Дуэль (продолжение), или Хочешь, я выпишу тебе справку?
— Нам сюда, — сказал Секст.
— Ага, налево, — уточнил Гельвий, сверяясь с навигатором.
Лавку секунданты нашли через вирт. Для поисков по Тренгу гиперсвязь — удел богачей — не требовалась, а планетарный вирт для курсантов был бесплатным. Удалось и с хозяином связаться, и задаток перевести. В итоге, топая по окраине городка, Секст с Гельвием то и дело чесали в затылках. Курс ориентирования на местности — прошлой осенью все сдали его на «отлично» — помогал слабо. На карте все выглядело проще простого. В действительности же…
Дома и домишки — камень, полипласт, дерево, плексанол, нанобетон — стояли в художественном беспорядке. Кучкой хулиганья заступали дорогу; струсив, разбегались в стороны. Лепились друг к другу: один это дом? два? три?! Между строениями возникала прореха: улица? площадь? бесхозный пустырь?
— В джунглях проще! — вздохнул Секст.
Гельвий кивнул.
Час блужданий, и они вышли к нужному месту. Катилина, против обыкновения, молчал, хотя поводов для шпилек в адрес приятелей было хоть отбавляй. Он шел хмурый, глядя под ноги. На прежнего Катилину, острослова и насмешника, это было непохоже.
— Ты уверен?
Секст с сомнением уставился на вросший в землю бункер: ядовито-зеленый, с серебристыми разводами. Дверью бункеру служила плита из армейского бронекомпозита — такие ставят в шлюзовых камерах. Окна отсутствовали; их, наверное, заменяли скрытые камеры. По мнению Секста, оружейная лавка должна была выглядеть иначе.
Дотошный Гельвий сунул нос в навигатор:
— Все верно! Переулок Второго Освоения, 37.
В ответ над входом замигала, искря, архаичная вывеска:
Моргнули индикаторы, раздалось басовитое гудение — и арсенал отворился.
— Добро пожаловать, молодые люди. Я вас ждал.
На пороге возник коренастый бородач с трубкой в зубах. Он походил на художника из детской сказки. Борода, берет, трубка. Длинные, черные с проседью волосы рассыпались по плечам; клетчатая рубашка, жилет с кучей карманов… Не хватало только древнего мольберта с кистью.
— Проходите. Осторожно, тут ступеньки.
Винтовая лестница уводила под землю.
— Обалдеть!
Секст замер в дверях. Катилине пришлось от души хлопнуть его по плечу, чтобы вывести из ступора. Секст посторонился, и теперь застыл уже сам Катилина. Подземная часть бункера являла собой разительный контраст с уродливым горбом наверху. Никаких пластмасс, только натуральное дерево. Темное, полированное. Шкафы, стойки, витрины, стеллажи.
А в них…
Вывеска не врала ни на полслова. Допотопные орудия убийства ближнего заполняли подземелье до отказа. Ножи и кинжалы, мечи и сабли, алебарды и копья заговорщицки поблескивали в витринах и стойках. Умоляли: возьми меня! Нет, меня! Пусти кровь врагу — я не подведу! Бородач тактично не спешил с советами, давая гостям возможность насладиться зрелищем. Словно под гипнозом, курсанты двинулись вдоль стеллажей — три сомнамбулы. В глазах метались хищные отблески стали. Катилина остановился первым, у витрины с ножами. Прямые, изогнутые и иззубренные, вороненые и с муаром на клинке; рукояти из кости и дерева, обтянутые кожей, любовно, виток к витку, обмотанные медной проволокой…
Внимание Катилины привлек нож-монстр. Скорее это был боевой наруч: металлическая накладка на предплечье, крепления из кожи, рукоятка-поперечина. Вперед на две ладони выдавалось широкое лезвие с зубастой прорезью внутри. Вверх торчал изогнутый «плавник». По форме нож напоминал акулью голову с оскаленной пастью.
«Кемчуга», — прочел Катилина на табличке. Что ж, дикарям с Кемчуги, поэтам и людоедам, нельзя было отказать в изобретательности.
Гельвий тем временем кружил у стойки с двуручными мечами, облизываясь, как кот на сметану. Он вздыхал так, что мог растрогать скалу. Двуручники были ростом с Гельвия, а некоторые — выше. Дорогие, небось. Даже если в кредит. А главное, в училище не разрешат. Как «талисман» или «память о доме» такое двухметровое счастье точно не прокатит.
— Помнится, в вирте вы интересовались этой парой…
Секст с сожалением оторвался от коллекции рапир. Катилина с Гельвием тоже обернулись на голос. Хозяин ждал их у стола, куда выложил сильно изогнутую саблю и кинжал-дагу — с защитной чашкой, крестовиной и двумя кольцами-захватниками. Дага выглядела во сто раз страшней сабли.
— Ага, — кивнул Секст.
— Интересовались, — уточнил Гельвий.
Катилина взял дагу. Ткнул перед собой, едва не разбив витрину. Сабля ему тоже не приглянулась. С молчаливого согласия хозяина он взмахнул клинком в проходе. Вес нормальный, руку не ведет… В саблях Катилина разбирался слабо. Не нравилось, и все тут.
— Более прямой у вас нет?
С трудом он сумел облечь претензию в слова. И сам искренне уверился, что вся проблема — в кривизне клинка.
— Поглядим, — меланхолично кивнул хозяин.
Секст и Гельвий кинулись к разочарованному Катилине. Да, секунданты должны быть нейтральны и беспристрастны. Но разве где-нибудь в Дуэльном кодексе написано, что они не имеют права помочь одному из дуэлянтов в выборе оружия? Они бы и обоим помогли, но Марк отказался. Дуэльного кодекса Секст и Гельвий отродясь не видывали. Но что это меняло?
— Смотри, смотри! Как тебе, а?
– «Шпага дуэльная», Террафима, — прочел вслух Гельвий.
— Дуэльная! — поддержал Секст. — То, что надо.
Узкий клинок трехгранного сечения. Маленькая, «детская» рукоять слегка изогнута на конце. Ажурная чашка. Катилина вспомнил, как Марк уворачивался от аз-загая. Сумеет ли он увернуться от шпаги? Если сумеет, этой штукой особо не рубанешь.
Он молча покачал головой.
— А это? — не отставал Секст.
— Выбирайте…
Вернулся хозяин с дюжиной сабель.
«Маловато у него покупателей, — отметил Катилина. — И расхваливать товар не спешит. С чего он живет? Кому нужны его мечи? Старателям? Биологам? Шлюхам? Разве что турист на сувенир купит. Ну да, прямо толпами сюда туристы валят…»
Словно в опровержение его мыслей, наверху прозвучал мелодичный звонок. Бородач встрепенулся, но опоздал. По лестнице, с ловкостью гимнаста повторяя ее изгибы, ссыпался красавец-вудун. Цветом кожи гость неприятно напомнил Катилине карлика-антиса. Кажется, этого вудуна он тоже видел у Родни, в компании расфуфыренных гомиков…
— Привет, Кэмп! Перья есть?
Хозяин показал вудуну кулак.
«Ну, перья, — вяло удивился Катилина. — Тут перьев — целые витрины. Пришел черномазый ножик купить, как раз по адресу… Нам можно, а ему нельзя?»
— Перья нужны! — настаивал вудун. — Лучше киттянские.
— Лат, я занят! — сказал бородач нарочито громко. — Позже зайди.
— Позже?
Лицо вудуна расплылось в белозубой улыбке:
— О, белые бвана! Грозные бвана! Латомба уходит, уже уходит…
Обождав, пока вудун сгинет, хозяин обернулся к курсантам:
— Вы что-нибудь выбрали?
— Нам нужна ваша консультация, — буркнул Катилина.
— Консультация? Охотно. Что вас интересует?
— Что-нибудь легкое. Для двух рук. Так, чтоб не сильно калечило.
— Желаете потренироваться? Взяли абонемент в фехтзал?
— Драться желаю! — глаза Катилины налились кровью.
— Драться, — повторил хозяин. — Чтоб не сильно калечило.
Кажется, гостям удалось его удивить.
Угольно-черный песок лагуны Ахойя ярко блестел на солнце. В этой части острова побережье густо окаймляли мангровые леса. Лучшее их время наступало в период отлива — надземные корни мангров обнажались, и над грязевыми отмелями выстраивались целые аркады, достойные дворца богов. В аркадах, галдя, суетились макаки-крабоеды. Дальше, в скалах, начинались гроты — сырые, полузатопленные, кишащие летучими мышами.
— Идет, — сказал Секст.
— С оружием, — уточнил Гельвий.
Марк спускался от коттеджей, неся под мышкой два длинных футляра. Над головой Марка, раздраженная вторжением чужака, по веткам мускатного ореха скакала чета пятнистых голубей. Когда-то здесь был мелкий гостиничный комплекс, на который возлагались большие надежды. Хозяин прогорел, с проклятьями оставив разорительный Тренг, коттеджи сгнили, превратившись в руины, покрытые влажным лишайником, а лес, облагороженный ландшафтными дизайнерами, вернулся к состоянию джунглей: заросли пандануса, лиан и папоротника. Тигровый питон, юный и мелкий, скользнул в кусты перед самым носом Марка. Курсант остановился, проводил змею взглядом, словно что-то вспоминая, и продолжил путь.
— Шпаги, — сказал Секст. — Точно, шпаги.
— Две шпаги, — уточнил Гельвий.
— Сам вижу, что две, — взорвался Катилина. — Хватит ерунду молоть!
Секунданты ему осточертели. Катилине хотелось быстрее покончить с дуэлью. Он уже бранил себя за то, что не начистил Марку рыло прямо на стоянке «телеги». Это избавило бы от дальнейших хлопот. Если по правде, дуэль страшно напоминала Катилине цирк. Был один клоун, стало два; четыре, считая с секундантами.
Выйдя на берег, Марк холодно поздоровался. Взгляд его был прикован к легчайшей сабле и кинжалу с пламевидным лезвием, выбранными Катилиной. Оружие держали Секст и Гельвий; из-за этого получалось, что и приветствие, и внимание Марка адресовались секундантам. Меня словно и нет, подумал Катилина. Злоба распирала его, злоба на весь свет. Изувечу, решил он. Нет, нельзя. Ладно, по обстоятельствам…
— Что там у тебя? — кривя рот, спросил он. — Тростника по дороге нарвал?
Уложив футляры на песок, Марк откинул крышки.
— Что это? — удивился Секст. — Палки?
— Шамберьер, — ответил Марк. — Шамберьер и фарпайч.
— Что?! — Секст побагровел.
— Кнуты, — разъяснил Гельвий. — По-моему, это кнуты.
И добавил без дурного умысла:
— Катилина, он думает, что ты лошадь.
Лицо Катилины превратилось в маску демона. Казалось, ладонь-невидимка смяла черты курсанта, исказив внешность, ранее привлекательную, до неузнаваемости. Лоб усеяли бисеринки пота, пальцы сжались в кулаки. От молодого человека пахло зверем; хищным зверем. Ярость затопила пляж: в манграх усилился гвалт макак, над зарослями ротанга вспорхнула стайка желтокрылых бульбулей. На рифе, оттеняя ситуацию незыблемым спокойствием, без движения замерла темно-серая цапля, изящней танцовщицы.
— Подарок деда, — сказал Марк. — Мои талисманы. Я решил…
И замолчал.
— Ты пожалеешь, — тихо пообещал Катилина. — Ты еще очень пожалеешь…
Пожав плечами, Марк достал свое оружие из футляров. Шамберьер он взял в правую руку, фарпайч — в левую. Гибкие рукояти слегка пружинили. Хвост шамберьера, сплетенный из мягкой кожи, был длинным; конец его украшал узел из шпагата, с расщепленными концами. Рядом с этой кожаной змеей хвост фарпайча выглядел куцым огрызком, бедным родственником.
— Все по правилам, — сказал Секст. Он видел, как бесится Катилина, и боялся, что тот кинется в бой, не дождавшись отмашки. — Каждый выбрал, что хотел. Теперь я хочу предложить вам кончить дело миром.
— Да, миром, — кивнул Гельвий.
Он боялся, что дуэлянты согласятся.
Марк отрицательно мотнул головой и отошел от Катилины подальше, метров на пятнадцать. Дед, думал Марк. Деда, а деда… Я помню, что ты делал с подброшенным яблоком. С цветком, любым из клумбы, на выбор. У меня так никогда не получалось. Пак рассказывал мне, что ты до полусмерти отколотил клоуна из чужой труппы, который бил шамберьером жену-акробатку. Справедливости ради, заметил Пак, после побоев у девчонки пошел трюк. «А у клоуна? — спросил я. — Что пошло у него после побоев?» Кровь из носа, расхохотался Пак. Деда, а деда, я совершаю ошибку?
Вытянув правую руку вперед, Марк сделал легкий взмах — словно бросал камешек, зажав его кончиками пальцев. Шамберьер ожил, раздался громкий щелчок. В том месте, куда ударил конец хвоста, взвился смерчик песка. Марк повторил взмах с большей силой. Камень в пяти метрах от него взлетел в воздух. Невысоко, буквально на ладонь, но это вызвало у секундантов вопль восторга. Из курсантов Секст и Гельвий превратились в мальчишек, чудом попавших в цирк.
Мрачней ночи, Катилина забрал у них свои клинки. Удар, еще удар. Лезвия со свистом рассекли воздух. В капусту, говорили клинки. В лапшу. Ненавижу цирк.
— Твой дед, — сказал, как плюнул, Катилина. — Твой дядя. Это у вас семейное. Кувырки на потеху инорасцам. Ты и в либурнарии пошел, лишь бы доказать, что ты другой. Хочешь, я выпишу тебе справку? У меня есть, чем писать…
— Начинайте! — крикнул Секст.
Успел он или опоздал, но Катилина будто с цепи сорвался. Быком на красную тряпку, он ринулся к Марку, сокращая дистанцию. В ответ хлестнул шамберьер. Дед Марка, в бытность руководителем группы наездников, курировал на манеже конную шестерку — и мог попасть по уху лошади, заслужившей наказание, не зацепив остальных. Внук такого не умел. Максимум, что удавалось Марку из дедовой науки — сшибать мячики и бумажные фантики, разложенные по кругу, в пределах досягаемости. Он целился Катилине в колено, но, охваченный возбуждением, промахнулся, угодив по бедру — впрочем, изо всей силы.
Хвост шамберьера рассек штаны, кожу и латеральную мышцу бедра. Последнюю, к счастью, неглубоко. Охвачен бешенством, Катилина не почувствовал боли. Второй удар — фарпайчем — он парировал саблей и уже готов был рубить противника, когда Марк отскочил в сторону и поднял вверх бичи, как если бы решил сдаться.
— Кровь, — он мотнул головой, указывая на ногу Катилины.
— Дерись! Дерись, трус!
— Первая кровь. Все, дуэль закончена.
— Ну ты и кнут, — невпопад бросил Секст. — Гельвий, ты видел? Ох и кнут…
— Крут, — уточнил Гельвий.
— Кнут, — впервые в жизни Секст восстал против уточнений приятеля. — Катилина, он прав. Договаривались до первой крови…
Опустив клинки, Катилина трясся от бессильной злобы.
— Щёлкни, — попросил Секст. — Щёлкни еще разик.
— Ага, — Гельвий расплылся в улыбке. — Или сбей вон тот камешек…
Бывают минуты, которые решают твою судьбу на много лет вперед. Минуты-диктаторы, минуты-завоеватели. Они не спрашивают, не взвешивают; они приказывают и выставляют условия. Со стороны может показаться, что человек, попавший во власть такой минуты, сошел с ума. Так случилось и сейчас, с Катилиной. Он вдруг начал хохотать, утирая слезы плечом — в руках Катилина держал оружие. От смеха у него началась икота. «Истерика?» — подумал Марк. Нет, Катилина смеялся искренне, самозабвенно. Секст с Гельвием заулыбались в ответ, решив, что дело кончилось ко всеобщему удовольствию. Юности свойственно ошибаться. Господа секунданты в силу возраста надеялись на лучшее, тогда как надежды Катилины украшал рубец от удара шамберьером.
— Благодарю тебя! — крикнул он Марку.
Сунув кинжал за пояс, Катилина левой рукой схватил саблю за конец клинка. Крепко сжал пальцы; по ладони — ниже, к запястью — потекла кровь. Плюнув на безвинную сталь, Катилина изо всех сил ударил саблей об колено. Он чуть не упал: сабля сломалась легко, как тростинка, с еле слышным протестующим визгом. Восстановив равновесие, стараясь не наступать на рассеченную ногу, внук губернатора Дидоны зашвырнул обломки далеко в воду. Следом полетел кинжал. Ломать его Катилина не захотел.
— Спасибо, дружище!
Спотыкаясь, он шагнул к Марку. Ухватил «горстью», как говаривал обер-декурион Гораций, за затылок, притянул к себе; уперся лбом в лоб. Опустив кнуты вниз, Марк не знал, что делать. Вырваться? Это значило снова обозлить Катилину. На лицо брызгала слюна противника; жаркое дыхание обжигало щеки.
Буду терпеть, решил Марк. Лишь бы дело кончилось миром.
— Помпилианец! — шептал Катилина. Изо рта его пахло мятой и еще чем-то, не слишком приятным. — Настоящий помпилианец! Стопроцентный! Я тоже… Ты молодец, ты напомнил мне, кто мы такие. Оружие? Ерунда, бред. Кровь? — чушь, жидкий супчик. Первая? Вторая?! Ха! Наша кровь — другая. Мы — помпилианцы, я и ты…
— Вот и славно, — сказал Секст.
— Ну, не знаю, — уточнил Гельвий.
Он чуял подвох.
— Ты же волк? — закричал Катилина, не слушая приятелей. — Волк?!
Речь его становилась все более бессвязной. Когда тебе едва за двадцать, а ярость, не прибавляя мудрости, делает тебя стариком, толкает подвести черту под прожитой жизнью — логика идет на дно, уступая место иной связи причин и следствий: убийственной.
— Отвечай: ты волк? Как твой дед? Отец? Как твой дядя-орденоносец?! Ты любишь цирк? Хорошо, пусть будет цирк. Ты да я: два клоуна, два волка… Когти и клыки. Зачем волку чужое оружие? Цирк, только цирк! Наши предки отлично знали, что такое цирк…
И, прежде чем секунданты сообразили, что вот-вот произойдет, прежде чем они успели кинуться вперед, наброситься на безумца, оттащить, повалить на песок лицом вниз, Катилина вцепился в Марка всей природной мощью своего клейма, пытаясь сделать врага рабом.
— Твою мать! — ахнул Секст.
— Все, приплыли, — уточнил Гельвий.
— Идиоты, что ж вы творите…
— Поздно, — Гельвий встал между Секстом и дуэлянтами. — Не трогай их.
Секст кивнул. Он знал, что разрыв прямого — и даже просто визуального — контакта может привести к тяжелейшему кровоизлиянию в мозг. В четырех случаях из десяти это заканчивалось смертью. В трех — параличем. Делать ставку на благополучный остаток Секст не рискнул. Он судорожно соображал, что надо предпринять в подобной ситуации. Доложить начальнику училища? Секст потянулся за уникомом. Сообразив, что секундантам не удастся остаться в стороне, он отдернул руку от коммуникатора, словно от ядовитой змеи. Проклятье! Может, просто обождать? Один из этих дураков заклеймит другого, а потом сразу отпустит на свободу… Секст прекрасно знал, что даже краткосрочное рабство наносит помпилианцу неизгладимую психотравму. Он лишь надеялся…
Секст и сам не ответил бы, на что он надеется.
На кукушкин чих, мог бы уточнить Гельвий.
Дуэль на клеймах была категорически запрещена в вооруженных силах Великой Помпилии. Ее пытались запретить и на общем законодательном уровне, для граждан империи, проведя решение через сенат. Ничего не вышло: законопроект сочли ущемляющим неотъемлемые права личности. Впрочем, среди офицеров всегда находились отчаянные сорвиголовы, плюющие на запрет. Честь превыше всего! Забияки готовы были впоследствии предстать перед трибуналом. Да хоть на эшафот! Мы же волки, как наши отцы и деды…
Двое молодых людей сели на песок, ожидая конца дуэли. Напротив них двое молодых людей стояли на песке: лоб в лоб, словно пара бычков. Солнце шло в зенит, и под его лучами прославленный черный песок лагуны Ахойя отливал золотом.
Каждая песчинка — сама по себе.
…песок.
Марк огляделся. На трибунах бесновались рабы. Требовали зрелищ: в первую очередь, крови. Его рабы, рабы Катилины. Зрители? — какие там зрители… Симбионт-энергоресурс, о котором Марк никогда не забывал. Живые батарейки, о которых Марк никогда не вспоминал. Даже получая извещение о перечислении квартального дохода, причитавшегося ему, совершеннолетнему гражданину Помпилии, за использование его рабов государственным предприятием. Парадокс? Нет, будни для чистокровного помпилианца. Ну, деньги. Ну, рабы. Что тут вспоминать?
Он знал, что на трибунах будут рабы; знал с детства.
А с возрастом забыл.
Ребенком, не осознавая последствий, Марк пробовал свое клеймо на сверстниках. Пробовал и на взрослых: родителях, друзьях родителей, воспитательнице в садике. Поди объясни крохотному волчонку, что кусаться нельзя! Молоко на губах не обсохло, а клыки-то режутся… Так дети инорасцев суют пальцы в огонь и играют с острыми предметами. Обжегся, укололся, глядишь — с третьего раза запомнил: бо-бо, не лезь! Силы детского, слаборазвитого клейма не хватало, чтобы поработить свободного инорасца, если тот не был вначале в рабстве у кого-то из совершеннолетних помпилианцев. Что же говорить о сверстнике, оказывающем рефлекторное сопротивление, или взрослом сородиче, всегда готовом «отшлепать» самонадеянного малыша? Отпор ровесников был болезненным, отпор старших — мучительным.
Бо-бо, не лезь!
Что ж, Марк запомнил, и не он один.
Еще он запомнил песок. Всякая попытка состязания двух клейм выбрасывала помпилианцев в цирк, где рабы на трибунах ждали с нетерпением: когда же двое хозяев сойдутся в поединке?! Схватка господ — праздник для рабов.
Не поэтому ли дуэли на клеймах случались так редко?
…бравурное крещендо.
Доктор Туллий наслаждался увертюрой к «Триумфу» Гнея Ашнера. Пальцы доктора ласкали виртуальную клавиатуру. Впору было подумать, что Туллий подыгрывает оркестру. Увы, лишен музыкальных талантов, доктор делал наброски к четвертой главе диссертации:
«…вторичный эффект Вейса, иначе «срыв шелухи», проявляется у энергетов других рас при каждом активном энергетическом действии организма. Этот галлюцинативный комплекс становится для них практически второй реальностью, полноправным конкурентом действительности, не в последнюю очередь из-за частоты проявления. Мы, представители помпилианской расы, сталкиваемся с эффектом Вейса намного реже. Это происходит при форсированной работе клейма: порабощении объекта, ранее бывшего свободным, и конфликте клейм, происходящем во время ментальной схватки между двумя помпилианцами. Хотелось бы отметить наличие эффекта Вейса в начале курса специализированных инъекций, чье назначение — подготовка молодого бойца для пси-взаимодействия в воинских частях. Со временем, даже при продолжении инъекций, комплекс галлюцинаций сходит на нет.
Повседневный контроль рабов, совершаемый хозяином, эффектом Вейса не сопровождается. Трансформация личной свободы раба в энергию вызывает галлюцинации у раба. Хозяина это не затрагивает. Вторичная реальность для нас — скорее исключение, чем правило. Не крайность, но золотая середина. Итак, на основании вышесказанного можно смело декларировать превосходство помпилианской расы не только перед техноложцами, как бы ни была развита их цивилизация, но и перед остальными энергетами…»
Скрипки пошли на взлет.
…Катилина был страшен.
В правой руке он держал меч с полуметровым клинком. Тяжелый, с широким лезвием, меч выглядел жутковато. Левая рука, от локтя закованная в железо, заканчивалась стальным крюком. Укреплена рядом с крюком, заточенным под пробойник, вниз свешивалась тройная цепь. Было неясно, протез это — или глухой, закрывающий предплечье и кулак, наруч. Голову Катилины целиком скрывал мощный шлем: крошечные прорези для глаз, низкий гребень на макушке. В шлеме Катилина походил на ящера. Сходство усиливала броня — масса блях из серебристого металла, скрепленных кожаными шнурами.
Казалось, ящер готов вспороть врагу брюхо кривым когтем — и, вывалив на песок дымящуюся требуху, начать ее пожирать под шумное одобрение публики.
Марк был практически голым, если не считать набедренной повязки. Форма его шлема рождала в памяти морду жабы. Правую руку, от плеча до запястья, защищала чешуйчатая кольчуга; левую ногу — понож с козырьком выше колена. Вооружение курсанта Тумидуса составлял меч, такой же, как у Катилины. Вместо крюка с цепью ему достался большой щит овальной формы.
Записные дуэлянты на клеймах — те, кто выжил — утверждали, что оружие и доспех, возникая «под шелухой» вне желания бойцов, отражают характеры и темперамент противников во внешнем, реальном мире. Выстраивались сложные зависимости; случалось, писались научные монографии. Впрочем, никто окончательно не доказал правоту этих гипотез. Краем уха Марк слыхал о таких предположениях, но ему и в голову бы не пришло сопоставлять норов Катилины с крюком и цепью, а собственный характер — со щитом и высоким поножем.
Сейчас он жалел, что не узнал больше о дуэли на клеймах.
От Пака Марк слышал, что его дядя, легат гвардии Тумидус — выйдя в отставку, как частное лицо — имел честь участвовать в такой дуэли. Пак утверждал, что легат убил своего противника. Вряд ли Марк усматривал в поступках дяди и племянника семейное сходство. Тумидус-старший дрался по собственному желанию; Тумидуса-младшего вынудили, не оставив возможности для отказа.
Марк закрылся щитом и стал ждать.
– …алле!
Луций Тумидус тушировал Орлика шамберьером: левая задняя нога в третьем темпе галопа. Конь попался молоденький, нервный. Приходилось ждать, пока он научится спокойно переносить вмешательство шамберьера. Тогда можно будет заменить туше легкими взмахами, и не на одном месте, а где угодно. Коня доставили на ферму вчера, под конкретный заказ: шанжирование, иначе перемена ног на галопе в воздухе.
За срочность платили вдвое.
Вчера доставили Орлика, а позавчера Луций Тумидус составил завещание, отписав ферму и все свои сбережения внуку. После сеанса с Орликом он ждал другого сеанса — связи с нотариусом, готовым заверить документ. Умирать дед Марка не собирался, но и тянуть с оформлением наследства не стоило.
В отпуск приедет, подумал Луций.
Тогда и скажу.
…цепь ударила в щит.
Прыжком, несмотря на тяжесть доспеха, сократив дистанцию, Катилина взмахнул наручем-протезом. Он метил в голову, стремясь оглушить Марка. Отразив цепь щитом, Марк шагнул вперед, вплотную. Меч его ядовитой гадюкой ринулся в атаку. Выпад, еще один; третий угодил Катилине в бок, разрезав часть шнурков, скреплявших бляхи. Это едва не стоило Марку глаза. Крюк Катилины скрежетнул по шлему; не будь выпуклые глазницы забрала прикрыты железной сеткой, бой мог бы закончиться на этом. Крюк сорвал сетку с правой глазницы. От резкого сотрясения у Марка заболела шея. Казалось, в основание черепа воткнули раскаленную иглу.
Рыча диким зверем, он толкнул противника щитом.
Присев, Катилина полоснул клинком по ногам Марка. Взвизгнул козырек поножа. Ударить второй раз Катилине не дали — убрав щит влево, Марк рукоятью меча изо всех сил громыхнул по шлему противника, рядом с гребнем. Удар оглушил Катилину. Он упал на колени, раскручивая цепь.
На трибунах ликовали рабы.
— Да, — сказал дисциплинар-легат Гракх. — Сейчас буду.
Не вставая из кресла, он помассировал виски. С утра болела голова. Ночью Гракх плохо спал, то и дело просыпаясь. Лежал, глядел в потолок; проваливался в мутную дрему. Такое случалось с ним в период первых «офицерских» инъекций на четвертом курсе. Держа курсантов на постоянном микро-контроле — легатские 0,3 % — Гракх мучился бессонницей, пока клейма четверокурсников, подстегнутые вакциной, не стабилизировались.
Что-то с вакциной, предположил он. Слишком быстро. Слишком активно. Парней плющит; такое впечатление, что у них постоянный экстрим. Раньше я чуял проблемы раньше, чем они возникнут. Доктор сказал бы: так дирижер чует оркестр. Сейчас я оглох: какофония, и всё. Мы — не телепаты, не эмпаты; мне не уловить мыслей и чувств курсантов. Но конфликты клейм… Проклятье, у всего курса сплошной конфликт! Надо пожаловаться доктору…
И он даст мне снотворное, вздохнул Гракх. Если с вакциной все в порядке, кому какое дело, болит ли голова у начальника училища?
…Марк подпрыгнул.
Прыжок спас его ноги от цепи. В противном случае толстые звенья раздробили бы ему голень. Держа щит на отлете, прежде чем приземлиться на песок, Марк брыкнул, словно жеребенок. Подошвы сандалий угодили Катилине в шлем, опрокинув врага навзничь. Вырвав руку из щитовых ремней, Марк взмахнул щитом, как огромным блюдом.
Край, окованный металлом, пришелся Катилине в шею.
— Хорошо, я задержусь, — сказала Н'доли.
Ей не нравилось изменение задания. Молодая вудуни вообще не любила случайных, незапланированных перемен. Образцы, полученные у красавчика-курсанта, час назад улетели с Тренга на яхте «Жемчужина Гаалы». Стюардесса яхты, стройная пигмейка, назвала пароль, забрала добычу Н'доли — ноготь пришлось удалить, заменив искусственным — и вернулась на яхту, не прибавив ни слова. Что ж, дочь Папы Лусэро меньше всего собиралась болтать со стюардессой о капризах моды. Билет на «Молнию» ждал ее, билет первого класса. Три дня роскоши, и Н'доли вернется на Китту.
И вот — задержка.
Не трудитесь сдавать билет, сказали ей по закрытому каналу связи. Потраченные деньги вам компенсируют. Оставайтесь в отеле и ждите дополнительных указаний.
…в последний момент.
Тяжело дыша, Марк стоял над поверженным Катилиной. Тот возился у ног Марка, будто жук, побывавший под солдатским сапогом. Пробовал встать и не мог. Жалко бряцала цепь, крюк чертил в песке однообразные письмена. Если бы Марк не задержал меч на взмахе, Катилина бы уже не шевелился. Я чуть не перерезал ему глотку, подумал Марк.
Он стянул шлем, и его стошнило.
Рабы охрипли от воплей. К Марку тянулись руки — сжатые кулаки с оттопыренным большим пальцем. Пальцы указывали вниз, на песок. Добей, кричали эти пальцы. Добей раненого!
— Вот вам! — заорал в ответ Марк. — Вот вам всем!
Как обиженный мальчишка, он тыкал в трибуны кукишем.
— Я вызову аэротакси, — сказал Секст.
Бледней смерти, он старался не смотреть на бесчувственного Катилину. Глаза неудачливого дуэлянта закатились, тело била мелкая дрожь. В горле что-то булькало. Через раз Катилина всхрапывал, будто загнанная лошадь. Щекой в песок, лишен слуха и зрения, внук губернатора Дидоны лежал в позе зародыша, сунув в рот большой палец, и трясся, как от озноба. Лежал и трясся. Лежал и…
Ничего страшнее Секст не видел.
— Не возьмет, — вздохнул Гельвий. — Бомбила не возьмет. Побоится, что раненый по дороге копыта отбросит. Ходи потом в полицию, объясняйся…
— Где он раненый? Он целый. Он просто…
— Это ты бомбиле растолкуешь: целый, мол. Просто хрипит и без сознания. А что пена на губах, так это пива перепил. Бомбила тебе поверит. Даром отвезет, еще и приплатит…
— Вызывай, — велел Марк. — Отвезет, никуда не денется.
— А если…
— Главное, не дать ему сразу улететь. Если упрется, захватим такси. Потом заберет на училищной стоянке. Вызывай, чего тянешь!
Он еле держался на ногах.
Дисциплинар-легат Гракх мерял шагами кабинет. Из угла в угол, туда и обратно. Очень хотелось закурить. Но отвечать на вызов по гиперсвязи с сигаретой в зубах, или с унизительной поспешностью гасить окурок в пепельнице…
Нет, лучше потерпеть.
Начальник училища ждал вызова от Мамерка Эмилия Катилины, генерального инспектора имперских верфей на Квинтилисе. Отца пострадавшего дуэлянта. Сеанс связи с матерью курсанта Гракх уже пережил и вспоминал о нем с содроганием. В данный момент Цецилия Катилина мчалась спецрейсом на Тренг — с бригадой врачей экстра-класса и тоннами новейшего медоборудования на борту. Над курсантом день и ночь колдовал в санчасти доктор Туллий, уверяя, что делает все возможное, и прогноз в целом благоприятный. При упоминании о докторе Туллии госпожа Катилина брезгливо поджала губы, ясно давая понять, что она думает об эскулапах училища, где с ее сыном произошло такое. Пожалуй, Гракх склонен был с ней согласиться.
Он прекрасно помнил разговор с доктором накануне предыдущего увольнения старшекурсников. Тогда Туллий показался Гракху новичком-перестраховщиком. Трусоватым — «Как бы чего не вышло?» — но безобидным. Сейчас начальник училища изменил свое мнение. Доктор чего-то не договаривал. Слишком уж беспокоили его возможные последствия «офицерских» инъекций. И, что характерно, как в воду глядел! Конфликт между курсантами вылился в дуэль на клеймах, чего в училище не бывало отродясь. Доктор, вы о чем-то знали? Догадывались? Предполагали? И не сочли нужным поделиться своими соображениями с начальником училища? Как же вам после этого доверять?!
Дисциплинар-легат дал себе зарок: учинить обер-манипулярию медицинской службы Сергию Туллию приватную беседу с пристрастием — и вытрясти из скрытного докторишки все его тайны.
Вспыхнул контрольный индикатор системы гиперсвязи. Сигнал дублировался писком зуммера. Гракх шагнул к рамке, наливающейся перламутровым свечением. Машинально сунул большие пальцы рук под ремень, разглаживая и загоняя за спину несуществующие складки мундира, и лишь потом ткнул в сенсор приема, устанавливая контакт.
Он ощущал себя виноватым. Такое случалось с Гракхом крайне редко; тем омерзительней было чувство вины. Да, дуэль случилась вне территории училища. Да, в увольнении. Никто не мог предвидеть… И все равно, виноват начальник. Так заведено в армии. Гракх давно усвоил: если твой легион одержал победу — победили солдаты. Это их заслуга. Если легион потерпел поражение — побили тебя, легата Гракха. Это твоя вина. Теперь, когда в училище произошло ЧП…
— Дисциплинар-легат Гракх?
— Генеральный инспектор Катилина?
Именно так. Без всяких «добрый день» или «здравия желаю». Из рамки на Гракха смотрел его ровесник в строгом темно-сером костюме, при галстуке. Седина успела лишь слегка тронуть виски генерального инспектора. Узкое, костистое лицо, тонкие губы; льдистый взгляд из-под густых, сросшихся на переносице бровей. Мамерк Эмилий Катилина выглядел поджарым и подтянутым, чтоб не сказать, подобравшимся, как хищник перед прыжком. Человек, привыкший отдавать приказы — и выполнять приказы. В этом они с Гракхом были схожи.
— Каково состояние моего сына?
Голос инспектора звучал ровно и невыразительно. Гракх чувствовал, каких усилий это стоит Мамерку Эмилию.
— Доктор Туллий утверждает, что непосредственной опасности для жизни вашего сына нет. Потребуется курс пси-реабилитации, в том числе медикаментозной. Доктор надеется, что в итоге здоровье вашего сына полностью восстановится.
— Полностью?
Катилина-отец позволил себе приподнять левую бровь.
— Так говорит врач. Я не медик, могу лишь передать его слова. Надеюсь, доктор Туллий прав. Но даже при самом благоприятном исходе… К сожалению, ваш сын не сможет продолжить учебу и дальнейшую службу в корпусе либурнариев или в иных строевых частях. Я искренне сожалею, господин инспектор. Это моя вина.
Приставку «генеральный» Гракх опустил: для краткости.
— Мы оба знаем, чья в этом вина, господин легат. По уставу вы отвечаете за вверенных вам курсантов. Но настоящий виновник — не вы.
«Руку даю на отсечение: он служил в армии,» — уверился Гракх. Приставку «дисциплинар» Катилина-старший тоже опустил: для краткости или с намеком. Дисциплинка у вас, господин легат…
— Вы говорите о курсанте Тумидусе?
— Ровно наполовину. Мой сын виновен не меньше.
Уважаю, подумал Гракх. Сведи нас судьба при иных обстоятельствах…
— Но пострадал в итоге ваш сын, а не курсант Тумидус.
— Окажись клеймо Гнея сильнее, в лазарете лежал бы его противник. А моего сына ждал бы трибунал. Я верно понимаю ситуацию?
— Да, господин инспектор.
— Позвольте один приватный вопрос, господин легат. Вы успели сообщить об этом… инциденте своему начальству?
Гракх не обязан был отвечать. Это его, Гракха, дело. Пусть не личное — дело училища, дело вооруженных сил Помпилии — но никак не отца пострадавшего, кем бы оный отец ни являлся. Но Гракх по-прежнему терзался виной. Муки усугубляла неожиданная симпатия к человеку по ту сторону гипер-рамки. В конце концов, это ведь не военная тайна?
— Нет, господин инспектор. Я еще никому не успел сообщить.
— В таком случае, у меня к вам убедительная просьба. Оформите все так, будто никакой дуэли не было.
— Простите, не понял?
— Думаю, вы тоже не заинтересованы в огласке. Дуэль на клеймах — серьезное ЧП. Вас и других офицеров училища ждут крупные неприятности. А если курсант угодил в лазарет не в результате дуэли, а в результате, скажем, шокового потрясения, случившегося в увольнении… Вам ясна моя мысль?
— Кажется, да…
«Не хочет выносить сор из избы. Из-за сына. Если делу дадут официальный ход — будет разбирательство, трибунал, приговор… В курсе дела по долгу службы окажутся десятки людей. Кто-нибудь проболтается, пойдут слухи. За них ухватятся репортеры. О, шакалы! — им только дай ниточку! В итоге — скандал, позор. «Отпрыск знатной семьи едва не был заклеймен на дуэли! Лишь благодаря великодушию его противника он не стал рабом! В данный момент Катилина-младший непригоден к армейской службе, проходит курс реабилитации. Неизвестно, восстановится ли когда-нибудь его психическое здоровье…» Как с этим жить?! Смотреть в глаза соотечественникам? Отец, мать, дед-губернатор…»
— Хорошо, — генеральный инспектор кивнул. — Я вижу, вы разумный человек. Кто знает о реальных подробностях случившегося?
— Я. Практически все офицеры. Врач.
— Кто еще?
— Оба… м-м-м… дуэлянта. Их секунданты. Кажется, все.
— Секунданты из курсантов?
— Да.
— Они не проболтаются?
— Я отправил их «на губу». Они ни с кем не успели переговорить после возвращения. Уверен, моего внушения будет достаточно.
— Офицеры? Врач?
— Вы сами сказали: ЧП не в наших интересах. Они будут молчать.
Гракх умел быстро принимать решения.
— Очень хорошо. Поговорите с ними. В первую очередь — с врачом. Сейчас к вам летит моя жена. Она заберет Гнея на Квинтилис. Пусть к ее прибытию подготовят два заключения: настоящее и… гм… официальное. Диагноз, симптомы и рекомендации одни и те же, подлинные. Причины пусть будут разные. Со своей стороны я позабочусь, чтобы официальное заключение было принято в инстанциях без лишних вопросов. У моего отца достаточно влияния для этого. Мы договорились?
— Остается одна проблема.
— Какая именно?
— Курсант Тумидус. Если дуэли не было, он не сможет понести заслуженное наказание. А он должен быть наказан!
— Вы правы. У вас есть решение?
— Максимум, что я могу сделать, не предавая дело огласке — исключить курсанта Тумидуса из училища. Скажем, за злостное нарушение дисциплины.
— Меня это вполне устроит. Я не сторонник излишне жестких мер. Тем более, как я уже говорил, мой сын разделяет вину с курсантом Тумидусом.
«Если бы не позор для сына, ты говорил бы сейчас по-другому,» — подумал дисциплинар-легат. Уважение к генеральному инспектору подтаяло, но менять принятые решения и идти на попятный Гракх не привык. Пожалуй, так лучше для всех. Альтернатива — сломать жизнь двум парням и огрести в придачу кучу неприятностей. Тут Катилина прав на все сто.
— Надеюсь, вы объясните курсанту Тумидусу, что к нему было проявлено снисхождение. Помалкивать о том, что произошло, в его же интересах.
— Разумеется, объясню.
— Он поймет?
— Я найду самые убедительные объяснения.
— Что ж, я рад нашему взаимопониманию. Честь имею, господин дисциплинар-легат.
— Честь имею, господин генеральный инспектор.
Рамка гиперсвязи погасла. Гракх глубоко выдохнул и с наслаждением закурил. Запищал уником; не глядя, дисциплинар-легат сбросил вызов. Докурив сигарету, он достал вторую, но передумал. Усевшись в кресло, Гракх проверил блокировку линии и вызвал доктора Туллия.
Контрапункт. Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут (три с половиной года тому назад)
Свобода выбора — проклятие или благословение?
Задайте этот вопрос десяти случайным прохожим. Девять из них воскликнут: «Конечно, благословение! Как минимум, благо, которое дарит нам цивилизация. Возможность выбрать мобиль, медийный центр, сорт пива и сыра. Музыку, фильм, профессию. Спутника жизни, наконец! Все, что угодно, насколько позволяют финансы и фантазия!»
Лицемеры!
В действительности, встав перед выбором, они впадут в ступор. Тридцать три раза они мысленно проклянут «благословенное» право выбора. Вот если бы кто-нибудь подсказал, дал совет… Еще лучше — приказал! Тогда все встало бы на свои места, и не надо было бы мучиться сомнениями.
Мы редко выбираем. Выбор делают за нас. Родители, друзья, коллеги. Люди, к чьим советам мы прислушиваемся. Общественное мнение, реклама — они формируют наши привычки и вкусы. Дальше мы плывем по течению. Этот сыр я пробовал в гостях, и он мне понравился. Это пиво очень хвалил приятель. Этот покрой сюртука сейчас в моде. Этот мобиль рекламировали по визору — у него замечательные ходовые качества, маневренность и безопасность…
Иллюзия. Самообман.
Мы выбираем без выбора из тысяч вариантов, сортов и моделей. Боимся признаться в этом самим себе. Столкнувшись с необходимостью выбирать по-настоящему, мы умираем от страха. Не привыкли. Не умеем. Паникуем. Как бы не прогадать? Ведь выбрав, мы — о ужас! — теряем тьму нереализованных возможностей, получая взамен одну-единственную. Верную? ошибочную? — в любом случае, с ней нам жить дальше.
Выбор для человечества — потеря.
А должен быть находкой.
— Деда, а деда… Ты в армии служил?
Дед долго не отвечает. Все его внимание приковано к дурацкой деревяшке. Дед аккуратно снимает с нее ножом стружку. Ножик у деда короткий, несерьезный, но острый, как бритва. Чуть отвлечешься, зазеваешься, глядь — полпальца нету. Легкий смолистый аромат плывет над верандой. Марк уже решает, что дед не ответит, когда тот, глянув на внука, наконец кивает:
— Служил. Срочную.
— Долго?
— Два года.
Сегодня дед немногословен. Ему не нравится, что внук разругался с отцом. В сердцах хлопнув дверью, Марк удрал из дома и примчался на ферму в уверенности: уж дед-то его поймет, поддержит! А дед вместо этого молчит и хмурится. Сейчас он совсем не похож на клоуна. И на циркового наездника. И на деда — привычного, знакомого, ехидного. Сейчас он похож на отца. Марк уже жалеет, что приехал. Но если не к деду — то куда?
Больше некуда.
— Я не служил, — подает голос Пак. — Медкомиссия забраковала.
Карлик сидит в углу веранды, прислонившись спиной к перилам. До сих пор Пак не вмешивался в разговор. Марк даже успел о нем забыть. Место карлика — на перилах, а в углу, на полу — какой же это Пак?
— Я расстроился — дальше некуда! Всех берут, а меня не взяли?! Дурак был, сопляк. Теперь не жалею. Что я в той армии не видел?
Ну вот, и Пак туда же! Отец, когда Марк заявил, что собирается поступать в военное училище, сначала не поверил. Решил, что ослышался. Что это глупая шутка. А едва понял: дело заваривается всерьез… Куда только делась его обычная холодность! «Мальчишка! Подвигов захотелось?! Фильмов для дебилов насмотрелся?! В генерала Ойкумену поиграть решил?! «Десятинщиком» стать хочешь? Ать-два, пустая голова! Я второго позора в семье не допущу…»
Тут отец осекся, сообразив, что сболтнул лишнего. Красный, как рак, Марк воспользовался паузой и перешел в наступление: «По-твоему, армия — позор Помпилии?! Так, что ли?! И консуляр-трибун Марцелл, герой войны — позор?! И первый консул Спуринна? И…»
В запале он напомнил о тех, кто до конца исполнил свой долг, погибнув в огне недавнего конфликта с вехденами. Лучше бы он вовремя прикусил язык! Отец сразу ухватился:
«Хочешь геройски сдохнуть, дурак?! Сперва дослужись до консула!»
«И дослужусь, не сомневайся!»
«Только через мой труп!»
Отец не мыслил для сына иного будущего, кроме факультета энергетики в Имперском Университете Помпилии, в метрополии. Солидная, уважаемая профессия. Продолжить семейную династию… Но Марк уже завелся. Он и сам не понял, как у него вырвалось: «Ничего, переживешь!»
«Как ты смеешь так с отцом разговаривать, сопляк!»
«А чего ты на меня орешь?!»
Марк несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает, пытаясь успокоиться по дедовой методике. Воспоминания о безобразной ссоре слишком свежи.
— Деда, расскажи про армию? Ты раньше никогда не рассказывал. Только про цирк…
Дед пожимает плечами:
— Нечего там рассказывать. Давно дело было…
— Ты в каких частях служил? — не отстает Марк.
— В 1-м отдельном вексиллационе по охране Сената.
— Ух ты! Вексиллацион? Это же кавалерия?
— Точно так, парень.
Дед усмехается. Веселее от его ухмылки не делается.
— А разве у нас есть кавалерия?! Древность какая…
— Армия — тоже древность. Есть пять частей, вроде нашей.
— И что вы там делали? Сенат охраняли?
Дед орудует ножиком. Но Марка не остановить:
— От террористов? На лошадях?
Он живо представляет конный разъезд во главе с дедом. Дед — верхом на вороном жеребце, скачет по улицам столицы. От деда в ужасе бегут прочь террористы-вехдены с бомбами за пазухой. С ядерными, вакуумными, аннигиляционными бомбами…
— Сенат и без нас было кому охранять. В парадах участвовали. В показательных выступлениях, — мало-помалу к деду возвращается его обычная разговорчивость. — В фильмах снимались. В исторических… Меня после циркового училища призвали. Это после университета бронь дают, как твоему отцу. А мы университетов не кончали… У нас там все были: или цирковые, или спортсмены. В самоволку бегали: забор метра три высотой, и еще «сигналка» поверху. Так мы «пирамиду» строили. Или Квинт Прастина — нижний в Сатурналиях — всех через забор перебрасывал. А когда он сам лез, Маний «сигналку» на пять секунд отрубал. Если больше пяти секунд, на пульте тревога. Маний — иллюзионист, потомственный. У него и реквизит был…
Марк ожидал другого. Парады, съемки, самоволки… Тот же цирк, по большому счету! Но дед хоть не ругается, не зовет военных «десятинщиками». Марка не отговаривает, хотя и не одобряет. Ну и ладно!
— Перед дембелем остаться предлагали. Милитар закончить, по сокращенному курсу. Офицером в тот же вексиллацион, по контракту. Офицеров часто на роли в фильмах приглашали. Не главные, конечно, но и не массовка…
— Так остался бы! Тебя б по визору показывали, или в арт-трансе…
— Его и так показывали, — хмыкает из угла Пак. — Сто раз. Нет, армия — не для цирковых. И вообще…
Он крутит в воздухе ладонью с растопыренными пальцами. Понимай, как хочешь: что — вообще? Вообще не для нормальных людей? Или наоборот?
— А я решил поступать в военное училище, — угрюмо заявляет Марк.
И понимает, что повторяется.
— В десант? — дед наконец проявляет слабый интерес.
— Нет. В либурнарии.
Пак свистит. Пак запрыгивает на перила.
— Ну вот. Порезался, — говорит дед.
И, как мальчишка, сует в рот окровавленный палец.
Кровь, думает Луций Тумидус, старый клоун. Великое дело — кровь. Парень уверен, что ни капли не похож на своего отца. Парень хочет быть похожим на дядю. Желает искупить его позор; восстановить честь семьи. Если я скажу ему, что у меня два сына, и они похожи друг на друга характерами, поступками, а главное, ослиным упрямством, как близнецы — парень мне не поверит. Решит, что старик впал в маразм. Хорошо, я ничего ему не скажу. Ты разучился говорить, Луций? Нет, просто он еще не научился слышать.
— Я за пластырем, — Марк кидается в дом.
Дед смотрит вслед внуку.
— Весь в тебя, — смеется Пак. — Ничего, с годами поумнеет.