«Месяц, два — и она узнала бы, что я жив! — говорил он себе иногда, поддаваясь опасной тоске.
Однако по натуре Жан был человеком любящим, благодарным: Жермен вышла за него, и, ценя ее доброту и неустанные заботы о нем, он отвечал ей тем же. Ночью она стонала под его ласками, а потом утирала слезы счастья.
Ветер носил опавшие листья, пахло дождем. Жан поправил капюшон плаща, надвинул его на лоб, проверил, заперт ли сарай, подобрал с земли какую-то железку и вдруг услышал:
— Эй, добрый человек! Подскажите, это ферма Шабенов?
Голос показался ему поразительно знакомым. Жан вздрогнул, огляделся по сторонам. На дороге стоял мужчина — высокий, худой, с чуть сгорбленной спиной. Из-под черной шляпы выбилось несколько седых прядей. В руке у него была трость.
— Базиль! — вскричал Жан, перебегая через двор.
На его крик вышли Жермен с Норбером. Они стояли и смотрели, как Жан порывисто обнимает незнакомца.
— Базиль, я уже не надеялся, что ты приедешь! — шепнул Жан. — Значит, все-таки получил мое письмо? Погоди-ка, дай вспомнить… Я отправил его больше года тому назад! Сначала беспокоился, ждал, а потом решил, что у тебя полно своих забот.
— Ну что ты, мой мальчик! Когда я его получил, думал, у меня сердце разорвется… Как же я рад видеть тебя живым и здоровым, Жан! Ты предупредил хозяина, что я приеду?
— Нет, ждал, когда напишешь. А ты взял и приехал!
Жермен, все еще с кухонным полотенцем в руке, направилась к ним. В этих краях не было никого, с кем Жан мог бы так радушно здороваться. Сияя улыбкой, Жан воскликнул:
— Милая, подойди, я вас познакомлю! Это мой… дед! Я написал ему после свадьбы, и вот он приехал! Без предупреждения, хотел сделать нам сюрприз!
Базиль Дрюжон и глазом не моргнул. Наверняка Жан знает, что делает. Он, разумеется, не рассказывает всем и каждому о своем прошлом… Жермен, раскрасневшись от смущения, громко чмокнула гостя сначала в одну щеку, потом в другую.
Час спустя сидр уже лился рекой, и закуска была знатная — террин из заячьего мяса, обложенный ломтиками сала. Норбер рассказывал о местных дрязгах, которых в окрестностях Вира[37] хватало, Базиль — о баррикадах на парижских улицах тридцатилетней давности. При этом оба старика курили. Жермен, улыбаясь, слушала, а Жан радовался, гордый как петух. У него было ощущение, что теперь вся его семья в сборе.
На следующее утро тесть с Жермен в повозке отправились на ярмарку в соседний городок Сен-Север. Базиль не стал терять времени даром.
— А что же Клер? — спросил он. — Когда она вышла за Жиро-младшего, я понял, что больше не могу жить по соседству с мельницей. Ты говорил, что написал ей… Какое это было для нее потрясение!
Стиснув кулаки, Жан тихо отвечал:
— Базиль, сейчас мы об этом поговорим и все — ни слова больше! Я уже никуда отсюда не уеду, у меня тут жена, дом. А Клер даже не соизволила черкнуть мне пару строчек. Мне написала Бертий: мол, кузина вышла замуж, и «очень выгодно», а мне лучше оставаться в Нормандии и все в этом духе. Я чуть не умер, Базиль! Благо Жермен была рядом и мы поженились. А то письмо я сжег. Это был чистый яд!
Базиль нахмурился. Он уже жалел о своем упрямстве. Перед отъездом из Шаранты надо было все-таки навестить Клер, поговорить с нею об этом новом повороте событий. Жан выжил в кораблекрушении, но она стала женой другого… Он со вздохом стал раскуривать трубку.
— Старый я болван! Жан, ты должен это знать: Клер, когда стало известно о твоей якобы смерти, очень горевала. Стала как будто неживая. И Жиро, мерзавец, этим воспользовался. И Бертий, конечно, — той позарез нужны были деньги. Клеретт мне все рассказала, да только я тогда был зол и выпроводил ее восвояси. Это совсем не похоже на мою крошку — ну, что она сама тебе не ответила. Заметь, ее муж очень ревнивый, он мог ей помешать. Я очень скучаю по своей девочке… Полгода я жил в Париже, у кузена. Давал уроки детишкам, живущим в четвертом округе. И как только поднакопил деньжат, отправился в Нормандию. Мне не терпелось тебя увидеть, Жан! Я люблю вас с Клер, как своих собственных детей!
— Все, поговорили — и хватит! — сердито сказал покрасневший от волнения парень. — Больше ни слова о ней, Базиль, прошу! Плевать она на меня хотела! Что эти двое поженятся, было давно решено, и приз для невесты — красивая усадьба! Больше не хочу думать об этой девушке. Идем! Посмотришь, как я дою коров. Быстро научился, уж можешь мне поверить!
Жан надел грубые, заляпанные грязью башмаки и выцветшую от дождя, засаленную куртку.
Ангулем, февраль 1900 года
Аристид Дюбрёй подышал на руки, чтобы их согреть. Тепла переносная печка, в которой горел плохонький уголь, давала мало, а из-под двери кабинета постоянно тянуло холодом. Полицейский недовольно посмотрел в окно. Крыши домов укрылись снегом, а над ними — низкое, свинцово-серое небо…
— Мерзкая погода!
Он вновь склонился над досье, которое как раз изучал. Пришло время закрыть дело Жана Дюмона, молодого узника колонии в Ла-Куронн, оказавшегося хитрым как лиса… Нельзя было не вспомнить и Базиля Дрюжона, который умудрился сбежать из Шаранты буквально за пару дней до того, как шеф полиции нагрянул к нему с тремя своими подчиненными. Было это в июле 1898 года.
«Может, старый мошенник почувствовал, что пахнет жареным? — Дюбрёй до сих пор недоумевал. — Но я хорошо сделал, наведавшись в порт в Ла-Рошели. Под именем Жан Дрюжон на судно «Бесстрашный» матросом нанялся парень, и его подпись сохранилась в конторских документах. И все бумаги у него были в порядке. Дюмон это был или племянник Дрюжона — он все равно утонул, рыбам на прокорм. Туда ему и дорога!»
Прижавшись головой к спинке кресла, полицейский закрыл глаза и вспомнил красивое лицо Клер Жиро, молодой хозяйки Понриана. Богатого и влиятельного землевладельца, дававшего работу многим в долине реки О-Клер, лишний раз беспокоить не стоило, и Дюбрёй отказался от идеи опросить его жену.
«Но я уверен, что она, как и Дрюжон, знает всю правду про моего каторжника!»
В такой холод хорошо выпить грогу и посидеть за партией в карты в соседней пивной, где наверняка уже заседает кто-нибудь из знакомых… Шеф полиции еще раз посмотрел на картонную папку, которую собирался уже поставить на полку в шкаф. Жан Дюмон ускользнул от правосудия, но погиб в морской пучине.
«Бог не твой брат, не увернешься!» — мрачно порадовался он.
При том что в Бога Аристид Дюбрёй давно уже не верил.
Понриан, февраль 1900 года
Матье стоял и смотрел на кровать, где, накрытая белой простыней, покоилась Дениз. Мальчик уже начал говорить, к огромной гордости Клер. В комнате девочки царил сумрак. Горели расставленные на комоде и прикроватном столике свечи. Распятие украшали веточки освященного самшита.
— Дениз! — позвал мальчик. — Дени-и-з!
Приподняв простыню, он провел кончиками пальцев по ее изувеченному телу, обряженному в красивое зеленое платье. Вошла Пернелль и сразу накинулась на него с бранью:
— Несносный мальчишка! Все тебя ищут на первом этаже! А я ведь говорила мадам, что ты наверняка тут!
Служанка грубо схватила Матье за руку. От боли мальчик заплакал.
— Замолчи! Мадемуазель Дениз умерла, а ты шумишь на весь дом!
И она потащила мальчика прочь из комнаты. Матье стал отбиваться и получил пощечину. В этот момент прибежала Клер, очень худая в длинном черном платье.
— Как смеете вы его бить? Идем со мной, милый!
Молодая женщина подхватила мальчика на руки, прижала к себе. Матье обхватил своими крошечными ручонками ее шею.
— Мама! Пернелль — злюка!
Вопреки обыкновению Клер не стала его поправлять. Малыш вот уже месяц называл ее мамой. Она отнесла Матье в свою спальню. Прихода мужа какое-то время можно было не опасаться — он с теткой Аделаидой, приехавшей в закрытой карете из Ангулема. Доктор Мерсье только что ушел.
— Мой хороший, как объяснить тебе, что произошло? — тихо обратилась она к брату. — Ты еще так мал!
Присев на край кровати, Клер стала укачивать малыша.
— Дениз была очень больна и мучилась. Этой ночью ее сердце перестало биться. Думаю, сейчас ей намного лучше. Бедная Дениз, в отличие от тебя, она была не совсем в своем уме, но зато умела радоваться мелочам. Я уверена, что она попала в рай, к добрым ангелам с пухлыми, как у тебя, щечками, и снова стала красивой, очень красивой!
Слезы струились по щекам Клер, и говорила она едва слышно. Присутствие Дениз в доме, вид этого искалеченного тела, ее бормотание, в большинстве случаев невразумительное, измотало Клер нервы, отняло силы. Доктору, равно как и Бертрану с женой, которые приезжали в поместье на неделю, отметить Рождество и Новый год — праздник, необычный уже тем, что произошла смена столетий, — Фредерик скормил все ту же старую басню. У него не хватило духу признаться даже брату. Он сказал, что Дениз — маленькая калека, которую в свое время взяла на попечение, а потом и удочерила пожилая родственница, Аделаида де Риан. Измученная ревматизмом, она более не могла заботиться о девочке, и он решил взять крошку к себе. Клер, о чьей доброте и сердечности все были наслышаны, поддержала мужа.
Никому и в голову не пришло в чем-то усомниться или задать вопрос. Бертран, отец двоих маленьких детей, проводил время за шахматами и верховыми прогулками в обществе брата и Дениз не интересовался. Его супруга Мари-Виржини выразила Клер свое искреннее сочувствие.
— У вас золотое сердце, дорогая! — сказала она в утро своего отъезда. — Вы заботитесь об этой несчастной маленькой калеке, растите младшего брата…
Женщины обещали писать друг другу, а будущим летом устроить детям праздник. Клер отправила в Бордо три письма, но в ответ получила всего лишь открытку с несколькими небрежно начертанными строчками: Мари-Виржини ждала третьего малыша, и, естественно, о приезде в июле в Понриан не могло быть и речи.