— С Варварой? — не понял Август, неповоротливые мысли которого боролись сейчас с нестерпимой болью, угрожавшей затопить его и без того спутанное сознание.
— С Варварой-Теодорой, — подсказала чародейка.
— Теа, — наконец, догадался Август, вынырнув на мгновение из охватившей его агонии.
— Пусть будет Теа, — не стала спорить женщина, смотревшая на него без тени сочувствия, равнодушная и невозмутимая, как сфинкс, обитающий "по ту сторону Добра и Зла". — Она ведьма, вы ведь об этом знаете, не так ли?
— Так, — Август изо всех сил старался оставаться в сознании, но боялся, что долго не продержится.
— Ведьмам покровительствует Геката…
"Геката! — мысль эта, казалось, отрезвила Августа, вырвав из цепких лап боли и бессилия. — Геката покровительствует ведьмам… в ее власти яды… и она лунная богиня!"
Теперь он понял то, что, опасаясь чужих ушей, Боряна постереглась произнести вслух. За три дня, предшествующих зимнему солнцестоянию, Август ознакомился с несколькими крайне редкими книгами, содержащими практически никому в Европе неизвестные сведения о "живых вампирах". На юге Европы их называли марой, стригайями и стригони, а финикийцы почитали созданиями луны, называя их иногда "страхом господним". Здесь в России странные способности теплокровных вампиров тоже связывали с культом луны, и, следовательно, они — во всяком случае, женщины стригони бенифици, — могли считаться любимицами не только Дианы-Артемидым но и Гекаты.
— Ваша близость с Теа оберегла вас, граф, от немедленной гибели, — продолжила, между тем, целительница. — Но ваше время на исходе, лунные чары, наведенные Теодорой, ослабевают, и, если мы хотим спасти вашу жизнь, действовать следует немедленно. Вы готовы?
— К чему? — Из весьма лаконических объяснений Боряны Август понял лишь то, что состояние его определяется не столько ожогами и ранами, сколько попавшим в кровь магическим ядом, и что оно плачевно, если не сказать большего.
— К тому, чтобы, беспрекословно подчиняясь, следовать за мной по тропе исцеления, — холодно улыбнулась женщина, как бы дивясь тугодумию своего собеседника.
— У меня есть выбор? — думать действительно оказалось чрезвычайно трудно, практически невозможно.
— Выбор есть всегда, — убрав с губ улыбку, ответила волшебница. — В конце концов, вы можете выбрать смерть.
— Хотелось бы все же пожить…
— Значит, готовы?
— Да, — подтвердил Август.
Умирать он не спешил. Жизнь была слишком хороша, чтобы оставлять ее другим. Тем более, жизнь с Татьяной…
— Что ж, приступим! — женщина хлопнула в ладоши и появившиеся радом с кроватью помощницы принялись споро, но с особой осторожностью освобождать Августа от ночной рубахи и бинтов.
Возможно, в другой ситуации он бы возмутился. Все-таки это чрезвычайно унизительно лежать голым перед женщиной, которая не собирается разделить с тобой постель. Однако состояние Августа явно ухудшалось: боль усилилась, а слабость стала такой, что он не мог уже связно думать. В такой ситуации не до гордости, это понимает любой разумный человек. Август же был более чем разумен даже тогда, когда у него путались мысли.
— Сейчас полночь, — Боряна скинула телогрею на руки помощницы и начала расстегивать пуговицы летника. — Луна взошла. Ее сила прибывает.
Только сейчас Август осознал, что уже наступила ночь. Обычно он легко ориентировался во времени, и, если не всегда точно знал, который теперь час, время суток узнавал "сердцем" и никогда не ошибался. Нынешнее его состояние, однако, не позволяло ему воспользоваться большинством из своих многочисленных талантов, и потребовалось вмешательство внешней силы — слова целительницы — чтобы Август сумел наконец "увидеть" наступление полуночи.
— Сила луны сейчас на подъеме, — объясняла, между тем, волшебница, окончательно освобождаясь от летника.
Ее сарафан с привязными рукавами, как и предположил Август, был сшит из белоснежного батиста, украшенного тончайшей серебряной вышивкой и множеством мелких серебристо-белых жемчужин.
— Готов ли ты, мужчина, следовать по женскому пути между луной и солнцем?
"Что бы это ни означало, деваться-то мне все равно некуда!"
— Готов!
— Ты принял условия, — торжественно сообщила женщина и, сняв с шеи серебряную лунницу, положила ее Августу на грудь. — Теперь молчи!
После этого, она воздела руки к "условному небу", на котором где-то за потолочными перекрытиями плыла невидимая Августу луна, и запела. Голос у ведуньи был высокий, красивый, напев — судя по мелодии, древний, но поскольку пела она на каком-то неизвестном Августу наречии — возможно, это был древнеславянский язык, — он не разобрал ни слова. Просто ритуальный напев, просто слова на непонятном языке. Просто боль и беспомощность, и ощущение близкой смерти…
2. Петергоф, двадцать второе декабря 1763 года
Сначала была тьма, но Август этого не знал до тех пор, пока не нашел себя на лужайке, затянутой туманом. Вот тогда — по контрасту — он и понял, что прежде находился во тьме, хотя сам этого и не осознавал. Открытие это, впрочем, оставило его равнодушным. Гораздо больше его заинтересовал сам туман. Однако стоило ему сосредоточиться на этом обычном, в общем-то, явлении природы, как туман начал редеть, рассеиваться, а вскоре и вовсе исчез, истаяв на глазах. И тогда перед Августом открылась панорама обширного парка, неширокой реки с каменным мостом и старого леса, служившего фоном этому вполне пасторальному виду. Слева за рекой, на опушке леса виднелась ферма, а вдали над кронами одетых в осенний багрянец деревьев поднимался шпиль какого-то храма. Место это было хорошо знакомо Августу, и, чтобы удостовериться в том, что это действительно так, он оглянулся и посмотрел назад.
Что ж, память его не подвела: парк и обширная лужайка, обрамленная кустами роз, принадлежали изысканному беломраморному дворцу маркиза де Локлора. Сам маркиз и отец Августа граф де Ламар сидели неподалеку в плетеных креслах, пили белое вино и вели неторопливую беседу, смысла которой Август совершенно не понимал. И не удивительно — трехлетние дети редко понимают, о чем говорят между собой взрослые, да и не пытаются обычно понять. Им это просто не интересно.
"Мне это не интересно? — удивившись, спросил себя Август. — Мне три года? Я ребенок?"
По ощущениям ответ на оба вопроса мог быть только отрицательным. Августу было бы любопытно узнать, о чем могли беседовать в тот памятный день маркиз де Локлор, недавно вернувшийся из путешествия на восток, — в Индию и Китай, — и граф де Ламар, незадолго перед этой встречей оставивший военную службу и переехавший в свое имение в Валле-д'Аоста. А памятным этот день стал, потому что ближе к вечеру Август впервые использовал свой темный Дар. Ему действительно было в ту пору чуть больше трех лет, но сейчас, когда он смотрел глазами ребенка на своего — тогда еще довольно молодого — отца, он явно был куда старше.
"Сколько мне лет?"
Вопрос не праздный, но единственное, что Август мог сказать по этому поводу:
— Не помню.
"Пожалуй, — решил он через некоторое время, — мне сейчас где-то под тридцать. Да, и граф де Ламар мне, кажется, не отец!"
И надо сказать, очень вовремя вспомнил, потому что как раз в этот момент граф обернулся, увидел Августа, отечески ему улыбнулся и поманил рукой, подзывая к себе, как взрослые обычно подзывают маленьких детей. Однако Август уже знал, что никакой он не ребенок, да и графу, на самом деле, не сын, а потому лишь выругался в ответ, использовав самые грязные ругательства, которые смог теперь припомнить, отвернулся и пошел по лужайке прочь. К парку, к реке, к далекому лесу и храму, спрятавшемуся за деревьями. Но никуда не пришел, разом — он не заметил даже, когда и как — оказавшись совсем в другом времени и месте.
Судя по всему, теперь Август находился на западной стене Рокка-ди-Льен — родового замка семьи де Даммартен в Виллар сан Констанцо. Что-то в его жизни было связано с этим местом. Что-то важное, о чем стоило помнить, но Август никак не мог припомнить, что бы это могло быть.
"Дуэль? — спросил он себя, заглядывая со стены в просторный внутренний двор. — Любовь? Что-то еще?"
"Скорее всего, все-таки любовь, — решил, увидев, как из кареты с золотыми гербами на дверцах выходит стройная светловолосая девушка в платье цветов заката. — Я молод, открыт надеждам и сейчас я, наверное, влюблюсь!"
По ощущениям, здесь и сейчас, он, и в правду, был молод, хотя отнюдь не юн. Ему было, пожалуй, лет двадцать или чуть больше, и он успел уже побывать на войне во Фландрии. А девушку звали Агата де Даммартен, и она приходилась Августу дальней родней, одной из тех девушек-подростков, что вечно мелькают где-то на заднем фоне на любом семейном сборище — на свадьбах, совершеннолетиях или похоронах, — и кого для простоты обычно зовут кузинами.
"Кузина Агата… — произнес он про себя, вглядываясь в совершенно незнакомую ему родственницу. — Я влюблюсь в нее?"
Предположение, не лишенное смысла, так как девушка была юна и хороша собой. Пожалуй, даже больше, чем хороша.
"Просто красавица!" — признал Август и тут же вспомнил, что Агата приехала в Рокка-ди-Льен на свою собственную свадьбу.
"Но я не жених, — остановил он себя. — Тогда, зачем я здесь?"
И в этот момент за спиной Августа раздались шаги. Он обернулся. К нему неторопливо подходил невысокий человек в темном камзоле и в напудренном парике. Август его определенно знал, но не мог вспомнить откуда.
— Вас зовут Леонель де Вексен, не так ли, месье? — вежливо поинтересовался Август.
— Профессор де Вексен, с вашего позволения, — поклонился Августу знакомый незнакомец. — Мы прежде не встречались, Ваше Сиятельство. Я ректор академии "Rhetorica magicalis" в Савоне…
"Stercus accidit! — выругался мысленно Август. — Дерьмо случается! Victor fellator собственной персоной!"
Ну, что за притча! Сейчас Август вспомнил тот памятный день в Рокка-ди-Льен, запомнившийся ему, прежде всего, знакомством с Агатой де Даммартен, еще не успевшей стать баронессой ван Коттен. Как тут не запомнить! Любовь, страсть, ночь полная огня и неги… Но он совершенно забыл, что в тот же самый день и там же — в родовом замке дома де Даммартен — впервые встретился с профессором де Вексеном, человеком, который спустя десять лет обойдет Августа на выборах в