Вокруг сгрудились оперативники — Лутченко, Сурнин, Свирский, Баграт…
Сообщение было коротким, скупым и сухим. Оно и понятно — Земля не знала насильственной смены государственных мужей уже больше двухсот лет.
По окончании сообщения Коршунович размышлял около минуты.
— Хлопцы, — скомандовал он. — Готовимся к отъезду. Кто-нибудь, подайте мне на связь Золотых. Здесь оставить только экспертов из группы Сурнина. Живо, собираем барахлишко!
Шабанеев не успел вызвать генерала Золотых — тот объявился на связи сам.
— Палыч? — Золотых было слышно плохо, словно звонил он из самых потаенных глубин преисподней. — Будь здрав. В курсе уже?
— Ашгабатских новостей? Только что просмотрел запись.
— Стареешь, — буркнул Золотых. — Такое нужно в прямом эфире отслеживать.
— Я на объекте. Какой тут, к лешему, эфир? Спасибо, что хоть запись сразу же притащили… Ладно, что у вас?
— Я в воздухе, — сообщил Золотых. — Вообще-то мы направлялись в Ашгабат, но теперь, понятно, нас не пропустят. Будем садиться где-нибудь у границы, полагаю, недалеко от Ургенча.
— А не лучше ли с туранской стороны? Там ближе.
— Не лучше, Палыч. Тогда Туран сразу как бы активно входит в дело, а оно нам надо? Тут еще Европа и Балтия, да и Японокитай… Короче, мне сверху намекнули — не стоит. Допляшем и из Узбекистана. Честно говоря, я и на это не слишком, надеялся.
Коршунович жадно внимал, время от времени перекладывая трубку из руки в руку и вытирая о штанину потную ладонь.
— В общем, собирай, наверное, манатки и дуй к нам. И учти: я тебе неофициально звоню, так сказать по дружбе.
— Интересно, — пробурчал Коршунович, — чем это я сподобился, господин новоиспеченный генерал?
— Не рычи, — парировал Золотых. — Мне намекнули тут — опять же сверху, — что России нужно всецело содействовать в первую очередь. Я и содействую. И, кстати, не расслабляйся, сейчас твоей группе официальные директивы пойдут из Москвы. Косяком. Жирным таким косяком, причем одна другой страшнее и путаннее. Я тебе просто время экономлю — собирайся прямо сейчас.
— Понял, — вздохнул Коршунович. — Спасибо, Семеныч… Точные координаты конечного пункта не забудь сообщить.
— Уж не забуду, — пообещал Золотых. — В плане, так сказать, всецелого содействия в первую очередь…
Коршунович медленно отнял трубку от уха.
— Что там? — с тревогой осведомился Лутченко — первый помощник и правая рука.
— А ничего особенного. Советуют собираться и двигать к границам Туркмении.
— А ведь мы уже и так собираемся! — хмыкнул Лутченко.
— Ну, — Коршунович поскреб небритую щеку, — у вас не самый глупый начальник в бюро, не находишь?
Лутченко ухмыльнулся.
— Ладно, Виталик. — Коршунович нетерпеливо повел рукой. — Давай шевелись. Оборудование бросай, пусть Сурнин пользуется. Махолет вызвал?
— Наш? Или сибирский?
— Какой наш, он весь день пилить сюда будет. Сибирский, из Алзамая.
— Вызываю…
— И Шпаковского банду пни. Они в теплушках, поди, прохлаждаются.
— Заметано, Палыч. Уже бегу.
Лутченко сделал повелительный жест Шабанееву, неосознанно повторяя недавнее движение шефа, и опрометью помчался к оперативной теплушке.
На юге были пески и туркменская граница. На севере — рукав мутной Амударьи. На западе — Хива. На востоке — Хазарасп.
Золотых отнял от глаз местного выроста бинокль (дающий, к слову говоря, весьма приличную картинку) и невольно окинул взглядом еще пару дней назад совершенно девственный клочок каракумской пустыни.
Его было не узнать. Там и сям возвышались над песками буро-рыжие маскировочные тенты. Под наспех сооруженными грибами прятались от солнца незадействованные в данную минуту селектоиды. Чуть поодаль выпадала из череды барханов ровная посадочная площадка с десятком махолетов по краешку. При необходимости сюда мог сесть и небольшой самолет-транспортник. Врытые в песок мачты поддерживали полуметровые чаши антенн-излучателей стратосферной связи.
«А ведь еще день-два, — подумал Золотых, — и нечто подобное будет наблюдаться по всему периметру туркменской границы».
Генералу Золотых очень хотелось в это верить.
— Господин генерал! — обратился к Золотых новичок-связист. — Борт с русскими на подлете. С русскими и балтийцами, борт наш, сибирский. Их под Алзамаем подобрали.
— Пусть садятся, — сказал Золотых и потер раскрасневшиеся от бессонницы глаза.
«Что за жизнь, — подумал он с легким раздражением. — Не было дел, не спал в ожидании новостей. Навалились новости — не сплю, потому что некогда. Только в любом случае — один черт не сплю. Как же жить дальше-то?»
Не хватало еще закемарить прямо здесь, на пороге импровизированного штаба.
Минут через пять послышался нарастающий гул самолета — Золотых всегда удивляло: чему там гудеть? Не механизм ведь, не железка. Селектоид, квазиживой организм. Все равно гудит. От скорости, что ли? Трение о воздух, то-се…
Как ни странно, но Золотых действительно не знал, почему гудят самолеты. Наземные экипажи — те передвигаются почти бесшумно. Если здоровы и вдоволь накормлены, естественно.
Вскоре в небе без всякого бинокля можно было разглядеть темную точку приближающегося борта. Он дотянул до условного посадочного коридора, сделал контрольный круг над полосой, зарулил на посадку и начал снижаться.
Золотых вдруг осознал, что последние дни ему очень не хватало присутствия Вениамина Коршуновича, коллеги-россиянина. Работать рядом с ним было удивительно легко и комфортно, даже несмотря на то что каждый работал на свою страну, а следовательно, кое-что придерживал в секрете. В рукаве. Но даже в условиях подобной неполной откровенности Золотых мог со спокойным сердцем взвалить некоторую часть дел на Коршуновича и его группу. Балтийцам, европейцам — этим Золотых не доверял. Не говоря уж о сотрудниках туранских или японокитайских служб. А россиянам — легко. Может быть, потому, что сибиряки — те же русские? Потому что Россия и Сибирь разделены весьма условной границей? Несмотря на некоторое охлаждение отношений при Самойлове, бывшем президенте России, обе страны очень быстро вернулись к безвизовому режиму и практически открытой границе. Чуть ли не у каждого сибиряка есть родственники в России, а у русского — в Сибири. Слишком уж велика территория для одной страны — наверное, поэтому Сибирь в свое время и отделилась от России. Как известно, чем дальше от столицы — тем больше беспорядка, тем обильнее коррупция и взяточничество среди чиновников. Вот и пришлось провести по Уралу границу и объявить второй столицей Красноярск. И однажды утром около ста миллионов вчерашних россиян вдруг обнаружили, что отныне они граждане Сибири…
Самолет сел. Генерал Золотых очнулся от раздумий, снял с шеи ремешок бинокля, пристроил уже успевший задремать селектоид на раскладном столе и направился к летному полю.
Коршуновича он хотел встретить лично.
С реабилитации Генриха отозвали рано утром в понедельник. Генрих, естественно, еще спал, ибо кто осмелится нарушать распорядок на реабилитации? Директор медцентра, кряжистый боксер, слегка обрюзгший в последние годы, но отнюдь не потерявший непреклонности, живо построил бы нарушителя, как выражались в медцентре, «на подоконнике» и выразил ему укоризну. А что такое укоризна старика Вермайера, Генрих не хотел даже вспоминать.
В общем, Генрих спал. Крепко, без сновидений, и намеревался проспать еще часа три-четыре, вплоть до официального подъема.
Не просыпаясь, он зафиксировал чьи-то тихие шаги в коридоре. Если бы этот кто-то прошел мимо, Генрих скорее всего и не вспомнил бы потом, что ночью у его палаты кто-то шастал. Но неизвестный остановился перед дверью, и Генрих проснулся. Открыл глаза, шевельнул ушами и уже приготовился было сесть на кровати…
В дверь постучали. Неизвестный не таился. Он пришел совершенно открыто и не собирался торчать перед дверью попусту или что-либо вынюхивать.
Генрих нащупал босыми ступнями казенные тапочки у кровати, включил неохотно оживший светильник и подошел к двери.
— Кто там? — зачем-то спросил он.
Дверь была не заперта, такие уж порядки в реабилитационном медцентре европейской разведки. Врачи и психотехники должны иметь неограниченный доступ к пациентам…
— Шольц, — коротко назвался Шольц.
Шеф.
«Если шеф ни свет ни заря примчался в медцентр, значит, что-то началось», — осознал Генрих, отворяя дверь.
Шеф был, как обычно, в штатском. Подтянутый и стройный, как и практически все доберманы, он производил впечатление человека, у которого рабочий день длится двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. И, если разобраться, это было не так уж далеко от истины.
Генрих посторонился, пропуская шефа в палату. Шольц, не снимая плаща, прошел к креслу.
— Собирайся, Генрих. Твоя реабилитация досрочно завершена.
Чего-то подобного Генрих и ожидал. Психотехники не стали лепить ему новую скорлупу, ограничились подлатыванием и косметической реставрацией старой. А это означало, что им просто не дали достаточно времени.
Впрочем, чему-чему, а этому Генрих совершенно не удивлялся. Он был на все сто процентов убежден, что история с волками возымеет скорое продолжение, и, естественно, не останется в стороне и он, Генрих Штраубе, в недавнем прошлом — оперативник группы «У», а последнее время — официальный агент внешней разведки Европейского Союза.
Его напарника — Франсуа д'Арсонваля — вывели из строя в самом начале алзамайских событий. Генрих продержался в Алзамае до самого конца, до попытки окружения и штурма волчьей базы в тайге. Бесславно провалившейся попытки. Но Генрих уцелел и даже умудрился с честью выйти из всех передряг. Откровенно говоря, нынешняя реабилитация не особенно и требовалась. Формы Генрих не потерял.
Вещей у Генриха почти не было — разведчики быстро отвыкают от вещей. Поэтому он просто оделся, нацепил часы и сунул в карман пиджака протянутый шефом пакет с документами.
— Готов, — выдохнул он.