Первым делом — быстренько перезарядить игломет.
Дверей, почти таких же массивных, как и уже пройденная, в предбанничке было целых три. Гном сразу понял, что имел в виду охранник: эти двери отпирались не ключами, а посредством большой круглой, похожей на штурвал рукоятки. По выходу следовало закрыть дверь. И охранник просил не забывать об этом.
По правде говоря, Гном ожидал, что к арестованным полагается входить с охраной. Но его просто пустили внутрь. Что ж… Надо пользоваться.
Он подошел к первой двери и заглянул в крохотное окошечко. Сразу стало понятно, почему об охране не позаботились: камера была перегорожена надвое сплошной органической сеткой-мономорфом, и один из Шарадниковых — Валентин — находился по ту сторону этой сетки. Как койот в зоопарке.
Дверь открылась совершенно бесшумно. Шарадников, сидящий в углу на низеньком топчане, вскинул голову. Гнома он, конечно же, не узнал.
Гном, не теряя ни секунды, просунул ствол второго, заряженного не парализатором, а полновесной смертью, игломета в ячейку сетки и нажал на спуск.
Последний раз промахивался он еще в детстве.
Шарадников с удивленным лицом растянулся на кушетке. Яд действовал практически мгновенно; в отличие от деда-вахтера бывший агент «Чирс» успел что-то заметить, но не успел отреагировать.
Дверь камеры Гном тщательно запер, как и требовал бдительный страж на входе.
Второго брата Гном пристрелил так же быстро и бесстрастно. Последний раз он переживал после убийства двадцать два года назад.
Не забыл он запереть и вторую камеру. После этого спрятал разряженный игломет и приготовил в рукаве безотказную малютку с парализатором.
На стук в дверь страж отозвался почти сразу.
— Так быстро? — удивился парень, опять поправляя фуражку.
— Да вот, забыл, — сокрушенно вздохнул Гном и выпустил стрелку. И вторично успел подхватить падающее тело.
Этого пришлось оставить как есть, потому что коридор перед камерами был совершенно пуст, если не считать каких-то плакатов на стенах. Не за плакатами же его прятать?
Быстро, но без суеты Гном направился клифтам. В дальнем конце противоположного крыла кто-то курил в коридоре и негромко переговаривался. Глазок лифта светился красным; торчать в холле, зная, что внизу в любой момент может подняться опасная суматоха, Гном просто не смог. Ведь рядом была лестница, огибающая шахту лифта.
И он, пересчитав ботинками ступени, спустился по ней.
Холл по-прежнему оставался пустым; вахтер сидел в кресле и казался просто спящим. Турникет почему-то не захотел вращаться, возможно, вахтер должен был отключить какой-нибудь стопор, и пришлось просто перемахнуть через ограждение, благо возразить все равно никто не мог.
Уже на улице Гном взглянул на часы. Семь минут. Все заняло у него всего-навсего семь минут… Ну семь тридцать две, если совсем точно. Он отводил себе от десяти до пятнадцати.
Впрочем, еще ничего не закончилось. Предстояло еще дойти до экипажа и благополучно уехать.
Гном привычно подавил в себе естественное желание броситься к экипажу бегом. Он не имел на это права — даже сейчас, в самом конце дела. Как профессионал.
Только отъехав на квартал-другой, он смог расслабиться.
— Среди бела дня, — зловеще прошептал Золотых. — В контору. Входит посторонний. Проникает к арестованным. Убивает их. И без помех уходит! Поверить не могу.
Чеботарев мрачно взглянул на оцепеневшего на топчанчике Шарадникова. Зеленоликий охранник в нахлобученной на самые глаза фуражке скорбно торчал в предбанничке. Охраннику было явно нехорошо.
— Игломет, — сообщил изнутри Шелухин. — Скорее всего какая-то разновидность кураре. Смерть в течение полусекунды после контакта.
— Бережинскому башку отвертят, — мрачно предположил Чеботарев.
Бережинскому, местному начальнику филиала, действительно завидовать не приходилось. Впрочем, акция все равно оставалась беспрецедентной. В управу служб безопасности еще никому не приходило в голову вламываться.
— Русские, ручаюсь, уже знают, — вздохнул Золотых. — Позор на весь мир. Пошли, Степа…
Шелухин, отодвинув дверь, вышел из камеры с мертвецом и направился следом за начальством.
В холле перед лифтами столкнулись с Бардтиновым и Нестеренко.
— Господин полковник, — обратился Нестеренко. — Нашли вашего ординарца.
И указал на угол холла. Бардтинов предупредительно откинул штору — в пыли и мусоре валялся Олежка. Глаза у него были закачены.
— Мертв?
— Парализован. Тот же контактник, каким обезвредили вахтера и дежурного у одиночек, только доза, по-моему, побольше.
— Значит, трое… Еще кто-нибудь его видел?
— Архивариус видел. Даже говорил с ним.
— Говорил? — удивился Золотых. — О чем?
— Архивариус решил, что он из нашей группы, о чем и спросил. Пришлый вежливо ушел от ответа, и они разошлись.
— Вызови архивариуса… Это такой худой и мелкий?
— Да. Борис Стахович, такса. Он уже в кабинете.
— Значит, трое плюс один канцеляр. Профи высшего класса… Словесный портрет составили?
— Со слов дежурного у одиночек — уже да; с вахтером сейчас беседуют. Таксу теребят на предмет фоторобота, он дольше всех видел этого профи. Ординарца вашего, понятно, еще не допрашивали.
— Так пусть его приведут в себя и допросят, черт побери!
— Выполняется, господин полковник. Врач заканчивает с вахтером и спешит сюда.
Золотых фыркнул. Спешит! Хрен ли теперь спешить? Ловкач, убивший Шарадниковых, уже далеко.
— Все трое сказали, что он был лысый. Абсолютно, даже уши. Немного похож на пинчера, но не чистого. В нашей картотеке нет никого похожего.
На лифте Золотых и Чеботарев поднялись в кабинет. Шелухин остался дожидаться доктора; Олежку пока вынули из угла и заботливо уложили на ковер перед окном.
В кабинете уже расположилась троица русских вээровцев — Коршунович, Лутченко и Баграт. Золотых ревниво зыркнул на них, но совершенно не уловил на их лицах злорадства и от этого рассердился еще сильнее.
Хотя правильно: чего русским злорадствовать? Только забот лишних добавилось.
— Ну? — спросил Коршунович. — Выкладывай, Семеныч. Чего накопали?
Золотых усилием воли подавил злость. Надо сотрудничать. Таков приказ, да и здравый смысл подсказывает, что надо. Загнать мучительный стыд поглубже, проанализировать случившееся и обратить все что можно на пользу.
— Да чего тут рассказывать… Такой наглости не ожидал никто, этим он и воспользовался. Вошел с парадного входа, сунул вахтеру удостоверение… в закрытом виде. Потом сделал вид, что собирается его раскрыть, и выстрелил в вахтера. У лифтов в это время торчал мой ординарец; каким-то образом гость парализовал и ординарца, после чего поднялся на лифте. Затащил ординарца за штору в холле и, видимо, сразу же направился в нужное крыло, из чего легко заключить: о местоположении арестованных ему было известно загодя. В коридоре столкнулся с местным архивариусом, перебросился парой фраз. Архивариус ничего не заподозрил, решил, что он из нашей группы, и пошел своей дорогой; этот без промедлений направился к одиночкам. Дежурный тоже принял его за одного из нас, что в общем-то вполне естественно. Откуда в здании управы посторонние? Проник внутрь, пропущенный тем же дежурным, и практически сразу постучался назад, дескать, забыл что-то. Моментально выключил дежурного. И все, больше его никто не видел. Вероятно, быстренько покинул здание и тю-тю… Минут десять у него на все ушло, не больше.
— М-да… — протянул Коршунович. — Матерая работа. А мотивы каковы, как думаешь?
— Шарадниковых заткнуть, — пожал плечами Золотых.
Злость его мало-помалу испарялась. Коршунович подошел к делу очень корректно и профессионально. Золотых и сам к этому стремился. — Какие еще могут быть мотивы, сам подумай?
— А если это волки? — вмешался Чеботарев. — Очень ведь бесцеремонная работа. Прям как на Пожарке ночью…
— Вряд ли, — усомнился Коршунович, задумчиво качая головой. — Волки в Берлине клали всех без разбору — намеченных жертв, свидетелей, людей из полиции, если те успевали вмешаться. А тут очень чистая работа. Убиты только Шарадниковы, остальные просто временно выключены из событий. Образцовый «фитиль».
— Твоя правда, — кивнул Золотых. — Не волчья это работа, нутром чую…
— Погодите, — вставил вдруг Чеботарев. — Говорят, этот фрукт был лысый?
Золотых уставился на него.
— Лысый. А что?
Чеботарев возбужденно потер щеки.
— Дьявольщина! Подвал на Пожарке! Куда мы ночью ездили!
— А что — подвал? — не понял Золотых.
Чеботарев изо всех сил пытался казаться спокойным.
— Шелухин там все досмотрел как следует… С помощью экспертов, разумеется. Это только на первый взгляд там подобрали все до крупинок, как я докладывал. А на деле мы нашли несколько волосков у зеркала. Свежесрезанных. И еще — на самом зеркале, на умывальнике, в стоке… В общем, вечером тот, кто в этом подвальчике обитал, с большой долей вероятности подстригся, а затем наголо выбрил голову.
Золотых задумался.
— А потом, выходит, инсценировал собственное похищение, так что ли? — спросил он с сомнением.
— А почему нет? — Чеботарев все более увлекался собственной версией.
— Не пойдет, — хмуро сказал Нестеренко. — В подвальчике обретался афган, а в управу ходил пинчерообразный аморф.
Азартный огонь в глазах Чеботарева сразу потух. Но он еще пробовал сопротивляться:
— Не чистый ведь афган… Мешаный…
— Афгана с пинчером не спутаешь, — вздохнул Нестеренко. — Даже мешаного афгана с мешаным пинчером. Даже если обоих обрить налысо.
— М-да, — протянул Коршунович. — А гипотеза интересная. Скажите-ка, други, а не было ли в первом круге потенциальных поднадзорных изначально лысых?
— Нет, — не задумываясь ответил Золотых.
— А пинчеров?
— Михеич этим занимается, — подсказал Чеботарев. — С таксой-архивариусом работает. Может, и найдут кого похожего.
— А может, и не найдут. — Золотых болезненно поморщился. — Даже наверняка не найдут.