Волчья Лапа споткнулся. Он растер слезы кулаками по лицу и оперся спиной о крепостную стену. Стоять так было удобнее и надежнее.
— Огонь!
И вдруг Раймонд с отвращением посмотрел на оружие у себя в руках. В неожиданном порыве гнева он швырнул рогатку далеко в кусты. Глядя в землю и расслабленно свесив руки, он сошел со своего места и устало сел у ног Волчьей Лапы.
— Да, — пробормотал атаман и посмотрел рассеянным взором вокруг. — Да… — Но тут, словно проснувшись, крикнул уверенно и громко:
— Отряд, стройся! Стань в строй! — Он указал Волчьей Лапе место рядом с собой. — В строй, Красный муравей Волчья Лапа!
Волчья Лапа, пошатываясь, занял место в строю.
Они стояли, и никто не мог ничего сказать.
— Да… — сказал наконец атаман. — Пойдем, что ли. На работу… или просто так побродим…
И они зашагали — тяжело, неторопливо, погруженные в свои раздумья. Широко раскрыв глаза, смотрел им вслед расстрелянный Луи. Затем он вскочил и окликнул их.
Отряд остановился. Они поглядели назад и — зашагали дальше. А мальчишка, который еще полчаса назад был Красным муравьем, упал ничком и уткнулся лицом в истоптанную землю.
Он плакал громко и вздрагивал всем телом.
11
Проникнуть незаметно во двор Мюльсов было невозможно. В этом Волчья Лапа убедился теперь окончательно. За воротами, во дворе, с одной стороны находились сад и огород, с другой — дом и единственное во дворе дерево, но — самое важное — сарай находился в дальнем углу двора. Стены сарая вплотную примыкали к соседским заборам.
Идею — проникнуть тайком в сарай и спрятаться там — пришлось выкинуть из головы. К тому же Волчья Лапа не смог узнать, заперт сарай или нет, но поскольку там хранились доски и инструменты, было не исключено, что во время отсутствия Рихарда дверь сарая все же запирается на замок.
Рядом с домом Мюльсов стоял дом господина Стейнберга. На дворе у Стейнберга, возле забора, примыкавшего ко двору Мюльсов, была сложена высокая и длинная поленница, мешавшая каждому из соседей видеть, что делается во дворе у другого. Это обстоятельство вполне устраивало Волчью Лапу. Зато имелось и серьезное неудобство: поленница отлично просматривалась из всех трех окон дома господина Стейнберга. Но прямо за одним краем поленницы за оградой сада Стейнбергов находился сарай Мюльсов.
Здесь-то и решил Волчья Лапа попытать счастья. Никем не замеченный, он перелез через ограду в сад к господину Стейнбергу и, сгорбившись, прокрался вдоль кустов и гряд к сараю Мюльсов. Между стеной сарая и поленницей тут оставалась маленькая щель, сквозь которую было удобно заглядывать во двор к Мюльсам. А самого лазутчика скрывал от чужих глаз торец поленницы, за которым Волчья Лапа теперь и примостился с колотящимся сердцем. Он сидел на корточках и ждал. Он быстро освоился со своей новой ролью, и в груди все успокоилось. Настало время немного поразмыслить.
В последние два дня рассуждения Волчьей Лапы были не такими, как раньше. Полет безудержной фантазии в эти последние дни сменился горестными размышлениями.
После суда и расстрела никто из ребят больше не упрекал Волчью Лапу в злосчастной утрате знамени. О знамени не говорили, по крайней мере, в присутствии Волчьей Лапы, как не вспоминали даже и полусловом расстрелянного Луи. Красные муравьи приняли решение заново возвести крепость и даже кое-что уже там сделали. Но крепость больше не охраняли. Да и что еще было там охранять?
На следующий после расстрела день Волчья Лапа отправился вместе с другими ладить крышу сарая господина Сийма. Работы оставалось там не так уж много. Вообще-то работать на крыше было славно и весело, и все много смеялись. Это был по-своему счастливый день. Потому что господин Сийм приходил осматривать сделанное и остался доволен. Задумчиво почесав двойной подбородок, он принес рулон толя. Ребята проложили на крыше два ряда. Для пробы, как сказал господин Сийм. После этого Рогатка ударил по рукам с господином Сиймом — договорились покрыть крышу толем. Зашла речь и о том, чтобы просмолить ее.
Волчья Лапа во время работы смеялся и озорничал, как и все остальные, но в то же время он был вроде бы сам по себе. Он как бы раздвоился. И мысли одного из этих двух Волчьих Лап все время обращались к знамени. Теперь он не предавался по этому поводу возвышенным мечтаниям. Нет, он перемалывал тяжкие будничные мысли.
Они-то и привели его сюда. Так размышляя, он сидел теперь в чужом саду за поленницей и ждал. Пожалуй, часа два он уже прождал тут. Но теми, кого он подкарауливал, на дворе Мюльсов еще и не пахло. Томительно тянулось ожидание, однако другого пути не было.
Действующее на нервы ожидание было нарушено совершенно неожиданным для Волчьей Лапы обстоятельством. Господин Стейнберг, кругленький плешивый старикашка, с тяпкой под мышкой вышел в сад. По всем признакам он, видимо, был в хорошем настроении. Деловитым шагом, переваливаясь среди кустов смородины и бубня под нос какую-то незнакомую Волчьей Лапе мелодию, он двигался в сторону засады.
Хорошее настроение взрослых, особенно пожилых садовладельцев, обманчиво и изменчиво, как августовское небо в Эстонии. С этим садом Волчья Лапа был немного знаком, и сейчас спина у него вспотела, потому что господин Стейнберг, обходя кусты, подходил к нему все ближе.
Дольше таиться возле поленницы было невозможно. Волчья Лапа выбрал опасный, но единственно возможный путь к спасению — на четвереньках стал он пробираться вдоль кустов навстречу хозяину сада. К стыду Волчьей Лапы следует сказать, что он был не таким уж редким гостем в чужих яблоневых садах. И, бывало, выходил с честью из более затруднительных положений. Так и на сей раз. Папаша Стейнберг стоял так близко от Волчьей Лапы, что у того возникло опасное искушение развязать шнурок на ботинке пожилого господина. Но господин Стейнберг ничего не заметил, и чуть позже Волчья Лапа уже перескочил через ограду на улицу.
Все же он пребывал в очень подавленном состоянии, этот Волчья Лапа. Потому что место для засады в саду папаши Стейнберга следовало оставить. Там в самую решающую минуту можно было оказаться разоблаченным. А о засаде Волчьей Лапы не должна была знать ни одна живая душа. Не должно было даже возникнуть такого подозрения.
Озабоченный, он долго бродил по окрестным улицам. И наконец ему повезло. С параллельной дому Рихарда улицы через двор он подобрался прямо к сараю Мюльсов. Здесь, позади сарая, тоже стояли поленницы. Правда, проникновение сюда также оказалось связано с риском, но зато здесь он был скрыт от любых взглядов.
Волчья Лапа пристроился за поленницей. Со двора Мюльсов доносилось постукивание. Что там делали, увидеть из засады не удалось. Впрочем, этого и не требовалось. Главное, он мог отлично слышать все, что там говорили и делали. Все четверо, кого он ждал, были сейчас там. Они явно мастерили что-то и говорили обо всем на свете.
Время шло, но Волчья Лапа был терпелив. Он и приготовился к тому, что придется быть терпеливым.
Награда за терпение заставила себя ждать, но все же пришла. Разговор во дворе у Мюльсов обрел поворот, заставивший Волчью Лапу навострить уши.
— Послушай, Мейни, мне все-таки не до конца ясно, из-за чего началась у нас эта война? — Голос принадлежал Рихарду.
— Ха-ха, Мейни придумал мировецкую шутку с мальцами Кеза… — Это был голос Мати.
— Разве у тебя что-нибудь спрашивают? Ты — балаболка! Тьфу! — Это сказал Мейнхард.
— Честное слово? — Это сказал Хуго.
На некоторое время по другую сторону сарая воцарилась тишина. Затем разговор начался снова.
Рихард: Нет, действительно!.. Что этот Рыжик тут выяснял? О каком-то маленьком мальчишке и о саде господина Маази?.. И об оплате каких-то убытков?
Мейнхард: Да так, нес всякую чепуху!
Рихард: Знаешь, с тобой иногда нельзя ни слова нормально сказать.
Мейнхард: Ну и не говори.
Рихард: Но я хочу знать!
Мейнхард: Ну и знай.
Рихард: Послушай, Мейни, ты не воображай! Я все-таки ассистент знаменосца дружины. Предо мной звеньевым не следует задирать нос.
Вновь воцарилось напряженное молчание.
Мейнхард: Послушай, господин ассистент! Вместо того, чтобы зря тявкать на других, скажи лучше, что мы сделаем с этим чертовым знаменем?
Спину Волчьей Лапы обдало жаром.
Мейнхард: Теперь набрал в рот воды!
Рихард: Какое мне дело до твоего знамени!
Мейнхард: У меня есть хороший план. Устроим церемонию сожжения флага. Скауты всегда так делают.
Рихард: Точно по-твоему: коротенькая и жалкая забава! А того господин звеньевой, конечно, не знает, что захваченные у врага эмблемы и военные знамена сохраняют еще с древних времен.
Мейнхард: Военное знамя? Ну и придумал!
Перепалка по поводу знамени Красных муравьев и знамен вообще продолжалась во дворе еще долго. Наконец, успокоившись, разговор снова принял деловой характер. Но единодушия они не достигли ни со второй, ни с третьей, ни даже с четвертой попытки.
— Ребята! — услыхал Волчья Лапа голос Хуго. — Ребята! Знаете, что мы сделаем со знаменем? Возьмем его в реликвии своего отряда! Отнесем его в штаб, честное слово! Пусть тогда другие видят!
Рихард: Это задумано на ясную голову.
Хуго: Честное слово!
Мейнхард: Парням было бы на что смотреть!
Хуго: Честное слово!
Мати: Парням?! Этим охламонам!
Хуго: Честное слово! Не-ет, как же?
Мати: Какое отношение имеет ваше звено к этому знамени? Разве звено его захватило?
Хуго: Но ведь мы все трое из одного звена. Честное слово!
Мати: А я не из звена. И уж я-то не собираюсь воевать за звено орлят!
Мейнхард: Послушай, Мати, опусти нос — дождь может залить ноздри.
Рихард: Знамя отнесем в штаб, ясно.
Хуго: Честное слово! Хорошая мысль.
Мейнхард: Я не оставлю знамя пылиться в шкафу. Я что-нибудь придумаю.
Рихард: Звено с осени не собиралось вместе.
Мейнхард: Созову. Завтра начну собирать парней.
Рихард: Чтобы созвать сбор, надо иметь причину.