– Муха-цокотуха? Спасибо за подсказку. Превосходная метафора!
Шутил он или говорил от души?
– Идеальная модель женской виктимности, – продолжал профессор. – Домовитая, услужливая, предлагающая себя. Женщина между двух мужчин: тиран со связями и молодой пассионарий, от которого муха хочет детей.
– Какие дети у мухи и комара?
– Не надо все понимать буквально.
К своему ужасу я вдруг понял, что Вадим Маркович – типичный паук со связями, уловивший муху-Варвару. А я кто? Сбежавший комар?
– Вадим, ваши клиенты – не дошкольники. Оценят ли они, что вы тащите их в песочницу?
– Вы ошибаетесь, Михаил. Про кентавров эти люди то ли слышали, то ли нет. Но когда мы однажды распределяли на тренинге роли по Карлсону, вы не представляете, какой это был восторг: главбух – фрекен Бок, Карлсон – руководитель отдела логистики, Малыш – помощник гендиректора. Напрасно вы полагаете, что взрослые хотят играть во взрослых.
В его доводах был напор, усиленный раздражением на Варвару, перепутавшую краску, и на меня, навязавшего Варвару ему. Продолжать спор не имело смысла.
«Только бы они не наседали сейчас на Варю с попреками. Она все исправит, ночами будет работать, я ее знаю. Но если ей станут постоянно выражать неудовольствие, то увидят не муху, а гарпию. Будем ли мы описывать гарпий?»
Вечером снег закручивался в воронки и вальсировал с фонарями. Я опять пытался дозвониться до Варвары и слушал, как плывут долгие гудки, точно порожние баржи небесного флота.
Антон Турчин созвал нас на совещание. Совещаться на Маросейке он не хотел, поэтому мы собирались в кафе «Карма»: Антон, Алиса Кан, я и Леся Курацкая, поступившая на работу на прошлой неделе. Принимая на работу Лесю, Крэм описал ее обязанности точно так же, как описывал обязанности любого нового работника. Начал он с того, что Леся будет отвечать за набор групп, но потом увлекся, прибавив к этому, что она должна руководить рекламой, маркетингом, описывать новые события и координировать работу остальных. Таким образом, в Эмпатико все отвечали за всё, все координировали всех и все всем были начальниками. В частной беседе Крэм внушал каждому, что главнее всех именно он, его теперешний собеседник. Все давно понимали, как действует профессор, но каждый раз, когда начинался какой-нибудь спор – а он начинался каждый раз, когда мы встречались, – в какой-то момент один из руководителей вдруг забывал о мнимости своего руководства и начинал горячиться, обижаться, краснеть. В остальных одновременно просыпалось желание поставить выскочку на место. От этого совещающиеся стремительно глупели, разговор сбивался на обочину и дело опять застревало на месте.
В кафе тихо играла электронная плясовая, официанты зевали и таращились за окно, посетителей почти не было. Антон сказал, что нужно срочно упаковать «Клей для разбитых сердец». Последний не проводился ни разу, и Крэм то и дело менял мнение о нем. Скажем, по утрам считал «Клей» безнадежной историей для неудачников, а к вечеру думал, что на него следует сделать ставку. От утра к вечеру колебалась и цена: утром профессор оценивал тренинг как китайский веер, к вечеру цена вырастала до стоимости небольшого колье с африканскими бриллиантами. Возможно, по вечерам он чувствовал одиночество и мысленно включал себя в потенциальные посетители «Клея для разбитых сердец». Тренинг придумал Геннадий Кульков, кандидат двух наук и отец трех детей. Через час он должен был присоединиться к нашей встрече.
– Кому нужен этот «Клей»? – Антон задумчиво накручивал локон своей медно-рыжей бороды на безымянный палец. – Лучше бы сделали тренинг для отцов.
– По-моему, на «Клей» пол-Москвы приклеится. Отличная идея, – возразила Алиса.
– «Хороший ли я отец», вот что нужно. Мужчина много работает, редко бывает дома, у него с ребенком плохой контакт. Что вы на меня смотрите? Да, я сам такой отец. И таких, как я, миллион. Не на рыбалку же с сыном ездить. И нам, отцам из бизнеса, нужен психолог-авторитет, который спокойно и четко скажет: не надо очковать, парни, все путем.
– Может, им надо почаще общаться с детьми? – иронически спросила Алиса.
Антон Турчин подарил Алисе снисходительный взгляд, каким смотрят на человека, не разбирающегося в тонкостях:
– Маркыч, между прочим, тему про отцов считает перспективной.
«Ну еще бы», – чуть не брякнул я. Интересно, знает ли Антон, что у Алисы дочь от Крэма, которая общается с отцом по скайпу, притом далеко не каждый день?
– Давайте сосредоточимся на разбитых сердцах, – предложила Алиса. – Скоро Кульков приедет, а мы к разговору не готовы.
Снова вспомнилась Варвара. Интересно, связано ли это со словами «разбитые сердца»? Почти две недели я не могу с ней поговорить. Иногда, обидевшись, перестаю звонить, потом звоню снова. Можно было бы набрать профессора, попросить передать трубку Варе. Конечно, не хочется вовлекать Крэма в нашу сердечную жизнь, становиться его клиентом. Но дело не только в этом. Похоже, я просто боюсь окончательной ясности. Возможно, цепляюсь за сознание того, что у меня есть Варвара, а в моем мире имеется какой ни есть порядок. Поэтому и откладываю момент, когда будет отчетливо ясно, что никакого порядка в моем мире нет.
– Не вижу противоречий, – произнесла Леся Курацкая, у которой на губах осела пенка от капучино. – Как будто у плохого отца не бывает разбито сердце.
Возле барной стойки – рассыпчатый звон разбитого стекла: официантка на вираже слишком круто наклонила поднос. Открылась дверь, и вместе с пузырем холодного воздуха в зал вошел мужчина – маленький, худощавый, похожий на школьного учителя, только не здешнего, а французского или швейцарского. У Геннадия Кулькова тонкие пальцы, галстук-бабочка и изящный портфель цвета каштановой скорлупы, а черты лица неуловимо выдают техническое образование. Он заказал себе воду с лимоном. Это было забавно, потому что и в взгляд у психолога был вежливо-кислый.
– Как вы полагаете, Геннадий, – спросил я, – кого будет больше на «Клее для разбитых сердец» – мужчин или женщин?
– Вроде бы те и другие подвержены, – негромко отвечал он. – Но женщин всюду больше.
Алиса с Лесей захихикали – не потому, что Кульков сказал нечто смешное, а как часто смеются женщины в присутствии мужчин, бессознательно пытаясь привлечь к себе внимание. Этот беспричинный, казалось бы, смех играет ту же роль, какую играют прическа, наряд, запахи, а значит, причина у него самая весомая.
– Простите, Геннадий, если вопрос покажется вам бестактным, – продолжал я, продираясь сквозь цветочные звуки женского смеха.
– Психология не знает категории «бестактный», – вежливо возразил он.
– Видите ли, этот вопрос напрашивается у любого, кто захочет посетить «Клей для разбитых сердец». А вы сами? Вы лично сталкивались? Вам разбивали сердце?
– Михаил, ну нельзя же так, ей-богу, – горячо запротестовала Алиса. – Это нарушение всяческих границ.
– Да уж, – поддержала ее Леся. – Ну а у тебя, Михаил, сердце целое или надтреснутое?
Глаза Кулькова сделались еще грустнее, и он сказал:
– Я женат, у меня трое детей. Не знаю, ответил ли я на ваш вопрос.
Антон Турчин рассеянно вертел головой. Вид у него был такой, словно всю ночь он боролся с медведем или спал одетый в плацкартном вагоне. Наконец тема разбитых сердец ему наскучила, и он обратился к Кулькову:
– Вы вот скажите лучше, Геннадий, что вы думаете об идее Вадима Марковича организовать работу с отцами, постоянно испытывающими чувство вины?
Кульков сказал, что и виноватыми отцами он займется с удовольствием. Лицо его по-прежнему было печально.
– Признай, что ты плохой отец, за двадцать тысяч рублей, – сардонически произнесла Леся; говорили, что она развелась месяца три назад и теперь одна воспитывает сына.
Антон и Леся заспорили о том, кем важнее заниматься – брошенными влюбленными или дистанцировавшимися отцами. Они язвили друг друга словами «сезонность», «воронка продаж», «би-ту-си». Распаляясь, Леся становилась все более хорошенькой, а Антон – все менее.
– Кажется, Антону нравится наша Леся, – улыбаясь, сказала Алиса Кулькову, дожидавшемуся конца перепалки.
– Даже не думаю скрывать, – отвечал Антон. – Дико нравится. Геннадий, заказать вам кофе? Может быть, вы хотите пирожные? Здесь весьма неплохие эклеры. Хотите эклеры?
Кульков застенчиво пожал плечами. Когда ему принесли чашку латте и три крошечных эклера на блюдечке, его взгляд впервые очистился от меланхолии, словно именно на блюдечке ему преподнесли смысл сегодняшней встречи.
– Скажите, Геннадий, – не унималась Леся, – какие средства вы предлагаете брошенным мужчинам и женщинам?
Глаза Кулькова сделались непроницаемыми.
– Видите ли, моя задача состоит не в том, чтобы предложить быстрое избавление от зависимости…
– Вот почему надо начинать с отцов! – торжествовал Антон.
– Во-первых, мы объясняем, почему временный дискомфорт необходим, учим принимать его. Во-вторых…
Леся, пять минут назад заявившая, что станет первой посетительницей «Клея», не выдержала:
– А как же новые встречи? Чем не лекарство?
– Ничем, – горестно вздохнул Кульков, – абсолютно. Нанесение травмы новым партнерам и себе. Немного отвлекает, конечно, но… Это как если у вас… Нет, простите, не у вас, конечно. У кого-нибудь, у чужого дяди, ну, скажем, инфаркт миокарда, так он пойди и руку сломай.
С этими словами Кульков направил себе в рот эклер с таким осторожным старанием, с каким часовщик, прицеливаясь через лупу, ставит на место самое крошечное колесо механизма.
Вдруг – в который уж раз – вспыхнула картина нашего прощания на вокзале в Перудже. Ни в здание, ни на перрон Варя не пошла, она даже не садилась в машину, а смотрела на меня распухшими от слез глазами. Кажется, она до последнего мгновения надеялась, что я передумаю садиться в поезд, а шагну к машине, мы поедем обратно в Эмпатико и она по дороге будет называть меня «дурумпель» и сетовать на мою неистребимую глупость. Помню, когда я шагнул на перрон, вышло солнце, и столбы фонарей окрасились розово-сиреневым. Как же мне хотелось вернуться к Варе! Но я не вернулся и, с трудом ворочая мысли, думал, что, даже если вернусь, мы все равно расстанемся, только как-нибудь по-другому.