Не отказывайте мне, умоляю!
Гийом не размыкал объятий. Смущение, стыдливость — все было забыто. Так река прорывает плотину… Юное тело Бертий против ее воли отвечало на прикосновения того, кто уверял ее в своей любви, ласкал ее, гладил. Она ощутила, как отзываются на ласку ее груди, и неизведанное прежде томление внизу живота. Клер рассказывала, не особенно вдаваясь в детали, о том счастье, которое Жан ей дарит, когда они занимаются любовью. Эти радости, это удовольствие — Бертий жаждала их познать. Трепещущая, неловкая, она вдруг обвила Гийома руками за шею, подставила ему губы.
— Любовь моя! — только и смог прошептать потрясенный мужчина.
Поцелуи его стали жестче, ненасытнее. Тихий стон восторга — и Бертий стала на ощупь расстегивать на себе блузку. Он помогал, путаясь в крючках и атласных рюшах. Наконец, прикрытые белым шелком, показались красивые груди, трепещущие в ритме ее учащенного дыхания. Опустившись на колени, он поцеловал ее в розовый сосок.
— Я люблю вас! Как я вас люблю!
Бертий гладила его по густым волосам, к которым так мечтала прикоснуться.
Лошади уже давно не стоялось на месте — конюшня недалеко… Голодная Рокетта пронзительно заржала.
— Пора возвращаться, — сказала Бертий. — Не дай бог нас кто-то увидит!
Гийом выпрямился, сел с нею рядом. Он тяжело дышал. Девушка застегнула блузку, поправила волосы. Она была вся розовая от волнения.
— Я вас обожаю, мой друг! Скажите мне еще раз, что хотите на мне жениться… Это такое счастье! У нас будет помолвка? Вы подарите мне колечко?
Она щебетала, как птичка, опьяненная весной. Данкур поцеловал ее в щеку, потом в губы. Прошептал, с улыбкой глядя на ее капризно надутые губки:
— Я осыплю вас подарками, дорогая! А кольцо пусть будет сюрпризом. Вы не узнаете ни дня, ни часа, когда я его вам преподнесу!
Он беззастенчиво переиначил стих из Евангелия[30]. Бертий укоризненно покачала головкой, но глаза ее смеялись. Гийом спрыгнул с коляски, поставил кресло на колесах куда следовало, а сам устроился на переднем сиденье.
— Н-но, Рокетта! Н-но, старая кляча!
— Слышала бы Клер, как вы называете ее лошадь! Вы такой забавный, darling[31].
Конечно же, Бертий мечтала о том, что найдется мужчина, добрый и преданный, который ее полюбит. А иногда осмеливалась даже представить себя замужней, в прекрасных платьях, скрывающих ее ноги. Этого воображаемого мужа она называла «darling», поскольку в ее представлении все английское было шикарным и бонтонным.
Одно удивляло ее в этот летний вечер — почему ей так повезло?
— Папа, ты в порядке?
Клер без стука вошла в родительскую спальню. Едва переступив порог, она поняла, что за звуки ее встревожили. Отец, вид у которого был совсем безумный, крушил все вокруг. Прикроватный столик валялся посреди комнаты, мраморная столешница была разбита на три куска. Колен подскочил к платяному шкафу и стал выбрасывать содержимое. Полетело на пол белье: наволочки, простыни, тонкие ночные рубашки, чулки и шерстяные кальсоны.
— Папочка, перестань!
Девушка произнесла это решительным тоном, но тихо — насколько хватило смелости. Отец внушал ей страх. Бормоча проклятия, он топтал, рвал все, что попадалось под руку. На лице у него была отрешенность, близкая к безумию. Перепуганная Клер заплакала.
Бумажных дел мастер оглянулся, и руки его бессильно повисли вдоль тела.
— Выйди из комнаты! — с трудом проговорил он. — Уходи, мама тебя не хочет… Ты не мальчик, в этом все дело! Уходи, тебе говорят!
— Папочка, милый! — крикнула девушка. — Папа, это же я, Клер!
Клер нашла в себе силы подойти к отцу, но тот посмотрел на нее угрожающе.
— Я же сказал: уходи! — повторил он.
Оба вздрогнули, услышав хриплое рычание: Соважон вошел в комнату. Шерсть у него на загривке встала дыбом, и он скалил белые острые зубы. Застав хозяйку, которая, как он чувствовал, нуждалась в защите, с человеком, которого он отлично знал, пес замер. Инстинкт подталкивал его вступиться за Клер, но и напасть на мэтра Руа он не решался.
— Соважон, нет! — вскричала девушка. — Уйди! Все хорошо!
Колен Руа подобрал с пола трость Ортанс и замахнулся на пса. В глазах у него был страх.
— Волк! Волк в моем доме!
Клер дрожала всем телом, во рту у нее пересохло. Отец лишился разума: сейчас он ударит Соважона, и тот в ответ может его поранить! Она подбежала к собаке, схватила его за ошейник и вытолкала в коридор. Силы у нее от страха утроились. Она быстро закрыла дверь, обернулась… Отец был буквально в шаге от нее. Удар пришелся ей прямо по лбу.
— Папа! — простонала Клер.
От боли у девушки потемнело в глазах, ей пришлось опереться о стену. Из раны потекла кровь. Клер стерла ее носовым платком, мокрым от слез.
— Крошка моя, у тебя кровь? — пробормотал Колен изменившимся голосом. — Я не хочу больше крови в этом доме, ты меня слышишь? Чувствуешь этот запах? Он везде, до сих пор… Кровать, стены, столько крови!
Отец и дочь встали лицом к лицу. Клер взмолилась:
— Бедный мой папочка, приди в себя! Мама умерла, но я с тобой, и у нас есть еще маленький Матье. И мельница! Пастушья мельница, стопки прекрасной бумаги, нашей фирменной, и цеха, и рабочие… Папа, послушай, ты не можешь вот так бросить мельницу на произвол судьбы! Мама хотела, чтобы твой сын вырос здоровым и сильным и управлял мельницей после тебя…
Каждое слово она проговаривала медленно, глядя бумажных дел мастеру в глаза. Он же только мотал головой. И вдруг протянул к Клер руки:
— Клеретт! Девочка моя, что я натворил?!
И он затрясся от рыданий. Клер поспешила прильнуть к отцовской груди. Колен едва стоял на ногах.
— Папа, я так испугалась, что потеряю и тебя тоже! Пожалуйста, идем со мной на кухню! Ты уже три дня не ешь, исхудал и падаешь от усталости. Я тоже проголодалась. Мама, если б знала, расстроилась бы. Ты должен держаться хотя бы ради нее!
Отец тяжело вздохнул, обнял ее еще крепче. Доверительным тоном шепнул Клер на ухо:
— То, что я видел, моя девочка, теперь не дает мне спать. Сводит с ума! То, что доктор сделал с твоей матерью, — это не по-человечески, нет… Сначала я не хотел смотреть. Меня затошнило. Но потом я сказал себе, что это — трусость. Сколько было крови! Он разрезал моей Ортанс живот, как мясники на бойне… и достал оттуда малыша — этого сына, которого она так хотела. Он был весь красный от ее крови…
— Папа, замолчи! — попросила Клер. — Выйдем отсюда!
И она тихонько повлекла отца к двери. Комнату, конечно же, нужно будет освободить от мебели, переменить обои и шторы, чтобы она выглядела по-другому, по-новому. Но не сейчас, позднее…
— Моя дорогая девочка, моя Клеретт! — Колен говорил с трудом, как древний старик.
— Папочка, я тут, с тобой!
Наконец она усадила его за стол, над которым горела керосиновая лампа, а сама принялась разжигать огонь в кухонной плите. Подогрела суп, нарезала хлеба и сыра. Бумажных дел мастер налил себе вина.
— Я тоже хочу есть, — сказала Клер. — Мы не будем ждать Бертий. И где их только носит?
Это была не та трапеза, которую принято подавать после похорон. После каждого куска Колен вздыхал и качал головой:
— Горе нам, доченька! Разве я мог подумать, что Ортанс так рано нас покинет? Я был не готов…
Девушка взяла его за руку, окинула ласковым взглядом.
— Думаю, мама боялась, что этим может кончиться. И с постели почти не вставала, чтобы мы научились обходиться без нее.
— Может, и так, — согласился Колен. — Но я никак не могу это принять, Клер! Как тебе объяснить? Ортанс бывала излишне строга, ворчлива. Но в глубине души сама от этого мучилась, корила себя.
Клер услышала скрип колес экипажа — Гийом и Бертий вернулись! — и поспешно спросила:
— Папочка, только что, в маминой комнате, ты говорил странные вещи! Что мама меня не хотела, потому что я — не мальчик. Это правда?
Мэтр Руа уставился на ломоть хлеба перед собой, рассеянно крутанул нож.
— Это старая история. В свое время я из-за этого настрадался. Твоя мать вбила себе в голову, что у нее будут только сыновья. Рожая тебя, она намучилась, но стоило повитухе крикнуть, что у нас хорошенькая девчушка, Ортанс словно с цепи сорвалась. Если б ее воля, ты росла бы на другом конце Шаранты, у моих отца и матери. Она не хотела тебя кормить, даже смотреть на тебя. Уж как я ее упрашивал! На коленях, Клер! На коленях! И, против воли, она все-таки приложила тебя к груди. Горькое молоко тебе пришлось пить, моя девочка… Но потом все потихоньку наладилось, потому что ты была хорошенькая и тихая.
Гийом открыл дверь и ввез в кухню Бертий. Вид у нее был торжествующий. Неестественно бодрым тоном она спросила:
— Дядя Колен, вам лучше?
Бумажных дел мастер ответил усталой улыбкой. Клер же резко поднялась из-за стола.
— Папа, я поставлю тебе раскладную кровать в кабинете. Наверх тебе лучше пока не ходить!
Жестом указав Гийому с Бертий на еду на столе, она вышла.
«Управятся и без меня!» — подумала девушка.
В лучах заходящего солнца каменный пол террасы казался багряно-красным. Клер прошла в общую залу, а оттуда — в небольшое смежное помещение, где отец принимал клиентов и поставщиков. Поставила складную металлическую кровать, которой бумажных дел мастер пользовался, когда приходилось устроить на ночлег кого-то из подмастерьев.
— Завтра поставлю тут букет цветов и немного приберусь! У папы сейчас все из рук валится.
На душе у Клер было тяжело. Отец своим рассказом ее расстроил, но открытием это для нее не стало.
«Мама не желала меня видеть, когда я только родилась!
И мы с папой так же поступили с маленьким Матье! А ведь он — мой брат! Господи, я не хочу повторять ошибок матери! Завтра же заберу Матье у мадам Колетт. Жан уезжает, так что у меня будет море времени, чтобы научиться ухаживать за младенцем».