, а статуи, будто я верю, что они здесь только для того, чтобы помогать переносить раненых. Но…
Еще один вопль, слезинка — и Йарре донесут, что всего спустя час после расставания с ним я билась в истерике над каким-то солдатом. И у Алана не будет ни единого шанса очнуться.
— Ты как себя ведешь? Ты леди или девка портовая?!
— Алан мой друг!
— У тебя не может быть друзей!
— Встать, солдат!..
Примерно тогда же у меня появилась теория.
Богам скучно.
У них же все есть, понимаете? Им воскуряют фимиам и приносят жертвы, им не нужно работать, добывая хлеб, не нужно воевать, защищая дом. И они скучают. А чтобы развлечься, находят себе какого-нибудь человека и превращают его жизнь в безумные качели.
Посудите сами. Несколько счастливых лет и любящий отец, а затем кухонное рабство и Стефан, брат Йарры. Едва успевшее стать светлым детство под крылышком Тимара — флер, Джайр, мантикора. Только выплыла, только все наладилось, едва успела подружиться с Аланом — Эйльра, и планы графа, и Сорел, я никогда не забуду скорбной складки меж его бровей. Альери и триумфальное возвращение Йарры — да, лярвин дол, я была ему рада! — и Алан.
И скукожившиеся крылья бабочек, совсем недавно порхавших в животе.
Надеюсь, ТЕПЕРЬ вам весело, Светлые?
Я стояла, уткнувшись лицом в грудь Сэли, и меня трясло, било в ознобе. Страх за Алана, злость на графа, по чьей вине мой друг оказался в мясорубке войны, презрение к себе — пока я отдавалась Йарре, пока неторопливо шнуровала шотту, мой друг лежал в грязи и умирал!
— Идемте, госпожа.
— Нет.
— Это неразумно… — увещевал меня Сэли.
— Приведи Кайна. Сейчас же. И убери руки, я в порядке.
Лица, лица вокруг. Любопытные, сочувствующие, сомневающиеся, подозревающие… Решение пришло само собой.
— Пожалуйста, — дрожь в голосе даже изображать не пришлось, — пожалуйста, прикрывайте им раны на лицах. Я не хочу на это смотреть.
И поток флера по комнате — к лекарям, к служанкам, к моим надзирателям. Грустная улыбка, легкий румянец на щеках, выбившиеся из пучка волосы обрамляют лицо — нужно сместиться чуть правее, под лучи магической лампы, и тогда они засияют золотом. Я ведь вам нравлюсь, правда?
Теперь, вспоминая ночь после взятия Альери, вы будете думать о моих глазах — о да, я знаю, они становятся сапфирово-синими, когда на них падает свет. О длинных ресницах, о губах, о том, что шотта практически не скрывала изгибов фигуры, и только фартук, дурацкий фартук мясника мешал разглядеть детали. Желаете меня, да?
О, вы еще не осознаете этого, просто чувствуете, что я вам нужна, очень-очень нужна — видеть меня, прикасаться ко мне, дышать мной. Я же… как там пишут в пошлых дамских романах? Само совершенство, верно? И вы запомните только это — блеск моих глаз, чуть влажные губы, слезинку на щеке, — я так испугалась изуродованного лица какого-то солдата! Сначала вы будете оберегать меня — прикрывать платками самые страшные раны, ухаживать за мной, исполняя любые прихоти, добиваться меня… Потом захотите большего.
Но к этому времени я от вас избавлюсь. В островных гарнизонах вечно не хватает людей.
Я не тронула только Майура — он сочувствовал Алану и вместе с Рохом просил за него графа, когда моего друга бросили в тюрьму.
Прибежал встрепанный Кайн, и я поспешно втянула флер.
— В лаборатории, на третьей полке слева от двери, стоят овальные флаконы. Принеси, пожалуйста, два из них, — попросила я наемника, протянув ему ключ.
— Хорошо, госпожа, — поклонился он.
— Я тоже мог бы сходить в лабораторию, — тряхнул косичками вернувшийся варвар.
Нет, Сэли, не мог. Ты ведь не давал мне магической клятвы…
Сияющий — еще бы, такое доверие! — Кайн вернулся спустя пять минут.
— Помоги, у меня руки грязные, — велела я наемнику, отворачиваясь от хмурящегося Сэли.
С чуть ли не религиозным трепетом — его восхищало все, связанное с алхимией, — Кайн откупорил склянку и приложил ее к моему рту. На самом деле, кажется, в восьмой за последние сутки дозе стимулирующего эликсира не было необходимости, мне нужен был лишь Кайн, и только он.
— Я буду честен перед моей госпожой и верен ей, — прошептала я начало магической клятвы.
Повеяло озоном. Светло-голубые, лишь на пару тонов темнее, чем у графа, глаза Кайна подернулись дымкой.
— Исполню любой ее приказ, буду любить то, что любит она, и избегать того, что она избегает, — закончил наемник. — Боги свидетели.[3]
— Сейчас ты пойдешь в лабораторию, оставишь пустую склянку на полке, откроешь низкий шкаф — тот, что под окном. Найдешь внутри банку с коричневыми гранулами и отсыплешь горсть. В ящике стола возьмешь розовую пластинку, похожую на мармелад. Одну. Запрешь лабораторию, вернешь мне ключ и будешь помогать устраивать раненых. А как только начнет темнеть, прогуляешься по гостевому крылу, и во все, во все до единой жаровни, в каждый камин, в каждый очаг незаметно бросишь по две гранулы. Потом вернешься в свою комнату, съешь «мармелад» и обо всем забудешь. В памяти останется только то, что ты устал, перетаскивая больных.
— Да, госпожа.
Надеюсь, я ничего не напутала при приготовлении состава, мутящего воспоминания, — применять его раньше мне не доводилось. Но защититься даже от призрачной угрозы ментального считывания я была обязана.
Проводив наемника, я натянула на низ лица косынку, отгораживаясь от царивших в госпитале запахов, и вернулась к столу с ранеными, стараясь не замечать обожающих взглядов лекарей.
14
Гранулы, подброшенные Кайном в очаги, трещали и подпрыгивали, как перец на раскаленной сковороде, благо только мое ухо улавливало характерные хлопки, с которыми они лопались, а происхождение бледно-серого, чуть сладковатого, стелящегося по полу дымка мог бы распознать разве что Сорел — он ведь тоже читал на ассаши и тоже знал, что такое Грезы Валесси…
Время я рассчитала идеально, и к полуночи весь нижний этаж замка погрузился в крепкий наркотический сон. Спали солдаты, спали служанки, неуклюже прислонившись к стенам, похрапывали лекари. Даже мыши спали — я увидела двух зверьков, сомлевших над огрызком сухаря.
Хорошо помню, как пробиралась между спящими, стараясь не наступить на чью-нибудь руку или ногу, и очень надеялась, что никому из дозорных не придет в голову заглянуть в госпиталь, больше похожий сейчас на замок Спящей Принцессы.
Алана положили в углу, ближайшем к операционной, — чтобы был на глазах у Майура. Пожилой лекарь искренне переживал за каждого раненого, и особенно за юношей, так напоминавших ему о пропавшем без вести сыне.
— Может, Шорд оценит мое рвение, — говорил он, — и Тэйс отыщется. Ну не может он умереть — я бы почувствовал…
Алан же, несмотря на все усилия Майура, умирал: я приложила ухо к груди парня, но так ничего и не услышала, и даже пушинка из подушки, поднесенная к ноздрям, дрожала не от его дыхания, а от сквозняка.
— Только попробуй умереть! Честное слово, я найду некроманта, который тебя поднимет, и лично прибью!
Я протолкнула между губами Алана утиный клюв, с помощью которого служанки отпаивали тех, кто лежал без сознания, и начала медленно, по каплям вливать парню в рот укрепляющий эликсир из выросшего в магических аномалиях алоэ и медового отвара хиэра.
— Не смей умирать, дурень!.. Слышишь? Не смей! — шептала я, глотая слезы. А они все текли, текли, пятнали бинты на груди Алана…
Луна светила. Огромная, медно-красная, она нагло заглядывала в окно, и прозрачный эликсир в ее лучах приобретал цвет свежесцеженной крови.
Бинты с головы Алана я сняла с третьей или четвертой попытки. Сняла — и расплакалась еще горше.
— Господи… Светлые, ну за что?.. Его — за что?
Вся левая половина лица моего друга превратилась в гротескную маску — даже будучи сшитой, рана выглядела ужасно. Я все пыталась закрыть ее ладонью, но длины пальцев не хватало: прикрою подбородок — рубец торчит над бровью, закрою глаз — ползет вниз по щеке… А Алан ведь красивый… Был.
Лекарственную мазь, усиленную лепестками папоротника, я распределила тонким слоем по всему лицу парня, рану же смазывала трижды, просидев у постели друга всю ночь. Перебирала пальцы, удивляясь каменным мозолям на его ладонях, гладила коротко стриженную голову, молилась…