— Бедная Клер! Такая молодая и уже так настрадалась!
Рассказ о трагической смерти Фредерика старика потряс, несмотря на закоренелую неприязнь к нему. Женитьба мэтра Руа на служанке вызвала раздражение. Но что его по-настоящему взбесило — так это вероломство Бертий, столь ловко обстряпавшей свои делишки за счет кузины.
— Вот ведь дрянь! И увечье ее тут ни при чем. Сама написала Жану, а потом несколько лет молчала!
Он уже с нетерпением ждал субботы, чтобы поговорить с парнем, открыть ему правду. И Жану придется его выслушать! Он просто обязан — ради Клер! В последних строчках письма молодая женщина умоляла от ее имени попросить у Жана прощения.
И вот он наконец в дилижансе, следующем по белой как мел дороге, которая соединяла Кан с несколькими крупными окрестными деревнями… Базиль долго думал, как завести разговор на нужную тему и как все обставить так, чтобы их не услышал никто из домашних. Если повезет, Жан приедет встречать его в одиночку. Но его надежды были обмануты. Гостя на остановке дилижансов поджидала Жермен. Было видно, что Базилю она очень рада. С каждым днем она все больше светилась от счастья, и это ее очень красило. В будние дни она даже перестала носить чепец — ведь муж сказал, что ему нравится любоваться ее волосами.
— Здравствуй, дедушка! — воскликнула Жермен, обнимая старика. — Жан приехать не смог — поранился, когда ремонтировал ограду.
На двуколке они отправились на ферму. Базиль часто испытывал неловкость в компании Жермен, всегда милой и услужливой. Он ведь врал ей, притворяясь близким родственником Жана. Что, если сегодня их семейное благополучие пошатнется из-за упоминания о Клер — и, опять-таки, по его вине?
— Как дела у крошки Фостин? — спросил он, невольно улыбаясь.
— Мы за ней едва поспеваем! Носится по ферме, как маленький ураган. Уж я просила Жана, чтоб глаз с нее не спускал!
Вчера утром залезла на лестницу, раскачалась и чуть не упала. У вас озабоченный вид, или мне только кажется?
Базиль отшутился, что это из-за жары. Во дворе их уже поджидал Жан. Мужчины коротко обнялись. Норбер, с Фостин на коленях, уже сидел за столом. На обед была крольчатина, запеченная в порционных горшочках с салом и чесноком, мясной пирог, а на сладкое — приятно пахнущие медом печеные яблоки.
День прошел тихо и мирно. Вечером Жермен с отцом ушли доить коров. Фостин увязалась за ними: она любила, когда ей наливали немного парного молока в жестяную кружечку, подаренную родителями.
Жан с Базилем устроились на скамейке недалеко от дома. Пару минут курили, любуясь розовым, с сиреневым отливом, небом, расчерченным яркими золотыми полосами, — так последние лучи закатного солнца подсветили краешки облаков.
— Я уж думал, не получится нам поговорить без свидетелей, — начал Базиль.
— Это что-то новенькое! — удивился Жан. — Раньше моя жена с тестем нам не мешали.
— Сразу лезешь в бутылку, мой мальчик! Успокойся, все хорошо. Просто твоя жена зовет меня дедушкой, и мне, как и тебе, вранье в тягость. Ладно, слушай! Я написал Клер, и она быстро ответила. Хочу, чтобы ты узнал, как все было на самом деле.
От Базиля не укрылась мгновенная перемена в лице молодого человека и как он сжал кулаки.
— Замолчи! — угрожающе шепнул Жан. — Пусть говорит что хочет, мне плевать!
— Не будь идиотом! Клер твоего письма в руках не держала. Его принесли на мельницу, и Бертий, слова не сказав кузине, нацарапала ответ от ее имени — чтобы не лишиться денежек Жиро, о которых так мечтала! Так что Клер буквально на днях узнала, что ты жив, и просит у тебя прощения. А еще говорит, что, если бы получила твое письмо вовремя, то обязательно бы приехала — никого дороже тебя у нее на свете не было. Она бы ушла от мужа.
К изумлению Базиля, Жан и бровью не повел. Он мог встать и уйти, но остался сидеть неподвижно, глядя в пустоту.
— Ты знаешь нашу Клер! Это не придумки, не вранье. Я не знаю более честного человечка, чем она. И теперь у нее новое горе — ты женат, и у вас ребенок.
Жан заговорил глухим голосом:
— А она что же? Думаешь, я поверю, что она не ложится каждый вечер в кровать со своим Фредериком?
— Клер — вдова! Ее муж после укуса бешеной зверюги запаниковал и, чтобы не мучиться, пустил себе пулю в голову.
В нескольких словах Базиль пересказал письмо Клер, подчеркнув, что она безумно рада, что Жан жив, и желает ему большого счастья.
— Только скажи, что ты ее прощаешь! — попросил старик. — Я ей напишу, и у девочки будет спокойнее на душе. Можешь представить, какой это был для нее шок? Ты не погиб в кораблекрушении, а она вышла за Жиро, к чему ее подталкивали эта дрянь Бертий и собственное отчаяние.
Жан покачал головой, прежде чем продолжить уже несколько мягче:
— Что случилось, того не изменишь. Базиль, зачем ты морочишь мне голову? Даже если бы она валялась теперь у меня в ногах, я бы не взял ее назад! Клер молода, от женихов не будет отбоя. Скажи, что я ее прощаю. Так и мне будет спокойнее. Но пусть даже не думает писать мне сюда!
Он встал, раздавил окурок и направился к хлеву. Базилю только и оставалось, что поскрести подбородок.
«Он до сих пор ее любит! — заключил старик. — И его гложет ревность, иначе не стал бы так злиться!»
На душе у него скребли кошки. Базиль набил трубку еще раз, раскурил. Приятно, конечно, оказать Клер услугу, но не рассорятся ли они из-за этого с Жаном?
Настроение у молодого человека было скверное. Он постоял немного, опершись о стену сарая, откуда доносились смех крошки Фостин и болтовня Жермен. Воспоминания накрыли его, как огромная шквальная волна, сметающая все на своем пути. У него просто не было сил пойти к жене и дочке. Вместо этого он побрел в сад. Яблони росли стройными рядами на просторном участке, покрытом густой травой. Эти деревья стали его компаньонами, друзьями. Он ухаживал за ними, обрезал слишком длинные, хрупкие ветви. В пору цветения это было чарующее зрелище: игра тончайших нюансов розового и белого, эти тысячи миниатюрных цветков, которые скоро дадут завязь, и яблоки будут расти и наливаться солнцем…
Жану дарила много радости эта плодородная земля, питаемая дождями и многочисленными речушками. И пьянящий, островатый запах яблочного жмыха, остающегося после выжимки сока, мутного и кисловатого, ему тоже был дорог.
«Проклятая судьба!» — выругался он, обхватив ладонями ствол яблони, одной из самых старых.
Прикосновение к серому морщинистому стволу его успокоило. Здесь его семья, его счастье… Он любил время отхода ко сну, и кровать за створками, и робкую нежность Жермен, и приятное тепло ее женского лона. Но Клер!
С ужасающей четкостью он увидел ее красивое лицо с алыми, такими сладкими губами, и черные глаза, в которых светились желание, страсть и живость ее пытливого ума. Дальше — больше. Вопреки своей воле он стал вспоминать их самые пылкие объятия и вечер, когда взял ее невинность — прямо на колком полу в Пещере фей. Такая авантюра для девушки, еще не знавшей телесной любви!
Без тени стеснения она отдавалась ему, безудержно и страстно.
«Красавица моя!»
Это будто бы было вчера: они улыбались друг другу, что-то шептали в минуты экстаза, плескались в ручье при свете луны, а потом раздевались догола. И, наконец, последняя их встреча морозной ночью на мельнице. Клер в переднике спешит его накормить, вешает на крючок его сумку… Вкус белого вина у нее на губах… И как они на ватных ногах поднимались в спальню, где любили друг друга, забываясь в чувственном бреду и уже трепеща от одной мысли о скором расставании.
«Ба! К чему ворошить прошлое, особенно теперь?» — сказал он себе.
В глазах у Жана стояли слезы. Ему мучительно хотелось, чтобы Клер чудом оказалась тут, под яблоней, чтобы он мог обнять ее крепко-крепко… И в этот момент его окликнула Жермен.
— Иду! — крикнул Жан, возвращаясь к действительности.
— Тебе нездоровится?
В ее голосе было волнение.
Он помотал головой, подошел ближе. Фостин выбежала из темноты сарая и, раскинув ручонки, бросилась к отцу. В своем синем платье и кружевном чепчике, из-под которого выбивались светлые кудряшки, она была похожа на куклу. Жан ускорил шаг, подхватил ее на бегу.
— Мое маленькое сокровище! — прошептал он, прижимая девочку к сердцу.
Жермен поставила бидон с молоком, вытерла руки о передник. Она благодарила Бога за то, что он послал ей такое счастье.
Пастушья мельница, 3 августа 1902 года
— Кому скоро исполнится пять? — спросила Клер у маленького брата, который стоял на низеньком каменном парапете, тянувшемся вдоль сливного канала мельницы.
— Мне! — радостно замахал руками Матье.
Молодая женщина подхватила его на руки, поставила на землю. Мальчику было категорически запрещено одному ходить к реке, а тем более к этому вот каналу.
— Боюсь, как бы ты не упал в воду! — в двадцатый, если не больше, раз пояснила ему сестра. — Сюда никогда сам не ходи! Обещаешь?
— Обещаю! Но когда пойдем на речку за раками, мне что же, к воде не подходить? — вдруг забеспокоился Матье. — Ты меня не пустишь?
— Это дело другое! Берег там пологий, в воде неглубоко. Ловить раков — занятие увлекательное.
Мы возьмем с собой фонари и что-нибудь перекусить.
Взяв мальчика за руку, Клер повела его к дому. Матье относился к ней как к матери, а Этьенетту, которую отец велел называть «мама», не любил.
— И Виктор сегодня идет с нами? — спросил мальчик, строя рожицы Соважону, шедшему с ним рядом.
Когда Матье и Николя оказывались рядом, в Соважоне просыпался сторожевой инстинкт, унаследованный от отца, старого Моиза. Он глаз не спускал с детей и лаял, когда кто-то из них отходил слишком далеко во дворе. Николя в свои четыре года был очень непослушным. Долго он оставался ленивым увальнем, но теперь наверстывал упущенное.
— Да, я его пригласила! Он ждал этого больше года, бедный! Идем, поможешь мне собрать корзинку.