а, притягивающего золото, точно магнит (специальный магнит для золота).
Приезжает курьер из «Прелюдии», привозит паспорта гостей. Старичок на мотоцикле привозит мешок с особыми салфетками, на которых изображена символика Эмпатико. До завершения остается два-три шага, и тут нас опять собирают на Маросейке. Солнечным голосом конферансье двадцатидвухлетний Антон Турчин говорит:
– Дамы и господа! У меня для вас прекрасная новость невероятной важности. Мы с Крэм-брюлле Вадимом Марковичем посовещались и решили открыть новую фирму в Москве. Сейчас все силы бросаем на то, чтобы сделать суперсайт этой суперфирмы и запустить кампанию по ее продвижению.
Интересно, что лицо у него при этом совершенно обычного цвета, безо всякой красноты.
– Погоди, Антон, мы же завтра должны рассылать брошюру про Эмпатико.
– На паузу Эмпатико. Не до него сейчас.
– Почему же мы так гнали еще вчера? Почему нельзя закончить одно и начинать другое?
Антон заводит свои небольшие глаза к потолку, показывая, что вообще, конечно, терпение у него имеется, но на все вопросы его не хватит.
– Главная новость: у нас появится игра, на которую придут банкиры, политики, дипломаты, министры. Дорогая, как земля на Ваганьковском кладбище, и они еще будут нас умолять взять их деньги. В очередь вставать будут, номерки писать на ладошках.
Откуда этот юнец знает про номерки, думаю я ожесточенно. Что за место такое: что ни делаешь, все отменяется, перечеркивается, обращается в прах. И это новое, за что мы сейчас судорожно хватаемся, оно тоже надоест, его тоже не доделав швырнут в чулан. А вместе с ним – кусок моей жизни.
– Тебе, Михаил, нужно сходить на первую пробную игру, ее будет вести Матвей Карин. Ты ее опишешь, а ты, Алиса, займешься набором миллионеров на следующий раз.
Алиса посмотрела на нас с Антоном, как бы выбирая, кого ненавидеть сильнее, не смогла выбрать, поэтому следующие четверть часа не подарила взглядом ни одного из нас. Ее выбор пал на мраморное пресс-папье на письменном столе. Не отрывая глаз от мрамора, она неприязненно спросила у него же:
– А нельзя ли сделать наоборот? Пусть Михаил набирает миллионеров, а я буду описывать игру. Как она, кстати, называется?
– Нельзя. У Михаила нет способностей притягивать богатых клиентов, а у тебя есть. Твоя задача важнее.
– Антон, а что с Эмпатико? – повторил я уныло.
– В Эмпатико не готов ни один номер. Над этим работают Варя и пять веселых албанцев. Очень медленно. А нам надо деньги зарабатывать.
Как не готов? А фотографии, которые я описывал? Узорчатые наличники? Фигурка святого на краю комода? Получается, Алена фотографировала только фрагменты, а я воображал и описывал целые комнаты?
Поглядев на меня, Антон прибавил:
– Никуда не денется это Эмпатико. Послезавтра лечу туда на совещание. Что-нибудь кому-нибудь передать?
Антон едет в Италию, вот оно что. Эта новость освежила неприятность всех остальных, причем только сейчас я и начинаю понимать, отчего они мне неприятны. Просто я все время думаю о главном художнике Эмпатико, оставленном в Италии без родителей, без друзей, без котов и даже без меня. И вот через два дня – так скоро! так легко! – Антон увидит Варвару, а я нет.
Работа, спаси меня! Забери мою душу целиком, затащи в заботы, тревоги, не давай опомниться. Матвей Карин? Пусть будет он, пусть будет кто угодно, только не пускайте меня ко мне самому. Если меня оставить наедине с собой, я пропал.
В сотый раз набирая Варварин номер, разумеется, я не думал, что она возьмет трубку. Это уже вошло в привычку – звонить и в невидимом блокноте обид ставить очередной крестик. А вдобавок слушать долгие гудки – какое-никакое переживание, почти общение. После пятого гудка, на середине шестого я услышал невозмутимое волчье «алло».
Когда так долго ждешь разговора, в конце концов совершенно не знаешь, что сказать. Разговариваешь как последний дурак.
– Варя, ты что? Как ты там? Почему не отвечаешь? Что с тобой происходит? А у нас уже весна.
– Ох. Ты бы знал, какой тут макадам, не удивлялся бы. Через неделю подвалит «Прелюдия», тут все вверх дном. Крэм обезумел.
– Ну а что, нельзя прислать короткую записку? Мол, Крэм обезумел, не волнуйся.
Хотелось жаловаться, обвинять, обличать Варвару, но странно было бы именно так использовать шанс единственного за четыре месяца разговора. Заталкивая обвинения в чулан недосказанностей, я засыпал мою возлюбленную – мою возлюбленную? – вопросами, любыми, которые не связаны с нами двумя. И она отвечала, словно не было этих четырех месяцев молчания.
Во всех номерах происходит ремонт. В единственную жилую комнату, если не считать спальни Вадима Марковича, заселились Антон Турчин с его девушкой, которую зачем-то зовут Лилей – ха-ха-ха. Они неплохие, только хотят казаться такими, знаешь, прожженными циниками. Два дня назад уехала Рената, представь, у нее перелом руки, она в гипсе. Приятнейшая интеллигентная женщина, совершенно прелестная, лучше бы перелом у Крэма был. Шутка. Вот уж кто странный. То разговариваешь с ним, очаровательный, умный, мысли такие у него. Минута прошла – замкнулся, смотрит злобно, голову в плечи втянул, сидит, как упырь болотный, не булькнет. Кстати, дикобразы здешние совсем с цепи сорвались.
Я вслушивался в Варварин голос и едва мог сосредоточиться на смысле сказанного. Главное, казалось, скрыто в самом голосе. Смущена ли она? Почему говорит так бойко? Почему не спрашивает обо мне? Хотя тут как раз ничего удивительного – она никогда ничего обо мне не спрашивала. А раз так, выходит, все в порядке? Тут я выпадал из переговоров с Варвариным голосом и слышал, что ее поселили в столовой за ширмой, ненадолго, пока не будет готов номер. Что она подглядела из-за ширмы, как Крэм поочередно беседует по видеосвязи с Лидочкой, с дочерью от Лидочки, а через минуту с Алисочкой и дочкой от Алисочки. Потом Крэм обнаружил Варвару, страшно рассердился, хоть виду не показал, и в тот день не вышел к ужину. Варвара работает днями и ночами как проклятая, недавно ездила в Орвьето и в Треви на машине Крэма. Антон грубиян и пошляк, но бывает дико милым.
– Варя, когда ты думаешь вернуться?
– Ох, Мишуша, кабы знать. В верхних номерах конь не валялся, с мебелью итальянцы наглупили…
Не было ни единого способа повлиять на Варвару, она больше мне не принадлежала. Я чувствовал какую-то отрешенную боль, словно растение с только что отрубленными ветками, которое не умеет сопротивляться и даже не знает о том, что сопротивление возможно. В этой скорбной прострации я даже не сообразил спросить, когда мы поговорим в следующий раз.
Кто таков Матвей Карин? Откуда взялся он? Крэм говорит, Карин – консультант одного из нынешних министров, а до этого работал с олимпийской сборной, с отрядом космонавтов, у него диплом Сорбонны, а также куча патентов и лицензий из Швейцарии, из Штатов, из Индии и Австралии. Ну не знаю. Если Карин консультирует министра, а в стране такое творится, чего стоят его консультации? Хотя не по министерским же делам он его консультирует, а как-нибудь успокаивает, дескать, соберись, Арнольд Силуаныч, не тушуйся, контролируй шепот, робкое дыханье, держи радиус зрачков. Арнольд Силуаныч успокаивается, в отставку не подает, за то Матвею слава и почет.
Игра начнется через полчаса, я бегу от Китай-города, боюсь опоздать. Поземка вспыхивает солнцем, как искры над кругом точильщика. Двор уставлен дорогими машинами, на некоторых конусы синих мигалок. В зеркальце черного «лексуса» – надменная скула водителя, сизый дым сигареты тянется вверх и бирюзово вспыхивает, достигнув солнечного луча. Перед дверью двое мужчин с равнодушными лицами и в костюмах проверяют документы по списку.
Вот сегодня нужно было надеть костюм, думаю я, оглядывая собравшихся из-за занавеса. Если судить по внешности (да-да, по внешности судить нельзя), никакая помощь этим людям не требуется. Хотя каждый сидит и пялится в смартфон, точно в волшебное зеркальце. А кто слишком привязан к своему смартфону, тот не самый счастливый человек. В зале – пятеро мужчин и три женщины. Все молодые, спортивные, как говорится ухоженные. За каждым гипотетически брезжат английские лужайки испанской виллы, личный повар-француз, колода золотых кредиток, флажок на яхте, горячий от морского солнца. Видимо, сегодняшняя игра для них – очередное развлечение, подтверждающее высокопоставленность, вроде частной вечеринки с леди Гагой в ночнушке из листьев квашеной капусты. У женщины, рядом с которой я примостился, ногти раскрашены узорами из Густава Климта. На запястье нитка красной шерсти. Она украдкой смотрит на крупного мужчину в лимонном джемпере и удивительных черных галифе, латающего долгий зевок телефоном с рубиновой кремлевской звездой на корпусе.
Рядом молодой человек с ежиком седых волос, у него обтекаемая форма холеного лица и взгляд приветливый, но не выдающий ни единого чувства, – взгляд впускающий, но не пускающий. Господи, чему такой человек может научиться? Он и без того совершенен, взять хотя бы туфли.
Никогда еще в этой комнате не собиралось столько людей, каждый из которых казался идеальным воплощением глянцевых надежд и телевизионных чаяний. Каков же будет Матвей Карин, король Артур этого круглого стола? На каком самолете доставят его? В какой мантии, в какой короне, какой свет должен от него исходить?
Тяжелый звон часов отсчитал десять ударов, отворилась незаметная дверца в глубине комнаты, и оттуда вышел человек, мягким жестом приветствуя собравшихся. Это был мужчина лет шестидесяти с одутловатым, как бы сонным лицом, в мешковатой кофте, с черной синтетической сумкой через плечо. Единственное, что придавало мужчине хоть какую-то значительность, – большой медный колокольчик, который он нес на ладони.
При появлении мужчины все присутствующие почтительно встали. Они смотрели на вошедшего с той жадностью и нежностью, которые совершенно не вязались ни со снулым обликом мужчины, ни с их собственным лоском. Меня охватило любопытство, доходящее до волнения: глядя на Матвея Карина, я пытался разглядеть в нем то, что видели все эти короли и дамы. Теперь и желтоватый тон кожи, и скучно-внимательный взгляд, и гипнотическая мягкость жестов как будто говорили о тайном знании, о качествах ума, которые выше регалий и потому не нуждаются ни в мантиях, ни в коронах, ни в дорогих костюмах, ни даже в рубищах для своего удостоверения. Более того, любые внешние доказательства могли бы перечеркнуть или опорочить его скрытые свойства: подлинным тайнам зазывалы ни к чему. А может, и нет никаких тонких знаний, и напрасно свита играет короля – нет теперь настоящих королей, играем в придуманных.