— А разве пленному не кроаты еду носят?
— А нам что, на построении думать приказывали? Или я оглох с утра? По моему — наоборот. Их милость "не рассуждать" велел, когда по роже тебя в последний раз съездил. Вот приказал — не рассуждать — мы и не рассуждаем.
Капрал договорил, отвернулся, опершись плечом на длинный зев медной пушки. Посмотрел вниз. Там, на плацу по-прежнему скрипела виселица. И третий слева висельник был, при жизни, должен капралу денег.
— И теперь уже не вернет, вот засада, — лениво думал капрал, провожая взглядом качающееся на ветру тело. Потом оглянулся на дверь, вспомнил Анну, барона и усмехнулся в усы.
Анна всего этого уже не слышала. Ветер унес слова, захлопнулась дверь за спиной, скушав, под чавканье засова, звуки и запахи ночи. Вокруг неё опять тьма и тишь подземелья. Мертвая, лишь капель воды с низких сводов. Лестница вниз — тридцать скользких, крутых ступенек. Расшатанные перила под рукой. Анна оскользнулась — дважды, с трудом устояла на ногах. Огонёк впереди — желтый, мерцающий огонёк то ли плохо заправленного фонаря, то ли лучины. Сердце укололо — опять. Корзинка в руке отяжелела, вдруг, едва не оторвав Анне руки.
— Похоже, последний пост, — медленно, как во сне думала Анна, пока ноги несли ее сквозь тьму коридора вперёд — к этому огоньку, — пока мне везло. Пока. А если удача закончится — там, за поворотом?
Казалось, тьма вокруг ответила ей шорохом, похожим на издевательский смех:
— Тогда, дорогая, кроаты пропьют тебя в Мюльберге или ещё где.
Анна тряхнула головой, сказала себе — это просто песок шуршит по стенам.
Последние несколько шагов. Из тьмы к свету. Караульщик — один. Увидев ее — встрепенулся, вскочил. Анна подняла на него глаза, руки дрогнули, не зная за что хвататься — то ли за фигов листок приказа, то ли сразу — за пистолет. А солдат сдул с носа пшеничный чуб, увидел Анну и улыбнулся, как старой знакомой.
— Добрый вечер, госпожа. Вы... — Анна узнала его. Этот невысокий, совсем еще молодой парень вел ее на кухню в первый день. Солдат замялся. Анна тоже. Предъявлять приказ бесполезно — он явно вспомнил ее.
— Вы тут... — начал он, и скосился на дверь за спиной. Анна кивнула. Слова не нужны. Ладонь скользнула в корзинку, нащупала полированную рукоять. Орленый курок обжег холодом пальцы. Но солдат не протянулся к ружью. Лишь сдул длинный чуб с лица и сказал, слегка запинаясь:
— Вы только там вместо него не оставайтесь, хорошо? А то нам попадёт... Лучше вашему парню скажите, чтоб по голове меня дал, когда вы с ним уходить будете. Тока несильно, и так болит.
Парень улыбнулся вдруг. Анна — ошеломленно — улыбнулась в ответ, сказав лишь:
— Спасибо.
— Да не за что, — парень усмехнулся опять, пояснил, слегка запинаясь:
— Пост кроатский, но господам кавалерии на часах стоять невместно... Анна пригляделась к нему — мальчишка, совсем. До сих пор верит в сказки. Но, спасибо ему.
— Третья дверь слева, — крикнул ей в спину солдат. Анна скользнула вперед. Короткий, пустой коридор. Третья дверь. Черное, потемневшее от времени дерево. Без замка. Лишь засов, упрямый, как одна лохматая сволочь.
— Ну Рейнеке, — подумала она, наваливаясь всем весом на чугунную ручку, — ну сукин ты сын...
Засов поддался. Оглушительно стукнула дверь, заскрипели, поворачиваясь, ржавые петли. Сверкнули, Анне навстречу, плеснули огнём черные, ставшие родными глаза. Ногу повело, мир в глазах покачнулся. Но устоял. Просто руки придержали ее за плечи. Бережно, не дали упасть.
— Ты? — удивление плавало в глазах Рейнеке, удивление в смеси с чем-то другим, тёплым, родным, пусть пока неведомым, — ты ... Как?
— Так, — Анна вспомнила вдруг, зачем шла. Мягко скинула чужую руку с плеча. Посмотрела в глаза. Внимательно.
— Рейнеке фон Ринген, по кличке НеЛис, юнкер, — голос ее чуть дрогнул. И дрогнули, опустились вниз чёрные глаза. Стукнуло сердце — глухо, словно все знало уже. Но она все равно спросила:
— Скажи мне правду, пожалуйста. Ты женат?
Короткое, резкое фырканье в ушах. Словно — ответ. Словно — насмешка.
— Спроси только — на ком?
— На ком? — машинально повторила она за ним. Как будто, это что-то меняло.
— На тебе.
Небо опять качнулось, будто сегодня ему понравилось вертеться и падать. Не дали. Придержали рукой за плечо, мягко так, бережно.
— Это как? — прошептала она. Потом вспомнила. Ночь, плац. Бой барабанов, факелы и вздернутые вверх руки латинского чёрного попа. Слова, падающие вниз, медленно и торжественно, как заклинания. Непонятный вопрос. Его ответ.
— Мюльберг, да? — прошептала она
— Правильно. Первый день. Ночь, точнее, — кивнул он.
— Та церемония...
— Была свадьбой. Военно-полевой, ускоренной, но свадьбой. На Магдебургский манер...
— Почему ты... — Сорвалось. Слова сорвались, упали, потерялись куда-то.
— Почему ты молчал?
— А что я должен был сказать? Что это приказ и возражения не принимаются? Или просто постоять в стороне, посмотреть, как тебе ломают дверь? Или мне надо было самому ее выломать?
Она ударила его. Раскрытой ладонью, наотмашь, сильно. Так, что слегка мотнулась вбок голова, а на щеке расплылся след от пяти маленьких пальцев. Парень лишь усмехнулся — вздернул губы в улыбке. Заболела рука.
— Дурак ты, серый, — выдохнула она, жалобно, как-то по-детски шмыгнув носом, — зачем ломать? Открыто ж было...
— Дурак и есть, — кивнул он. Серьезно так. И обнял... Так, что мир закачался опять. Закачался, поплыл, схлопнулся в точку. В две — в его два больших чёрных глаза. А его мир — схлопнулся, сошелся тоже. До двух глаз цвета огненного опала. До губ, пахнущих дымом и солью от крови и слез. До плеч, дрожащих в ладонях — свечой на ветру...
— Господа хорошие, может вы все-таки свалите отсюда? Не дай бог кроаты вернутся, — окликнул их от входа солдат, одним словом вернув на законные места небо и землю.
4-7
На рывок
Они все-таки опоздали. Чуть-чуть. Сверху затопали сапоги и добродушный голос, путая слова, с гортанным кроатским акцентом спросил охранника, все ли в порядке.
— Все в порядке, — ответил за чубарого паренька Рейнеке. Лязгнула дверь, плеснул кроату в глаза алым плащ майора Холле. Лицо юнкера пряталось в тени, кроат сперва ничего не заметил. Вытянулся, отдал честь, отчаянно гадая, как в эту глушь занесло офицера. Чубарый паренек тоже отдал честь, аккуратно ступив в тень, кроату за спину. Рейнеке шагнул вперёд, поймал взгляд кроата глазами, вспомнил капитана и ткнул пальцем, показывая на дверь, себе за спину
— Узник со мной. Приказ... — взмах руки был ошибкой. Юнкер был куда крупнее майора Холле, кафтан на плечах оглушительно затрещал и лопнул по шву. Плащ съехал с плеча. Кроат раздул ноздри, оскалился, хватаясь за ножны. Рейнеке был быстрее. Удар — один, короткий, в челюсть. Кроат упал, ударившись головой о стену. Рейнеке подошёл к нему — неловко, каблук повело, нагнулся, ощупал жилу на шее. Обернулся — вначале назад, на дверь. Анна замерла на пороге — бледная, но пистолет в руке не дрожит. Юнкер мимолетно провёл языком по губам, помнящим недавнее, улыбнулся и обругал себя идиотом. Потом выпрямился и мигнул караульному.
— Это кто? — спросил юнкер, кивнув на кроата.
— Начальник караула. Был, — кивнул чубарый в ответ.
— Неудачно вышло... — извиняясь, протянул Рейнеке. Подумал немного, вспомнил рассказанный капитаном анекдот. Сорвал у кроата с пояса жалобно звякнувший кошелёк, кинул парню:
— Давай так. Он только что тебя за водкой послал. Как вернешься — поднимай тревогу.
Упрашивать парня дважды не пришлось. Чубарый исчез, будто его тут и не было. А Рейнеке вдруг побледнел, качнулся. Стена подперла, не дала упасть. На землистом лице чудовищно заострились широкие, обтянутые кожей скулы. Анна охнула. Шрам на его лице — багровый след от баронской трости. Рейнеке улыбнулся ей. Точнее, попытался.
— Как ты? — спросила она. Шагнула к нему. Лиловым по чёрному — шрам выглядел плохо, очень плохо. Стукнула по ногам корзинка, забытая на полу.
— Все в порядке, — ответил он быстро. По лицу видно было, что врёт.
— Шрам так и не затянулся.
— Это ерунда, вот перекинусь, и следа не останется, — сказал он и подал ей руку. Галантно. Анна подхватила корзинку.
— Давай подмогу, — улыбнулся он ей, перехватывая ручку. И они пошли — под руку, наверх, к свету поближе. Хотя какой ночью свет.
— Ух, ты, вкусно, — лязгнул зубами юнкер, на ходу вытащив из корзины пирожок. Потом второй, а потом пустая корзина полетела в угол, за ненадобностью. Анна улыбнулась — аппетитом парень явно пошёл в свою волчью половину. Зато шагать куда бодрее стал. По каменному коридору тянули холодные сквозняки, крутили, сдирали со стен штукатурку. Дверь впереди — полуоткрыта, сквозь щель — мерцание, мягкий свет — выход наружу.
— Дошли, — выдохнула Анна, придержала Рейнеке рукой и улыбнулась.
С караулом у горжи повторилась та же история, что у камеры. Резкий окрик, алый плащ ослепил, блеснул золотом шнуров в глаза караульным. И, прежде чем кроаты опомнились и сообразили, что офицеру тут делать нечего — два коротких удара. Рейнеке прислонил оглушенных к стене — так, чтоб хватились не сразу. И долго переводил дух, опершись ладонью о стену.
— Давай, пойдём, к теплу поближе, — сказала Анна, мягко перехватив его под руку.
Потом — эспланада, ровная площадь, десять шагов мостовой между стенами. Камень крошится и скользит под ногой. Из-за угла — лязг стали и стук каблуков по камню. Патруль. Серые и черные потрепанные плащи, обвислые шляпы, начищенное до блеска оружие — не кроаты, пехота. Пяток солдат с капралом во главе. Анна ойкнула. Рейнеке подхватил ее, вжал в стену — в пятно глухой тьмы в углу меж массивными камнями контрфорса. Прикрыл спиной. Алый плащ упал тряпкой ей под ноги. Глухо стучали по брусчатке подкованные солдатские сапоги. Глухо, тревожно билось у Анны сердце. Два — юнкер прижал ее к груди, его сердце стучало и билось ей в пальцы. А потом они заметили, что патруль прошел и все тихо. То ли миг, то ли вечность спустя.