– Где ты… где ты это взяла? – Мой голос дрожит почти так же, как у нее.
– Это было в почте. Не злись.
– Я не злюсь. Я просто… Когда оно пришло?
– Вчера, – отвечает Ланни. – Я знала, что ты не разрешишь мне… – Голос ее угасает, как и свет в ее глазах, и я знаю почему. Я чувствую то же самое, что и она. И я сделала бы всё что угодно, лишь бы она никогда такого не испытала. – Я просто думала… – Она вытирает глаза. – О боже, мама… он такое говорит…
Я обнимаю ее так, словно могу защитить от всего, спрятать в своих объятиях и забрать боль от каждого пореза, от каждого злого слова. Но я не могу этого сделать – и знаю это. Я целую ее в лоб и шепчу:
– Мне очень жаль, девочка моя.
Потом возвращаюсь к телефону, снова включаю микрофон и говорю:
– Извини за молчание, Кец. Да, это письмо у меня. – Я смотрю на Ланни и продолжаю: – Приезжай и забирай его.
И вешаю трубку.
Кладу письмо и конверт, полученный Сэмом, на свой рабочий стол. Ланни подходит и садится рядом с моим креслом, кладет голову мне на плечо и тихо плачет. Я глажу ее по волосам. Мы молчим.
Через полчаса я говорю:
– Вставай. – Поднимаю ее на ноги. – Мы идем на пробежку.
Она всхлипывает и смотрит на меня покрасневшими глазами, не в силах поверить в то, что я сказала.
– Нам нужно бегать, – говорю я ей. – Тебе нужно бегать. Иди готовься.
Дочь наконец кивает, с размаху снова обнимает меня и целует в щеку.
– Я люблю тебя, – говорит она и скрывается за дверью.
Я сижу в кресле, глядя ей вслед.
Потом смотрю на письмо, лежащее на моем столе – письмо, которое причинило такую боль моей дочери, – и мне требуются все мои силы, чтобы не закричать, не разорвать его на части и не бросить в озеро. Утопить это письмо, утопить того, кто его написал, заставить этот голос замолчать навеки…
Я не делаю этого. Встаю и выхожу из кабинета. Иду переодеваться.
И мы бежим.
Кеция заезжает к нам час спустя, чтобы забрать письмо. С ней Хавьер; у него сегодня выходной. Он приветствует детей, стукаясь с ними кулаками, потом спрашивает про Сэма. Я объясняю, что тот на работе, и Хавьер кивает.
– Да, – говорит он. – Можно переброситься с тобой парой слов? – Он оглядывается на детей. – Наедине.
Мы идем к озеру. Кец остается с детьми. Хавьер пинком отправляет прочь пару камешков, потом говорит:
– Не уверен, что должен рассказывать тебе это, но сегодня утром приезжал какой-то тип, чтобы купить патроны «Ремингтон Магнум» на 7 миллиметров.
– И что это значит? – Название мне ничего не говорит.
– Патроны для снайперской винтовки, – поясняет он. – Ему нужны были патроны для снайперской винтовки, но у меня их не было. Я сказал ему, что нужно было заказывать заранее.
– Ты его знаешь?
– Спад Бельден, дядюшка Джесса. Он служил в армии во время первой войны в Ираке.
– И зачем ему?
– А как ты думаешь?
Плохие новости.
– Они могут убить нас из-за пьяной драки?
– Это Бельдены, – говорит Хавьер, как будто это отвечает на вопрос. – Хотя есть шанс, что он покупает патроны просто для практики. Он любит сохранять твердость руки.
На улице жарко, и я продолжаю потеть.
– И все же странное время он для этого выбрал. Учитывая, что мы ищем снайпера.
– Да, – соглашается Хавьер. – Поэтому я и завел об этом речь. – Он перекатывается с пятки на носок, взад-вперед, руки скрещены на груди. – Федералы обшарили их нору три месяца назад, но ничего не нашли. Они думали, что Бельдены варят мет, но они этого не делали. По крайней мере не здесь. Но… штука в том, что если б Спад хотел причинить тебе вред, вряд ли он стал бы покупать патроны у меня. Он знает, что мы друзья. Он знает, что я предупрежу тебя об этом. – Проводит ладонью по своей голове; волосы его коротко острижены, и эта строгая военная прическа придает ему вид бойца, готового к сражению. – Но, черт побери, может быть, он намеревался сделать именно это. Хотел просто пощекотать тебе нервы. Не знаю.
– Это не может быть только из-за того, что Сэм вышиб тому парню парочку зубов.
– Ну, – отвечает Хавьер, – бывало, что и из-за меньшего здесь вспыхивали целые войны. Никогда нельзя сказать заранее, что люди воспримут как личное оскорбление. Особенно такие люди, как Бельдены, – они живут ради своей гордости. И умирают тоже. Сэм для них чужак, приезжий из большого города. Так же, как и ты.
– И это не относится к моему бывшему мужу?
– Сомневаюсь. Ты и дети… для них это просто побочный фактор. Мелочи. Настоящая забава для них – охотиться на мужчин.
Это ужасно иронично. До сих пор мне грозила опасность из-за того, что совершил Мэлвин. И теперь я снова вынуждена защищаться от посторонних людей – из-за того, к чему не имею никакого отношения. Есть в этом некий мрачный, тошнотворный юмор.
– Как это остановить? – спрашиваю Хавьера. На самом деле я не жду ответа.
Он качает головой:
– Не думаю, что ты сможешь. Может быть, сейчас самое время подумать о том, чтобы на некоторое время уехать из города. Помимо Бельденов, есть еще эти съемки документального фильма, о которых все говорят…
– Все говорят об этом?
– Сейчас это самая жареная сплетня в Нортоне. Из-за нее со дна всплыла куча старого дерьма – все эти слухи о том, что ты якобы виновна в убийстве. Некоторые ухватятся за любой случай, лишь бы выставить тебя в черном свете.
Круто. Полагаю, я должна была предвидеть это.
– И как мне с этим бороться?
– Ты же не борешься с морем. Просто уходишь и ждешь окончания прилива. – Он беспокоится. И это заставляет волноваться уже меня. – Будь осторожна. Я сделаю всё возможное, чтобы хоть немного разрядить обстановку.
Мы не стукаемся кулаками – обнимаемся. Мне нравится Хави; я доверяю ему так же, как Кеции. Он с самого начала прикрывал мне спину, с того дня, когда я появилась в его тире, и я знаю, что Хавьер действительно сделает все возможное.
Но когда они уезжают, я чувствую себя беззащитной и беспомощной. И это меня злит.
Весь день мы сидим дома. Я высматриваю в окна белый фургон съемочной бригады, но их нет поблизости. По крайней мере, там, где я могу их увидеть. У меня мурашки бегут по коже при мысли о том, что эти люди могут сейчас прятаться в лесу, снимая меня, снимая мой дом. Некоторое время пытаюсь сосредоточиться на книге, которую читаю, но постоянно поднимаю голову и окидываю взглядом периметр – как будто я на боевом посту, а не на собственном крыльце. Высматриваю, не блеснет ли между деревьями объектив камеры.
Или линза снайперского прицела…
День кажется совершенно нормальным, но под этой нормальностью таится нечто, что я не хочу рассматривать слишком пристально.
Зову детей и предлагаю поехать в город и заказать в кафе торт и мороженое. Они, похоже, рады этому, хотя Ланни волнуется из-за калорий. Она только что сожгла на тренировке не менее тысячи, и я уверяю ее, что с этим всё будет в порядке.
Когда мы въезжаем в Нортон, всё по-прежнему кажется нормальным. Вот старик едет на тракторе по Мейн-стрит, разбрызгивая по сторонам тучи грязи, но такое случается минимум раз в неделю. Я медленно еду за ним, пока не сворачиваю на стоянку. Обычно мы начинаем с кафе-мороженого и заканчиваем кондитерской, но когда я паркую машину, замечаю чистенький белый фургон, въезжающий следом. На нем нет никакого логотипа, а судя по наклейке на бампере, он взят в аренду. В фургоне сидят два человека, и когда я выключаю двигатель, вижу, как они выходят из машины и идут к задней дверце.
Не знаю, чего я от них ожидала, но когда вижу, как высокий афроамериканец достает ручную видеокамеру, а женщина подключает микрофон, я понимаю, что именно происходит.
Это киношники.
Они нас нашли.
– Мам, – говорит Ланни, приоткрывая дверь со своей стороны. – Что-то не так?
– Закрой дверцу, – говорю я ей. Мой тон заставляет Коннора тоже отпрянуть ближе к середине сиденья. – Давайте просто подождем минуту.
– Что случилось? – Сын начинает оглядываться назад.
Оператор подносит к глазу видоискатель камеры и тщательно снимает заднюю часть моего внедорожника, в том числе и номерной знак.
– Уже становится жарко, – говорит Ланни. – Может быть, просто пойдем в кафе и закажем мороженое?
– Нет, – отвечаю я. – Извините, но я думаю, что нам лучше поехать домой.
– Почему?
С их мест не виден фургон. Если б мы с Ланни были одни, я могла бы сказать ей о том, что происходит. Когда речь идет о предосторожностях, которые иногда необходимо предпринимать в городе, моя дочь понимает многие вещи лучше, чем мой сын. Но я не хочу подпитывать тревоги Коннора. Он и так был достаточно скрытным, а ужасный опыт общения с отцом всего несколько месяцев назад заставил его еще глубже уйти в себя. Я скучаю по тем дням, когда он приятельствовал с мальчишками своего возраста, интересовался играми, фильмами и соревнованиями по «Данджеонз‘н’Дрэгонз» [9]. Мне кажется, внутренне он все еще питает к этому интерес, однако боится проявлять его.
Еще одна причина ненавидеть моего бывшего мужа. Чтоб тебя жарили черти в аду, Мэлвин. И желательно – медленно вращая вертел.
– Я скажу вам, когда мы будем дома, – обещаю. Потом включаю двигатель и сдаю назад. К несчастью, для того чтобы выехать со стоянки, мне приходится миновать фургон, а это значит, что оператор сможет четко разглядеть нас. Я питаю слабую надежду на то, что дети этого не увидят, – но, конечно же, Ланни замечает сразу.
Она указывает пальцем прямо на них:
– Какого черта они делают?
– Снимают нас, – отвечаю я. – Пожалуйста, опусти руку.
Ланни не слушается меня. Вместо этого поворачивает кисть и привычно-гордым жестом показывает им средний палец.
– Надеюсь, они это засняли, – говорит она. – Козлы недоенные. Зачем они это делают?
Я не хочу рассказывать детям этого, но лучше подготовить их.
– Помните ту женщину на «Шоу Хауи Хэмлина»?