– Видите ли, – продолжал профессор, – худо-бедно все номера готовы, речь о пустяковых доделках, о паре выразительных пустяков; возможно, Варе будет приятно погостить здесь еще месяцок в полном покое и довольстве, тогда она играючи поставила бы тут баночку, там сундучок, здесь повесила бы картинку. Разумеется, вы можете жить и работать тут же, вместе с ней.
Крэм приветливо смотрел на меня.
– Вадим, возможно, вы говорите не о тех номерах, что видел я. Не о том, в котором мы живем. Возможно, вы о чем-то другом – о каких-то уникальных апартаментах, дышащих благородством, богатством, умбрийской стариной. О коллекционных комнатах, которые постояльцы станут всю жизнь вспоминать, ностальгически вздыхая. Я пока видел комнаты в мотельном стиле, обшитые виниловой вагонкой. Их придется сундучками от пола до потолка забить, чтобы скрыть бездушие и чрезмерную экономность.
Моя речь не огорчила Крэма. Казалось, он наперед знал, что я скажу. Он глядел по-прежнему лукаво, разве чуть более проницательно.
– Не вполне с вами согласен, Михаил. Вы слишком строги к моему скромному, но гостеприимному жилищу.
– Вадим Маркович, дорогой, в этом все и дело! Ваше гостеприимство выше всяких похвал. Но вы же не заставляете меня платить за каждый день этого гостеприимства половину месячного жалования. Не просите работать три с половиной месяца, чтобы пожить в номере неделю. Но если бы предложили, я бы предпочел, чтобы этот номер выглядел иначе.
Отсмеявшись, Вадим поерзал в кресле, нашел самое удобное положение и сказал, что готов взять Варвару на должность главного художника Эмпатико на полгода, может быть на год. Я сидел у стола, стараясь держаться прямо. Казалось, стоит мне немного ссутулиться, и я сдам свою линию обороны.
Беззаботным тоном профессор назвал сумму, которую готов платить помесячно за Варварину работу. Сумма была смехотворной, но мне было не до смеха. Мы вступили в схватку. Особенность сражения состояла в том, что дуэлянты старались не причинять друг другу ощутимых страданий и даже скрывать сам факт драки. Мы смягчали каждый удар ветошью метафор, мы приседали в реверансах, а между тем пытались ухватиться покрепче и перетянуть победу на свою сторону.
– Послушайте, – говорил Крэм, – у меня есть здешняя архитекторша Даниелла, она знакома со всеми местными мастерами, я плачу ей деньги, а деньги не родятся в тумбочке.
– Почему вы не обходитесь ее услугами? Зачем вам кто-то еще?
– К тому же мы пока не знаем, что за зверь Варвара.
– Мы знаем, что она не зверь. Ее слабая сторона – неумение следить за временем. В остальном она безупречна.
– Со временем мы справимся.
Сумма понемногу росла, голос Вадима Марковича становился все более вкрадчив, но все же предлагать такие условия работы было безобразной несправедливостью. Наконец я не выдержал и встал:
– Знаете, профессор, у вас в руках и деньги, и вожжи, вы можете назначать любую сумму. Но это не значит, что в мире больше не существует приличий. Не нужен вам художник – не берите. Или найдите такого, кто будет за харчи работать. Я в таких переговорах больше не участвую.
Крэм посмотрел на меня с сочувствием.
– Понимаю. Не нужно горячиться, Михаил. Не стоит обижаться и топать ножками. Это бизнес, а не детская.
– Даниеллу возьмите. Пускай она вам лыжи у печки расставляет! – не унимался я.
Вадим Маркович выставил руку ладонью вперед с такой силой, словно останавливал прямо на него несущийся поезд. Обычным голосом, безо всякой вкрадчивости, без приветливого лукавства, он назвал сумму, не слишком большую, но уже не кажущуюся издевательской. Кроме того, названная сумма в полтора раза превышала мою собственную зарплату.
– А что, если… – начал было я, но Вадим прервал меня: больше денег на дело, которое не скоро принесет хоть какую-то отдачу, у него нет. В голосе его была такая досадливая холодность, по которой становилось ясно: он назвал тот максимум, который сам наметил заранее, а досадно ему именно из-за того, что не удалось сбить цену.
Мы одновременно попытались улыбнуться, и ему это удалось лучше, чем мне.
– Но сюда входит и работа с садом! – крикнул он из дверей вдогонку, когда я уже шагал в сторону коттеджа.
Опустошен и обессилен. Итог переговоров не был очевидным провалом и не выглядел бесспорной победой. Между тем обе эти крайности казались лучше промежуточного успеха. Непомерно низкая плата означала бы, что мы с Варварой уедем через неделю вдвоем и не придется переживать, справится ли она, сумеет ли удержаться от сцен в обстоятельствах, заведомо более трудных, чем наши отношения. Солидный гонорар – приз, за который стоит бороться изо всех сил. А нынешняя ставка… Не слишком маленькая, чтобы сразу отказаться, и гораздо меньшая, чем требуется. В подобных случаях многие люди время от времени вспоминают о несправедливости и меряют работу по деньгам: как вы платите, так мы и работаем.
Когда я постучал в дверь коттеджа, по доскам настила бежали тени от облаков. Через стекло была видна вся комната: незастеленная постель, шелковая китайская пижама поперек письменного стола, посередине комнаты – наши чемоданы. Я уж думал, их не привезут никогда. Да и странно представить, как вообще возможно доставить потерянные чемоданы двух никому не известных россиян из Белграда в Рим, из Рима в Перуджу, потом в глухое, не обозначенное на карте место в горах. Над чемоданами хлопотала Варвара, на которой было надето только ее любимое боди. Само это слово вызывает насмешку. Варвара считает, что это черное боди подчеркивает все прелести ее женственности. Или всю женственность ее прелести. Надо сказать, что по моему дому, в котором двери не стеклянные, а на окнах имеются шторы, Варвара никогда не ходит в боди, а здесь, в Эмпатико, женственные прелести вдруг потянулись к зрителю.
– Микеле, ты ли это? Гляди, чемоданцы прикатили.
– У тебя день эксгибиционизма?
– Чушь! Знаешь, как я устала носить одни и те же вещички неделю подряд?
Невольно отводя глаза от боди и его окрестностей, я рассказал про переговоры с Крэмом. Наверное, мне хотелось отделаться от всех неприятностей разом.
– Он что, не понимает, что хороший декоратор стоит дорого?
Похоже, Варвара не могла сразу выбрать нужную интонацию. Вероятно, сложно взять правильный тон в таком костюме.
– Во-первых, не понимает. Во-вторых, судя по всему, у него нет на это больше денег.
Она прошлась по комнате, по-зимнему белея ягодицами. Поглядела в окно. Лучи солнца выглядывали из-за ее фигуры, превратившись в ореол.
– Если мне скажут работать под Даниеллой, я пошлю ее к черту.
Это был неожиданный поворот. Тревога, покорно ожидавшая Варвариной ярости, бросилась в другой коридор. Варя готова остаться?
За спиной раздался дробный стук, похожий на заячий. К дверному стеклу прильнуло лицо Вадима Марковича, напряженно всматривающегося в глубину комнаты. Казалось, от этого лазерного взгляда сейчас что-нибудь задымится. Слово «что-нибудь» в данном случае тактично заменяет сочетание «Варвара с белеющими ягодицами в дурацком боди».
– Варвара, прикройся, – зашипел я с яростью, которую ожидал от самой же Варвары.
– Не вижу причин, – дерзко отвечала главная художница Эмпатико, неспешно оборачивая вокруг талии пестрый платок. Не знаю, впрочем, бывает ли талия у змей.
Дверь отворилась, в комнату ввалился профессор-помещик и зачастил, озорно сверкая очками:
– А я видел голую Варвару! Голую, голую, голую-преголую!
Героиня этой частушки, вместо того чтобы проявить благородную строгость или буйный нрав, улыбалась безо всякого стыда, хоть и сдержанно.
– Видел голую Варю! Ах, как замечательно! – продолжал бизнес-фавн. – Обнаженную!
Варвара произнесла наконец:
– Вы немного преувеличиваете, Вадим.
Это ненадолго привело психолога в чувство, и он сообщил, что приглашает нас на обед в чудный ресторанчик для местных, запрятанный высоко в горах. Он явно не хотел уходить, неотрывно глазея на Варвару в ее черном боди, а также в блеске молодости и величия. Но тут уж я заявил, что мы должны переодеться и явимся в Дом через четверть часа.
В такие минуты и происходит мое враждебное влюбление в Варвару. Такими фокусами она и привязывает меня к себе против моей воли, хотя, вероятно, безо всякого умысла. Уровень раздражения и шквального сердцебиения так высок, что раздвигает границы моей чувствительности. А это значит, что раз за разом более тихое и естественное будет казаться незаметным, словно и вовсе не существует.
Закрывая за Крэмом дверь, я слышал, как он говорит:
– Андрей, а я видел голую Варю!
Солнце танцует в воде, налитой в стакан, и отраженно, ячеисто – на потолке. Мы одеваемся молча. Еще полтора месяца безвылазно находиться в этой комнате, в тесноте недомолвок, обид и неразрешимых глупостей? Нет, если даже Варвара Ярутич станет главным художником, я вернусь в Москву один.
Солнце скрылось в горах, и все обитатели Эмпатико, кроме Андрея и албанцев, уселись за стол. Через несколько часов Виноградские отбывали в Грецию, и обед был посвящен им. Кирилл, весело сверкая глазами, подтрунивал над женой, подливал в бокалы «Рапаче», подмигивал Варваре, на лице которой учредилась торжественная чопорность. В начале обеда Вадим Маркович с неуемной жизнерадостностью попытался вновь пошутить на тему «голой Вари». Лиде Гапоевой, расчесывавшей волосы Яночки, эта шутка смешной не показалась, но молния сердитого взгляда воткнулась не в шутника-профессора, а в Варвару. Варвара приветливо кивнула, что вовсе не успокоило Лиду, а я сказал:
– Если бы ваша скромность, Вадим Маркович, равнялась вашей наблюдательности, мы бы восхищались вами еще сильнее.
Крэм посмотрел на меня без удовольствия, но больше к теме Вариной наготы не возвращался. Почему-то профессору не нравится, когда его называют по имени-отчеству. Поглядев на его недовольное лицо, я вдруг понял, что скользкие шутки прямо связаны с переговорами о Варвариных деньгах. Если бы ему удалось снизить Варварину зарплату, он проявил бы б