это обернется. Формально вроде то же самое, а на деле – какая-то бездушная аккуратность. Как в госпитале. Вот странно, я любого человека построю, а с этими чудаками – как об стенку горох.
«Конечно, вчера он слышал мой рассказ и думает разговорить на моей теме», – сразу понял я. Но раз я его раскусил, то ситуацией управляю, причем Нарский об этом не догадывается. Хотя он хитер, конечно, шведская душа. А вдруг можно получить заказ для Варвары? Вернется она через месяц-другой, а тут все для нее устроено. В такую налаженную жизнь возвращаться – одно удовольствие, если не два. А вдруг она не справится? Вдруг поссорится с Нарским? Вдруг не сойдутся на эскизах? Ну а я-то на что?
– Возможно, Аркадий, я мог бы вам помочь. Есть художник, который сейчас декорирует итальянское поместье профессора Крэма, вы о нем, наверное, слышали.
– Вадим Маркович? Разумеется, слышал. Так у него, у художника вашего, небось на два года вперед все расписано?
– Она на все руки мастер. Работает с камнем, со стеклом, с металлами, сама мозаики собирает, паяет, тончайшие вещи делает. Редкостной красоты. Я бы мечтал о таком мастере, будь она мне по карману.
– А что, так дорого?
– Серьезно: только одно у нее «но». Строптивый характер. Плюс не всегда умеет рассчитать время. Художник в точном смысле слова.
Сам не знаю зачем, я принялся рассказывать Аркадию историю марокканской комнаты в доме на Николиной горе, где Варвара занималась отделкой. О том, как Варя с женой заказчика воевала за каждый светильник, за каждую ручку на комоде. Они воевали, а комната обретала совершенство, наполняясь яркостью и покоем. Я говорил, все больше волнуясь, причем волнение доставляло острую радость, точно было комнатой свиданий с Варварой Ярутич, по которой я, оказывается, ужасно соскучился. Стоило назвать ее по имени, сладкий холодок овевал голову, и все тело наполнялось легкостью.
– Как это у них получается? – задумчиво произнес Нарский, глядя на костяного болванчика. – Выводить из себя, притом ты сразу после этого чувствуешь, что как раз из-за их гнусного, сволочного поведения в себя и пришел?
Злые, непримиримые Варварины глаза, красное лицо, бормотание, переходящее в крик, – вот что вспомнилось при этих словах. Но это воспоминание отчего-то вызывало только улыбку.
– Вы оптимист, Аркадий.
– Может, на ты? Как хочешь, конечно.
– Иногда безобразие просто безобразно и ничего не улучшает, – говорил я из какого-то упрямства. – Ломает, ничего не перестраивая.
– Вдруг это и нужно было сломать?
– Например, что? Радость? Покой? Доверие? Что из этого?
– Покой, например. Проживешь в своем покое год-другой, глядь, а ты уже рыхлый, вялый, кровь в тебе рыбья…
– …И глаза, как у Матвея Юрьевича.
– И свитерок серенький, из кальсон перешит.
Как это получилось? Откуда во мне это облегчение, словно внутренняя распаренная чистота после слез? Не поддавался, не поддавался – и на тебе! Стоило Нарскому потянуть за исповедальную ниточку, стоило мне начать говорить о Варваре – имя выстрелило пробкой, и за ним рвануло жалобами, невысказанными восторгами, всем тяжелым, разрастающимся, неутоленным. Неужели я все еще ее люблю? Что мне Нарский, что его дружба? И все же против воли я испытывал к нему благодарность. С ним говорил я о Варваре Ярутич – значит, он уже не чужой, не совсем чужой.
– Надо бы телефонами обменяться, как думаешь? – сказал Аркадий, улыбаясь. – Дружба не дружба, а про художников и художниц надо разговор продолжить. Согласен?
Вот что занятно: мы говорили, выходит, только обо мне и о моем. Ни о какой Тиндре, ни о каких детях, ни о чем, что составляло мир самого Нарского. Об этом я подумал, идя вечером по Покровке в сторону Садового кольца. Немного похолодало, и во влажной колючести воздуха чувствовалось что-то кружевное. Вспомнилась сегодняшняя возмущенно-восхищенная речь Петра Охрименко, богатыря в светлом костюме, владельца сети мини-отелей в пятнадцати городах и консервного завода в Пятигорске:
– Дался вам этот Карин! «Карин, Карин». Бизнес-дружба, двухдневный тренинг. Любая умная баба умеет это от рождения: слушать душевно, кивать, с полувздоха понимать. Цитировать. Это не бизнес-дружба, это женские штучки.
Воздух искрился невидимыми каплями или льдинками, колонны особняков, подсвеченные снизу, казались оперной декорацией. Идя по пустой улице, я пытался подвести хоть какой-то итог увиденному, но логика соскальзывала на каждом шагу. «Бизнес-дружба» – что может быть фальшивее? Бизнес-любовь? Проще говоря, любовь ради денег… Но кто я, чтобы судить всех этих людей? И если психологу запретить распоряжаться чувствами и желаниями людей, то почему не запретить того же писателю, художнику, артисту? На каком основании? Потому что артисты бескорыстны? Потому что от пьес и романов меньше вреда? Смотря от каких пьес и романов. А что плохого в нашем бизнес-дружеском общении с Аркадием Нарским? У меня в руках отличный заказ для Варвары, а значит, будет радость, будут картины, бабушке гордость, котам еда.
На мгновение мне показалось, что все уличные огни погасли и я бреду в кромешной холодной темноте. Вот уже четыре дня мы не разговаривали с Варварой. Она снова не отвечала на письма, не брала трубку и вообще не подавала признаков жизни. Возможно, сейчас ей приходится тяжко. Возможно, к приезду журналистов нужно работать круглые сутки, чтобы закончить отделку заселяемых номеров. Возможно. И все же отчего бы не дать знать мне, что с ней происходит?
Ничего нормального, ничего здравого не осталось в твоей жизни. Любовь к сумасшедшей художнице, которая не желает с тобой разговаривать, бизнес-дружба, ни на что не похожая работа. Почему бы тебе не принять все это как счастье? Разве счастье – это нормально?
В переходе на Курской стоит старуха. Она зарабатывает пением, похоже впервые. Огромный, похожий на поролоновый, нос, приличное пальто, из-под шляпы выбилась прядь рыжих крашеных волос. Женщина расположилась у самого поворота и, не прерывая пения, опасливо поглядывает за угол: не идет ли полиция. Слабым старушечьим голоском она тянет:
– Мы эхо… мы эхо… мы долгое эхо друг друга.
Мимикрия шестнадцатая. Миллионер и собачий бог
Утром в субботу приехал Сергей Ярутич, привез метроном, который полгода назад я одолжил Ольге. Почему он решил вернуть метроном сегодня? Накануне немного похолодало, шел дождь, и Сергей приехал в теплой куртке и огромных сапогах. Сказал, что в последние дни у него болят ноги и он не может носить обувь своего размера.
За всю историю знакомства отец Варвары приезжал ко мне всего три раза, всегда в тот момент, когда самой Варвары не было. То ли от смущения, то ли еще по какой причине, сегодня Сергей был удивительно разговорчив. Мы сидели на кухне, пили чай. Опять рванул ливень такой силы, что сквозь него едва можно было разглядеть машины, плывущие по фары в воде. Лицо Сергея раскраснелось от горячего чая и разговора. Я осторожно спросил, как он решился заняться предпринимательством.
– Как решил? Да как все. Тогда куда ни ткни, деньги фонтаном бьют. Кто хотел, тот и богател.
По образованию Сергей Ярутич математик, он работал в странном НИИ с красивым названием Институт волн. Семья ютилась в небольшой квартирке Николь Григорьевны, денег едва хватало на еду, хотя работали все, не считая маленькой Вари. Шли на убыль восьмидесятые, повсюду торговали джинсами, видеокассетами, ядовито-бирюзовыми пуховиками, сухим молоком из гуманитарной помощи, а Сергей все ходил в свою лабораторию, делал расчеты для диссертации.
А тут коллега из НИИ бросил работу и занялся делом: начал торговать флоппи-дисками с компьютерными играми. Плюс игровые приставки. Плюс детали для компьютеров. Дело пошло так ходко, что вскоре коллега зарегистрировал кооператив и стал набирать сотрудников – из своих. Он-то и позвал Сергея в сборщики: руки золотые, технику знает, опять же человек положительный, пьет только в хорошей компании.
За первый месяц работы в кооперативе Сергей Ярутич заработал больше, чем за год в Институте волн. Через год создал свой собственный кооператив, куда устроил и Ольгу. Вскоре случилось то, что случалось почти со всеми: пришли ребята в кожаных куртках, чисто поговорить, вывезли со склада весь товар, обещали вернуться уже по-взрослому. Кооператив переехал, Сергей нанял охранников, но через месяц бритые в куртках пришли опять – или это были другие? Охранники даже не пытались сопротивляться, а заместителю Сергея, который ходил на карате, подбили глаз и вывихнули руку.
Сергей собирался уже вернуться в Институт волн, но тут Ольга позвонила знакомым музыкантам, и вдруг по чьей-то рекомендации, из чьей-то записной книжки – «убей бог, не помню чьей» – выпорхнул номерок Анатолия Швырова. Вокруг номерка роились обещания – «решит вопросы», «нормальный мужик», «спасет бизнес на раз».
– Доверять-то ему можно? – тревожно спрашивал Ярутич.
– Отличный парень, хоть в разведку, хоть в контрразведку.
Вроде не прямо отвечали, но какой у него выбор? Швыров или бритые куртки. Есть еще Институт волн, но волны от курток не спасут.
Забавно, Анатолий Швыров тоже явился в черной кожанке и стрижен под полубокс. Моложавый мужчина лет сорока пяти, подполковник то ли КГБ, то ли ГРУ, Ярутич не понял: Швыров выражался обтекаемо, интонацией ставил гриф «совершенно секретно». Главное, что вынес Ярутич из беседы: Швыров – это сила, и он не из воров. Странно было, что от гонорара и даже от зарплаты он отказался – «пока проблем не решим». Ярутич запротестовал было, мол, он так не может, но Швыров только плечами пожал – дело хозяйское.
Охранники были уволены, разговаривал с ними подполковник. Сергей наблюдал за этой сценой через стеклянную дверь. Охранники часто и быстро кивали, ушли тихо, даже денег за последний месяц не взяли. На другой день Швыров привел трех мужчин, представил их Ярутичу как службу безопасности. По имени не называл, сказал, что оформлять никого не надо, это его люди, он разберется. На сей раз Сергей воспротивился всерьез: так дела не делаются. Здесь была явная угроза попасть в должники к силовикам и не знать, сколько должен. Швыров подумал и согласился.