— Что не так, моя кошечка?
— Вчера ночью Золя умер, отравившись угарным газом, — отвечала Бертий. — Обожаю его книги!
В статье говорится о неисправности дымохода. А может, это хорошо спланированное убийство… После дела Дрейфуса у него появилось много врагов…[40]
— Не верь слухам, дорогая! Так или иначе, его книги все равно будут продаваться. Кстати, я советовал тебе их не читать. Слишком много сцен в весьма дурном вкусе… Глупо убиваться из-за смерти совершенно чужого человека, жившего на другом конце страны!
Молодая женщина сердито отодвинула чашку с молоком. Муж часто выводил ее из себя. Вот и сейчас она заявила, гневно сверкнув глазами:
— Ну, тебе-то на все наплевать! На горе Клер, на предстоящий суд над Жаном Дюмоном, который снова перенесли на две недели. Единственное, что тебя занимает, — это счет в банке. Я буду оплакивать Эмиля Золя сколько захочу!
Гийом отпил кофе из чашки. Посмотрел на фасад дома через улицу, залитый ярким солнцем. День обещал быть погожим.
— Осень в этом году чудесная.
— В городе после обеда все равно слишком душно! Сегодня я не буду открывать магазин. Поеду лучше на мельницу!
Гийом аккуратно свернул газету.
— На мельницу? Значит, ты решилась?
— Еще не знаю. Просто хочу повидать Клер. Я соскучилась! Здесь у меня совсем нет подруг. А там, в долине, хорошо, и лесные дороги усеяны опавшей листвой…
Разговор этот проходил за завтраком. Оба супруга были в домашней одежде. Со стороны площади Шам-де-Марс доносились крики зеленщиков, расставлявших свои прилавки. По улице Перигё двигались первые фиакры. Отчетливо слышался стук лошадиных копыт по мостовой. Время было раннее, еще два-три часа, и шум станет оглушительным.
— Принцесса моя, не надо дуться! Эта дурацкая комедия слишком затянулась. Год! Ты ждешь целый год! Поезжай и поговори наконец с кузиной! Она обрадуется!
Молодая женщина отрицательно помотала головой. Ее белокурая шевелюра заколыхалась над миниатюрными плечами. Бледно-розовые губы сложились в гримасу.
— Лучше я останусь задыхаться в этой квартире! Тебе же придется выйти. Нужно отвезти словарь, переплетенный в красную кожу, в Сен-Сибар. Заодно разомнешься!
— Я знаю лучший способ разминки! — воскликнул Гийом, улыбаясь одним уголком губ. — Бертий, у тебя столько ненадеванных платьев, столько туфель! Но ты продолжаешь прятаться — непонятно почему.
Бертий скрутила салфетку в шарик и бросила мужу в лицо. Встала и неуверенным шагом приблизилась к двери в их общую спальню.
— Где моя трость? — громко спросила она. — Пока я не смогу ходить без трости, никто не узнает!
Гийом поспешно подошел, обнял ее и прошептал:
— Маленькая фурия, ты так хороша в гневе! Обожаю смотреть, как ты ходишь, как твои очаровательные ножки ступают по ковру! Но еще больше — когда ты лежишь на кровати…
И он жадно поцеловал жену в шею. Его руки скользнули к ее грудям, обтянутым розовым коленкором ночной рубашки. Он желал ее все с тем же пылом, что и в первую брачную ночь.
— Немедленно прекрати! — одернула его Бертий. — Ты критикуешь романы Золя, а у самого натура еще более извращенная!
— Извращенная? У меня? — возмутился Гийом. — Мои желания легитимны, Бертий! Мне принадлежит самая красивая женщина города, и я вправе этим пользоваться!
Она отодвинулась, злясь на него еще больше. Крошечными кулачками толкнула Гийома в грудь, отчего он лишь рассмеялся.
— Для начала я тебе не принадлежу, и никаких прав на меня ты не имеешь!
Он закрыл ей рот поцелуем, продолжая вслепую ласкать ее тело.
— Теперь, когда ты можешь пойти куда хочешь, моя принцесса, мне придется лучше за тобой присматривать. Если учесть, что за тобой ухлестывали мужчины, даже когда ты была…
— Замолчи! — приказала Бертий. — Никогда больше не произноси слова «калека», прошу!
В голосе ее были слезы. Гийом, умиротворенный, прижал жену к себе. Он любил ее всем сердцем, всем своим существом. И больше всего боялся потерять.
— Так, одеваюсь и еду в Сен-Сибар! Если захочешь, после обеда возьмем фиакр и съездим на мельницу. Ну же, улыбнись мне!
Бертий тихонько засмеялась, коснулась его губ своими. Потом прошла в спальню и легла. Она не шевельнулась, пока муж одевался и приводил себя в порядок. Это был своего рода вызов, потому что вот так, лежа, она выглядела крайне соблазнительно. Но Гийом удержался: доктора рекомендовали чудом исцеленной поберечь себя.
— До скорого, моя принцесса!
Оставшись одна, она сняла рубашку и ночные штанишки из тончайшего кружева. Пеньюар уже валялся на полу. Совершенно голая, Бертий потянулась, вскинула ноги вверх. Естественно, они были пока еще тонкие, с неразвитыми мышцами, но какое счастье просто двигать ими, сгибать и разгибать колени!
Ее исцеление шло вразрез с представлениями современной медицины. Полтора года назад, занимаясь с мужем любовью, Бертий вдруг ощутила сильное покалывание в пальцах ног. Сперва она решила, что ее укусила какая-то мошка. Но странное ощущение распространилось от стоп к коленям. Она невольно замерла. Гийом всполошился, стал спрашивать, что случилось.
С расширенными в изумлении глазами, сидя в луче лунного света, молодая женщина сосредоточенно ощупала себя от щиколоток до талии. Под атласно-гладкой, очень бледной кожей плоть отвечала прикосновениям ее пальцев.
И не в первый раз! Ей уже случалось, во время путешествия по Италии, ощущать что-то вроде дергающей боли в бедре, странную ломоту в пояснице. А однажды, в красивой гостинице в Венеции, уверившись, что с ее телом что-то происходит, Бертий попыталась встать, поставить ноги на ковер. И упала вперед лицом, поранив лоб о стоящую тут же мебель. Осторожности ради больше таких попыток молодая женщина не предпринимала.
Но той ночью все было по-другому. Ее ноги ожили. Они с Гийомом никогда не забудут этот миг! Бертий закричала — от удивления, не веря в реальность происходящего. На следующий день они отправились к одному из лучших докторов Ангулема.
— Необъяснимое исцеление! — заявил тот. — Но вам, мадам, следует быть крайне осторожной! Судя по вашему рассказу, ходить вы пока не в состоянии. Это всего лишь покалывания. Хотя, если бы вы прибегли к массажу конечностей сразу после аварии, кто знает… Мсье, я правильно понял, вы разминаете и массируете мадам ноги?
— Да, регулярно! — краснея, ответил Гийом.
Бертий улыбнулась. У Данкура это стало манией — длинные сеансы массажа, заканчивавшиеся всегда одинаково.
Доктор порекомендовал упражнения и мази с сильным запахом камфары. Много недель подряд, по вторникам, Бертий нанимала фиакр (кресло на колесиках размещалось сзади на багажной полке) и ехала в больницу в Болье на сеанс реабилитации. И вот однажды, в середине лета, она смогла наконец сделать пару шажков на костылях. Отчаянные усилия, которые молодая женщина прикладывала, чтобы вновь научиться ходить, ужасно ее изматывали.
Теперь, опираясь на трость, она могла спуститься на первый этаж, что-то приготовить в кухне или постоять у окна. Однако до того самого дня, когда они с Клер помирились, событие это не приносило ей ожидаемой радости. Кроме сотрудников больницы и Гийома, никто не знал о ее чудесном исцелении.
На смену первому продавцу, нанятому Данкурами, — чьим единственным недостатком была принадлежность к мужскому полу, — пришла девушка. Она по сей день считала, что ее хозяйка — калека. Бертий категорически не желала выходить на улицу.
«Если бы я явилась на мельницу на своих двоих, для Клер и дяди это был бы настоящий шок! — размышляла она, поглаживая свой плоский животик. — Мэтр Руа и так говорит со мной через губу. Считает, что я последняя дрянь! И Базиль тоже».
Однако себе Бертий вынуждена была признаться: ее гложет страх. После аварии, в которую она попала пятнадцатилетней, семья Руа, работники на мельнице и деревенские жители относились к ней почтительно — из-за увечья. К тому же Бертий была красива, что вызывало еще больше сочувствия.
Со временем такое положение вещей придало ей особый статус — невинная жертва судьбы, всеми почитаемая и у всех вызывающая восторг.
— Меня все видели только в сидячем положении, — объясняла она Гийому, озадаченному таким ее отношением к новому состоянию. — Я невысокая и буду выглядеть жалко. Когда я в кресле, меня называют принцессой, а некоторые утверждают, что у меня осанка королевы…
Эти опасения, равно как и страх перед возвращением в мир обычных, здоровых людей, подтолкнули ее к тому, чтобы отправиться к кузине все в том же кресле. Но больше всего Бертий стыдилась трости, считая, что это унизительно и так ходят только глубокие старики.
«Клер наверняка бы меня не простила тогда, если бы знала, что я почти выздоровела! Гийому не понять, что я чувствую. И в суд я явлюсь в кресле!»
Она представила, как муж везет ее по проходу в зале суда. Нужно заранее выбрать прическу, и платье тоже…
«Я буду красивой, строгой, печальной! Бертран будет тронут и, в итоге, будет защищать Жана еще красноречивее!»
Бертий выпрямилась. При одном только воспоминании о Бертране внизу живота у нее появлялось сладкое томление, биение сердца учащалось. Влечение к адвокату зародилось в день похорон его матери, Марианны. Он то и дело поглядывал на нее во время мессы. Потом были похороны брутального Эдуара Жиро. Тогда Бертран, желая поговорить с Клер, деликатно поцеловал Бертий руку. Как же ей хотелось сойти с коляски и последовать за ним, узнать вкус его губ! Но в то время столь огромная радость была ей недоступна.
Так, предаваясь запретным мечтам, молодая женщина уснула. Обычный шум, поднимавшийся с улицы Перигё, голоса прохожих, крики открывавших свои лавки торговцев, грохот проезжающих в обе стороны фиакров разбудили ее час спустя.
Утро тянулось медленно. Бертий примерила несколько нарядов и осталась довольна своим отражением в зеркале. Она стоит на ногах! Сама, без всякой опоры!