Парень порылся в карманах. Достал большой серебряный кругляш. Покачал на ладони.
— Тот самый, — сказал он, отдавая Анне монету. Та усмехнулась, грустно. Серебрянный имперский рейсталер. В ее руках лежал целое состояние. И, при этом — все равно, что ничего. Разве что бандитов ловить на такое серебро. Как щуку — на блесну.
Сказала и выругала сама себя. У красномордого наверняка что-то было. Но и задерживаться им тоже не с руки. Пожала плечами, убрала монету в карман, спросила:
— Посмотри, может там ещё что завалялось?
Парень мотнул головой — отрицательно, справа налево. Вид у него был — будто это он во всем виноват.
— Кстати, не помнишь, чей это плащ был? — спросила она, больше чтобы отвлечь парня от дурных мыслей. Но Рейнеке лишь ещё больше помрачнел.
— Отцовский, — проговорил он, после долгого раздумья.
— Ты не говорил, что он генерал.
— Я и сам не знал. Он не рассказывал о своих делах. Никогда. Просто пропадал на полгода, потом возвращался. Приезжал неизвестно откуда, садился за стол и начинал учить всех жизни. Но в армии он не служил. Это точно. Я не видел его в форме ни разу. И о службе всегда отзывался презрительно. Свысока так, через губу. А потом ... А потом я взял рекомендательное письмо и уехал. С полгода назад. Его не было дома тогда. У нас крыша текла и шаром покати на полках. А теперь... А теперь он генерал и за подкладкой у него серебряные талеры валяются. Нечисто тут...
Рейнеке помолчал, проката по скулам упрямые желваки. Продолжил, отвечая больше своим мыслям:
— И эти Холле вокруг него вертятся. Не к добру. Странно, наши роды тысячу лет как враждуют. Ещё с Ливонии.
Анна улыбнулась — невольно, вспомнилась старая сказка.
— Что рыбу ловили вместе?
Неожиданно для неё, Рейнеке кивнул. На полном серьезе:
— Да. Старинная, теперь, история
— Разберёмся, — сказала она. Аккуратно, чтоб ещё больше не задеть парня.
— Придётся разобраться. Времени не много.
— До чего? — Недоуменно спросила Анна. Парень не ответил, задумался. Крепко задумался, до сладки на лбу и упрямых желваков на скулах. Сидел, бормотал что-то под нос, разгибая пальцы на правой ладони. Будто что-то считал. Анне стало интересно — что, она подсела ещё поближе, прислушалась.
— Февраль, март... — считал парень, разгибая первый и второй пальцы. Досчитал до девятого и остановился. Махнул рукой, обозвал сам себя "щенком без жалования". Анна не удержалась, взъерошила ему волосы.
— Эх глупый, — нежно подумала она, поняв что именно он считает, — нашёл о чем думать. Нам бы день прожить...
Живот бурчал, жалуясь на недополученный завтрак. Анна порылась в сумке, достала хлеб, две чёрных горбушки, больше ничего не осталось. Юнкер отстранил руку, поднялся.
— Я на разведку. Подождёшь?
Анна кивнула. По лицу юнкера пошла рябь. Серый хвост махнул ей и исчез за кустами. Анна огляделась — шелестел вокруг тёмный лес. Достала, почистила, перезарядила пистолеты. Костяные рукояти приятно холодили ладонь, глухо шумели в вышине заснеженные, тёмные кроны. Завела пружины и отложила — но так, чтобы лежали под рукой. Перерыла сумку опять. Юнкер, если чего принесёт, то зайца. А готовить его...
— А я умная, — похвалила она сама себя. За дело и от души. Соль она захватить не забыла.
Затрещали кусты. Мелькнула в воздухе серая тень. Анна обернулась — резко, выдохнула и отложила пистолет. Рейнеке вернулся. Хвост трубой. И курица в оскаленной пасти.
— Ах ты лохматый ты мой, — невольно улыбнулась она, проводя ладонью по подставленному загривку. В запястье, россыпью — резкий укол.
— И жаль, что сейчас не лето, — быстро подумала она, глядя как тает серая шерсть и на глазах ее муж превращается в человека. Оделся — быстро, парой коротких движений. Накинул плащ. И коротко бросил.
— Тут деревня рядом. И...
Анна кивнула, непонимающе. Конечно, рядом должно быть что-то. Откуда-то брал продукты красномордый.
... И в деревне — Холле и его кроаты.
Анна вздрогнула при этих словах. Забыла она уже про майора, его мамашу и всю лисью банду. Забыла, зачеркнула в памяти, стряхнула, как кожу, и оставила за спиной. И вот опять... Анна вздрогнула и спросила, беспомощно:
— Как?
— Не знаю. Я, вроде, хорошо путал следы... — недоуменно протянул парень. Анна встряхнулась и сообразила. Да, все правильно. Рейнеке петлял, путал следы. А кроаты проскочили напрямик, развернулись и теперь идут им навстречу. Все правильно — кто же невод от берега тащит ...
— А роты не видно? — спросила Анна. Отчаянно хотелось надеяться. Хоть на что нибудь. Упрямый капитан был как раз подходящим поводом для надежды. Рейнеке задумался. Начертил что-то на снегу, подсчитал на пальцах.
— Нет. Но не уверен, ветер слабый был. По моим расчетам — наши должны быть где-то рядом.
Анна пригляделась к тому, что юнкер чертил на снегу. Длинный, вытянутый контур — будто огурец. Протянулся с востока на запад. На северном краю — будто замок с зубчатой башней. "Волчья крепость" — подумала Анна. Поежилась. Поглядела опять. На южном — рядок треугольников. Ровный, как лагерные палатки. Линии — стрелки. Толстая шла от лагеря, вдоль края леса на восток. Тонкая, извилистая — от крепости к юго-востоку.
— Это мы? — спросила Анна, осторожно ткнув пальцем в тонкую линию. Юнкер кивнул. Анна пригляделась. Подсчитала сама. Сходилось. Тонкой и толстой линии осталось совсем немного, чтобы пересечься. Перекресток. У него домик и крест. Видимо, церковь или колокольня. Всего-ничего. И, поверх креста — оскаленая лисья морда.
— Что делать будем? — выдохнула она. Потом сообразила, что спрашивает глупость. Надо пройти. Там будет видно — как. А пока...
На голодный желудок курица пошла хорошо. Даже просто так, с углями костра и солью. Начало темнеть. Тени удлинились, легли поперек поляны — на серый снег и их с юнкером лица. Прокричала птица в ночи. Сквозь сосновые стволы мелькнул отсвет. Багровым. Анна было подумала — закат, но солнце по небу катилось в другую сторону. Совсем. Рейнеке встрепенулся. Втянул носом воздух, принюхался.
— Что такое? — спросила она. И вдруг поняла, что это за отсвет — пожар. Там, вдалеке что-то горит. Багровым, рвущимся пламенем. В воздухе — словно какой-то стук. Резкий и частый, съеденный расстоянием. Будто выстрелы.
— Та самая деревня, — угрюмо бросил Рейнкеке, вставая.
4-11
Случайный огонь
Капитан Яков Лесли был зол. Настолько, что рота сильно жалела, что вокруг мир и никакого врага поблизости. Все равно — хоть большого, хоть завалящего, лишь бы отвести душу хорошей дракой. Оно способствует — и для сугрева хорошо, измотал роту марш по холодному снегу.
Злы были все: капитан хмурился, молчал и делал вид что он, как и все шотландцы, дальний родственник валунам у дороги. Сержант тряс бородой, ворчал про старые времена и улыбался ласковей обычного. Потирая кулаки так, что шарахались даже лошади а рядовые прятали глаза и держали строй вдвое ровнее. Даже итальянец насвистывать прекратил. Шагал себе и шагал у знамени, хмуро, как мокрая курица. Только их светлость, графиня Амалия молчала и улыбалась. С видом царственным, то есть как всегда. Впрочем, она-то в карете ехала.
Дороги замело. Потеряли день — утром роту своротил в снег строгий приказ. От целого рейтарского полковника — Яков смотрел снизу вверх на его полированную броню, стальной шлем с перьями и глухим забралом. " При закрытом — господин хороший будет неотличим от рака или лобстера", — угрюмо думал Яков, слушая приказ освободить дорогу. Немедленно. По делу не требующему отлагательств. Делать было нечего — кроме громкого голоса и смешного шлема у кавалерии был и строгий приказ, за внушающими уважение печатями.
"Делать нечего", — напомнил себе капитан, глядя как тянутся мимо лошади, повозки и всадники в броне. Люди Лесли провожали их взглядами, устало опёршись на стволы. Кто-то крикнул вслед. Старую пехотную дразнилку про грязные голенища. Обидную, но лениво, без энтузиазма. Шутника никто не поддержал, настолько все устали. Конвой тоже промолчал — важно, не снисходя с высоты седел до пехоты. И скрылся за поворотом. Две повозки, сорок человек.
— Интересно, что везут? — кивнул вслед мастер сержант, запустив руку в обвисшую бороду.
— Не наше дело, — отрезал Яков и махнул рукой — продолжаем марш. Люди, ругая налипший на сапоги снег, выбирались из сугробов на дорогу обратно. Начинался день — серый февральский день. Серое небо, серый снег. Чёрные, суровые ёлки вдоль дороги, по обеим сторонам. Где-то вдали, над их кронами стелется тёмный дымок. Яков задумался, провожая тёмные клубы глазами. Хлюпнул в мокром снегу сапог. С хвоста колонны долетела хриплая ругань, залязгали оси. Яков открыл было рот — послать Рейнеке юнкера разобраться. И закрыл, вспомнив, что парень пропал бесследно неделю назад.
— Эх, оболтус, где тебя носит, — прошептал капитан под нос, провожая тёмные клубы взглядом.
Если бы он мог бросить все, свернуть и пройти напрямик на этот дым — через полдня упёрся бы в придорожный трактир. Точнее, в его обгорелые остатки. Тот самый трактир, из которого утром того же дня ушли Рейнеке и Анна. Пол-дня пути. Но капитан не мог — в лесу, без дороги ротная колонна далеко бы не ушла. Оставалось тащится вдоль чёрной лесной стены по занесённой дороге. И надеяться успеть к развилке до темноты. Карты говорили — там кончается надоевший лес. И там, на перекрёстке дорог — деревня.
— Хорошо бы до ночи успеть. Обогреться, — угрюмо думал капитан. Под ногами мерзко захлюпал снег, разбитый колёсами в грязную жижу. Из рядов кто-то закашлял. Надрывным, лихорадочным кашлем. Яков выругался и приказал ускорить шаг. Хотелось до темноты найти крышу.
— А вот хрен нам, — угрюмо выругался сержант вечером, когда до заветной деревни осталось всего ничего. Так, что защекотал нос, сводя измученных людей с ума, запах дыма, тепла и хлеба.
— А хрен. Всем. Прям с грядки. Ядрёный. В обе руки, — угрюмо ругался ветеран, сплёвывая в снег себе под ноги. Издалека, там где тянулась к небу тонкая деревянная колокольня доносилось ржание коней, суетились деловитые люди в потрепанных алых плащах. Клибился тонкий дымок фитилей. Несся лязг и приглушённые крики. Команды. Знакомые Якову с сержантом с малых лет. Развод караула. Деревню заняли раньше них.