— Интересно, — подумала Анна, подвинула ближе свечу и начала сосредоточенно перелистывать страницы. Ещё и ещё. За окном — темнота и ставшие родными звуки засыпающего лагеря.
Осторожный стук.
Анна подняла голову, сообразив, что зачиталась. Мигала, плевалась удушливым дымом свеча, трещали поленья в печи. Хлопнула дверь. Рейнеке вернулся.
— Анна, привет. Капитан просит, — тут Рейнеке сморгнул и замялся, не зная как сложить мысли в слова.
— Один раз он уже просил. В Мюльберге, на стоянке.
Анна вспомнила, что было потом и невольно улыбнулась. Рейнеке тоже. И посуровел опять:
— В этот раз, действительно, просит. Важно.
— Ну, раз важно, тогда пошли. — сказала Анна вставая. К счастью, оказалось недалеко. Через заставленную обозными телегами улицу. Капитан улыбнулся и галантно подал ей руку. Как даме.
— Впрочем, я теперь и есть дама, — подумала Анна, вежливо здороваясь.
Потом пошли вопросы. Про крепость, старого барона, обеих Холле, французов — про все. Анна отвечала, осторожно подбирая слова. Чуть кружилась голова от свежего воздуха. Анна рассказала про похищение, побег, охрану. Вспомнила расположение пушек — как запомнила, разговоры солдат. Посты, попускавшие их по фиктивной бумаге. Капитан усмехнулся, кивнул и попросил продолжать. Анна порылась в памяти. Про украденную у французов книгу рассказывать почему-то не хотелось. Рассказала про кухню — просто, чтобы забить словами неловкую паузу. Помянула сержанта — их ротного сержанта, вспомнился он ей почему-то. Здесь Яков осторожно прервал её, переспросил. Потом ещё пара вопросов и еще. Анна чуть удивилась — офицер вежливо спрашивал её про еду, кухню, работавших там солдат. Мимо шёл по своим делам сержант, скрипя и хлюпая по грязи сапогами. Яков окрикнул его, попросил подойти. Они с капитаном обменялись парой слов. Сержант вдруг захохотал, сдвинув назад широкую шляпу.
А утром Яков дал сигнал — выступать. Люди выскакивали из протопленных за ночь домов, щурясь на серое, туманное небо. Скрипели повозки, хрипели и били копытами ширококостные обозные лошади. Разворачивали обоз — с главной дороги на боковую, что вела к крепости Гаунау. Люди строились — сотня, без малого осталась в строю. Ещё несколько — раненными в обозных повозках. Забил барабан. Лоренцо тащил чехол со знаменем в голову колонны, смешно прыгая по лужам дырявыми сапогами. Яков зевнул, подумал:
«Отрадно, конечно, что молодые взялись за ум, но...» — оборвал мысль, обозвал сам себя старым дедом и обернулся — их светлость графиня Амалия шла к нему, явно намереваясь поговорить:
— Доброе утро, капитан, — кивнула она, оглядывая царящий вокруг хаос.
— Доброе, ваше светлость, — кивнул Яков в ответ, — только могло быть и попозже... Последнее, из соображений благоразумия, было сказано не вслух.
— Что надумали с крепостью, капитан?
— Возьмем.
— Как?
— Просто. Считайте, взяли уже, — ответил Яков походя, отвлекаясь на сцепившиеся осями повозки — кидаться с разносом или погодить, разберутся сами? Разобрались. Яков помолчал и добавил.
— Вы, Ваша светлость, лучше подумайте — что дальше делать? — похоже, тут Якову удалось их светлость изрядно удивить. Даже сменила тему:
— А где мой крестник? Рейнеке? Хотела бы с ним поговорить.
— Не получится. На задании он. Отбыли на заре, до подъема.
Чисто формально, капитан немного напутал. Рейнеке с Анной были ещё у себя. Задание им обоим поручено было важное, выходить следовало в чистом, при параде. А найти что-нибудь в наведённом Анной порядке было для юнкера задачей непростой. Куда сложнее чем то, что им поручил капитан — крепость Гаунау взять, об исполнении доложить. Не больше, ни меньше.
4-14
Дело
С неба на мир падал снег. Серыми, липкими хлопьями летел, кружился, падал сверху на этот мир — на поле, лес и тёмные камни крепости Гаунау. Ложился вниз — мокрой жижей днём, серым саваном — ночью. Крепость спала. Небо — тёмное, сырое небо смотрело на неё вниз, на бастионы звездой, высокую башню, длинные пушки и жмущихся к стенам людей. Тоже серых, в цвет камня и снега, угрюмых солдат, прячущихся от снега и тоски по казармам, караулкам и кабакам. Впрочем, не все. Как раз сейчас, на третьем бастионе, внизу, у калитки тайного выхода угрюмый черноусый вахмистр как раз подписал Рону, рядовому егерей, пропуск на выход. За взятку, естественно. Но малую. Чубарый Рон был хороший стрелком а, стараниями их милости коменданта, жрать в крепости было совершенно нечего.
— А ты ж мать твою ети, — от души выругался чубарый егерь час спустя. Поскользнулся, нога поехала по снегу. А под снегом — лёд и чёрная грязь, дырявый сапог хлюпнул. По ноге потекла ледяная вода — противной холодной струйкой. Лязгнуло ружьё на плече. Рядовой пошатнулся, но устоял. Огляделся — вокруг снег и лес, серая волна падает с неба, кружится, заметает следы. Пропаханное сапогом чёрное пятно затягивалось на глазах. Шумел лес. Сквозь деревья — черные пятна вдали. Валы бастионов, гранит в снегу, как в тёплой овчине. Белой, пушистой, мехом наружу. Издалека донёсся чуть слышный, тоскливый вой. От стен.
— Дожили, в лесу и то теперь спокойней, — выругался парень ещё раз, поправил ладонью пшеничный чуб и зашагал прочь. Хорошо хоть, унёс черт кроатов, теперь можно без опаски выходить. Вчера парень поставил в чаще силки — может попадётся что к ужину.
— Вот черт, — выругался он ещё раз, когда дошёл до знакомого по прежним выходам места. Ставил там парень силки вчера, поперек звериной тропки. Хорошо ставил, на совесть, добротно. Вот только... Рядовой повертел озадаченно повертел обрывок верёвки в руках.
— что за шутки? — прошептал он, морща лоб и оглядываясь. Петля срезана. Ровно, будто ножем. Если бы заяц вырвался — разрыв был бы другой, лохматый. А так, будто подшутил кто. Рядовой огляделся еще раз, словно пытаясь углядеть шутника между ёлок. С мягким шелестом осыпался снег. Задрожали, качнули иглами еловые ветви. И вдруг — ещё раз, тихим шорохом из-за спины. Парень вздрогнул — вдруг, холодный снег пробежал по позвоночнику тонкой струйкой. Обернулся — резко, на каблуках и облегчённо выдохнул, сдув с носа пшеничный чуб — показалось. Просто ветка под ветром дрожит и звенят — качаются намёрзшие на иглы ледышки. Вдруг в уши прокрался рык. Низкий, чуть слышный рык. Будто на мягких лапах. Парень вздрогнул и обернулся опять. Быстро — аж слетела с головы шапка. В углу глаза — движение и серая тень. И тут же — пара красных, горящих глаз. Рука потянулась, рванула ремень на плече. Приклад ударил по ногам, зазвенела, зацепившись за пояс, ружейная полка. Захрустел под лапами снег. Сверкнули клыки — жёлтые, кривые клыки в полумраке. На Рона шла серая тень, сминая снег и лёд кривыми когтями. Лохматая шерсть — на загривке дыбом. Волк. Огромный серый волк. Сердце пропустило удар. Приклад упёрся в плечо. Зверь мотнул головой, подбирая для прыжка лапы.
— Господи, помилуй, — прошептал рядовой. Лязгнув, откинулась на винтах ружейная полка. Кремень пошёл вниз. Зверь прыгнул. Вдруг, распластав в полете мощные лапы. Пальцы мягко потянули курок. И удар в грудь бросил рядового на землю. Рон упал, сжавшись и закрывая горло руками. Мягкий шлепок — рядом, полкой на грязь упало ружье. Извернулся кошкой — встал. Вначале — на колени. Зверь стоял рядом, в воздухе — флагом реял пушистый хвост. Но не нападал, лишь скалил в лицо клыки, как показалось Рону — насмешливо. Выбитое из рук ружье лежало рядом. Совсем. Протяни руку... Рон и протянул. Медленно, по долям дюйма. Зверь мотнул головой — справа налево, как человек. Оскалил пасть — не пытайся, мол, даже. Зря. Рон уже и сам понял, что зря — полка открыта, запал в снегу и грязи, слипся в кашу затравочный порох. А зверь встал на лапы и махнул головой ещё раз. Будто идти приглашал. Рон встал. Дрожала земля под ногой. Да нет — это ноги дрожали у рядового. Сделал шаг. Другой. Голова кружилась.
— Куда идти? — спросил он вдруг, неожиданно для сам для себя. Зверь зарычал, отпрыгнул, мотнул головой. Словно показал — куда. Во тьму, меж еловых стволов. Рон моргнул раз, другой. Вроде бы — да, там огонёк. Рыжий, тёплый огонь костра. И, у огня — словно белая тень. Сверкающе-белая, у рядового на миг заслезились глаза. Нет, рыжая — Рон увидел тонкий стан, плечи, красную шапку и сверкающие огненно-льдистым блеском в ночи волосы. Тень улыбнулась, протянула руки — к нему. Ладонями вверх.
— Здравствуй Рон. Есть будешь? — рядовой пошатнулся, схватился за ствол. Сморгнул раз, потом другой — узнал. Странно было увидеть её здесь, в лесу у огня. Неделю назад он вёл её на кухню. Растерянную, потерянно оглядывающуюся по сторонам. А сейчас... Анна улыбнулась ещё раз, приглашающе махнула рукой — садись, мол, парень. Поговорим. На огне — котелок, щекочут нос вкусные запахи. Анна протянула ему ложку. Вежливо, тонкой рукой. Серый зверь прошёл мимо, потянулся и лёг Анне у ног. Ложка так и осталась висеть. Рядовой застыл с протянутой рукой, оторопело смотря на то, как Анна ласкает и чешет огромного зверя за ухом.
** **
— Я бы все-таки хотела поговорить со своим крестником, — этот вопрос оказался для капитана Якова Лесли очень не вовремя. Как и все в последние дни. Колонна растянулась, звенели оружием и ругались первые ряды, в хвосте — тарахтели и скрипели осями повозки. Шли к крепости, по следам кроатов — загнанным, мёртвым коням на обочине, расстрелянным зарядным ящикам, брошенным сумкам, окровавленным тряпкам в придорожных кустах. Раненные в обозе кричали и ругались на чем свет стоит. Капитан забегался весь, по десятку раз в час проходя с головы в хвост колонны и обратно — следил, подгонял, ругался — на Московитский манер, страшно, истово. Времени на разговоры у него не было. Совсем. Даже для их светлости, графини Амалии.
— Так где мой крестник, капитан? — графиня почему-то была уверена в обратном. Яков хотел было выругаться, но передумал. Снял шляпу, обмахнул запотевшее лицо и ответил.
— Прошу прощения, ваша светлость, но он на задании. Я же говорил.
— да... — графиня сделала вид, что удивилась. Как будто слышала эту фразу в первый, а не в дес