Волчья река — страница 39 из 63

Я завершаю звонок прежде, чем сигнал снова прерывается, и кладу телефон в карман. И тут слышу хруст сломанной ветки, потом шорох. Здесь кто-то есть.

Может быть, это все-таки медведь.

Я молча останавливаю Коннора. Металлическое одеяло шуршит, но с этим ничего не поделать. Медленно опускаю рюкзак на землю и достаю пистолет. Мы выключаем фонарики. Я пригибаюсь, и Коннор повторяет мое движение.

Подношу палец к губам. Лицо у мальчишки бледное, трясется он еще сильнее, однако кивает.

Сначала я отмечаю сам факт выстрела, потому что дерево рядом со мной брызжет щепками во все стороны, и одна из них впивается мне в плечо. Сначала я осознаю это, а мгновение спустя – отчетливый хлопок выстрела, и одновременно приходит понимание, что мы оказались в отчаянном положении. Я хватаю Коннора за плечо и тащу его вправо, за толстый узловатый ствол старого дуба, и шепчу ему:

– Оставайся здесь. Прячься. Понятно?

– В нас стреляли? – Дрожь не прекращается, хотя слегка затихает.

– Будь здесь, – приказываю я ему. Мне нужно увести их прочь от него. Сейчас парень ничего не может сделать – он в шоке. – Коннор, понимаешь?

Он кивает. Я перемещаюсь к соседнему дереву и прислушиваюсь – не слышно ли шагов. Всё тихо. Тот, кто стрелял, сидит где-то в засаде. Ждет.

Так что я предоставляю ему то, во что можно выстрелить. Сняв свою ярко-оранжевую бейсболку, запускаю ее в воздух, словно «летающую тарелочку» в игре. Она пролетает добрых двадцать футов, потом меняет направление и планирует прочь под углом. Я не вижу выстрел, который разрывает ее в клочья, но слышу его мгновение спустя.

Он довольно хороший стрелок, но медленный. Быть может, в первый раз выстрелил слишком быстро, на адреналине, потому что поторопился – и промахнулся мимо моей головы на пару дюймов. Будь он спокоен, я и охнуть не успел бы.

Снова смотрю на Коннора. Мне не хочется оставлять его одного, дрожащего и испуганного, но сейчас у меня нет другого выбора. Мне нужно отвлечь этого типа. И разобраться с ним, потому что он угрожал моему ребенку. «Моему ребенку!» Я никогда не ощущал этого так сильно, как сейчас, – эту потребность защитить Коннора любой ценой; однако эта потребность исходит из самых глубин моей души.

Пригибаюсь, перебегаю к следующему укрытию, ставя на то, что он не очень-то умеет стрелять быстро и при этом метко. Так и есть. Его выстрел запаздывает и попадает в дерево, за которое я уже нырнул. Между этим деревом и следующим – густые заросли подлеска, и я распластываюсь на земле и ползу по-пластунски, цепляясь за землю предплечьями и носками ног, тихо и быстро. Потом сворачиваю и приподнимаюсь. Здесь деревья растут густо, и с той стороны их строй выглядит непроходимым. С этой стороны они кажется реже, и я пробираюсь дальше по широкой дуге, так, чтобы стрелок оказался в поле моего зрения.

Так и получается.

Их двое: в лесном камуфляже, никаких ярких нашивок или жилетов. Стрелок и наводчик. Они не хотели, чтобы их заметили. Мне приходит в голову, что у них есть армейский опыт. Если это так, то наводчик начнет осматривать периметр… сейчас.

Точно по моему отсчету, более низкорослый из этих двоих отводит взгляд от направления, в котором они стреляли, и совершает медленный разворот, тщательно осматривая местность. Я не шевелюсь. Я совершенно уверен, что он меня не заметит.

Ломаю веточку. Тихий звук, как будто пробежала полевка или землеройка. Добавляю тихий шорох, возя по земле носком ботинка.

Второй мужчина должен прикрывать тыл стрелку; это тоже его задача. И он подходит, чтобы проверить. Я мог бы пристрелить их обоих из укрытия, без малейших проблем, и я уверен, что Гвен так и сделала бы. Но если я это сделаю, то не узнаю, кто натравил на нас этих мерзавцев.

Я выжидаю, а потом, когда человек проходит мимо меня, делаю шаг вправо и впечатываю дуло своего пистолета ему в затылок. Он замирает на долю секунды, и этого достаточно, чтобы ударить его под колени и заставить рухнуть на землю.

– Лежать, – приказываю я ему и хватаю его ружье. Потом поворачиваюсь и стреляю в сторону его дружка, который перекатывается, чтобы прицелиться в меня. Делаю три выстрела, один за другим, аккуратно смещая их по направлению к нему. Наглядное предупреждение. Это высокий бородатый мужчина, и я надеюсь, что если он достаточно профессионален, чтобы осознать ситуацию, то бросит оружие и сдастся.

Он этого не делает. Поднимает ствол и стреляет. Это выстрел наугад, без возможности прицелиться, но он сделал свой выбор и лишил выбора меня.

Я стреляю ему в голову, не моргнув и глазом. Он умирает почти мгновенно; я вижу, как его глаза сначала широко распахиваются, потом закатываются, и тело его обмякает. Одна судорога – и всё кончено.

Я снова поворачиваюсь к его дружку, который разумно сохраняет неподвижность, и прижимаю дуло к его затылку. Волоски у него на шее встают дыбом.

– Не двигайся, понял?

– Да, да, ясно, – говорит он, лежа ничком и раскинув руки в стороны.

Я обыскиваю его со спины, потом переворачиваю и прижимаю все еще горячее дуло к его лбу, одновременно проверяя, нет ли у него другого оружия. Он вздрагивает. Когда я заканчиваю обыск и выпрямляюсь, на его загорелой коже остается маленький ровный красный кружок ожога.

– Ты морпех или типа того? – спрашивает он меня. Акцент у него местный.

– Пилот, – отвечаю я ему.

– Черт. Не знал, что в летных школах теперь учат таким фокусам.

– Армия? – угадываю я. Он кивает. – Извини, братан. Кто вас послал?

– А кто говорит, что нас кто-то послал?

Я пожимаю плечами:

– Насколько я знаю, сезон охоты на детей еще не открыт.

– Слушай, мы приняли вас за оленей, вот и всё.

– Врешь. Вас кто-то послал.

– Ты застрелил Трэвиса?

– Если это твой приятель – то да. У меня не было выбора, – говорю я ему. – Он мертв.

– Тогда отвянь, мужик, я тебе ни хрена не скажу. – Это худой крепкий мужчина лет тридцати пяти, ветеран войны, но его глаза наполняются слезами, и я вижу неподдельную ярость в его взгляде. – Ты только что убил моего кузена.

Я снова направляю на него ружье:

– Кто вас нанял?

– Да. Пошел. Ты.

Он ожесточился, я это вижу. Иногда люди именно так реагируют на горе. Я надеялся, что это заставит его расколоться, но вместо этого его броня становится бетонной. Может быть, копы что-нибудь добудут из него. Я не смогу.

Слышу тихий металлический шорох и поворачиваю голову в ту сторону. Коннор скинул одеяло и теперь обходит деревья. Я поднимаю руку, приказывая ему остановиться. Потом достаю свой телефон и снова набираю 911. Говорю им, что в лесу была перестрелка со смертельным исходом и одного человека я сейчас держу под прицелом. Надеюсь, это заставит их пошевелиться.

– До добра тебя это не доведет, – говорит мне пленник.

Оператор 911 сказала мне не прерывать звонок, и я этого не делаю. Кладу телефон на землю рядом с собой.

– Почему? – спрашиваю. – У тебя что, есть друзья на высоких постах?

Он продолжает злобно смотреть на меня: ему очень хочется меня убить. Я чувствую ненависть, которая исходит от него, как пар от кипятка.

– Не у меня, – говорит он и неожиданно скалит зубы в неком подобии улыбки. – Трэвис был копом. А ты только что хладнокровно прикончил его. Я видел это, ты, долбаный убийца! – Он повышает голос.

– Он никого не убивал, – возражает Коннор. – Это вы пытались нас убить.

– Ты свихнулся, сынок. За каким чертом людям, которые пошли поохотиться, пытаться вас убить? Этот гад просто ни с того ни с сего набросился на нас.

Я понимаю, что происходит. Он хочет, чтобы это попало на запись в диспетчерской 911.

Протягиваю руку и обрываю звонок. Слишком поздно. Мы влипли. Конечно, я могу предъявить улики того, что Трэвис стрелял в нас, включая мою изрешеченную оранжевую бейсболку, но в таких вещах всегда есть такая штука, как недостаточность улик, и ее обычно трактуют в пользу местных жителей или копов. А Трэвис был и тем и другим.

Я снова направляю ружье на своего пленника:

– Как тебя зовут?

– Отвали.

– Ладно, Отвали, вот что будет дальше. Или ты скажешь правду, или я устрою тебе натуральный ад на земле. Натравлю на тебя полицию штата, ФБР, кого угодно, но докажу, что ты – чертов лжец, которого наняли, чтобы прострелить мне башку, и тогда тебя закатают в тюрягу на двадцать лет, если ты по-быстрому не поумнеешь. Кто вам заплатил?

Он закрывает рот, опускает подбородок и смотрит на меня пристальным взглядом, в котором читается, что он ни за что не намерен сотрудничать – только не со мной и, скорее всего, ни за что на свете. Им заплатили достаточно много, чтобы они держали рот на замке. Или, быть может, он боится, что окажется следующим в списке. И то и другое может быть правдой.

Коннор спрашивает:

– А теперь мы можем вернуться в коттедж? – Голос у него усталый и все еще сильно дрожит.

– Извини, но нет. Мы должны ждать здесь, – говорю я ему. – Завернись в одеяло, чтобы не мерзнуть, хорошо? Сядь и съешь что-нибудь.

Коннор кивает. Через несколько минут он уже выглядит лучше – после того как съедает энергетический батончик и запивает его водой из фляги. Завернутый в одеяло, он похож на буррито в блестящей фольге. «Боже, – снова обрушивается на меня мысль, – он же еще ребенок!» И за несколько часов Коннор видел безобразный гниющий труп, потом в него стреляли, а потом он присутствовал при убийстве. И даже если не видел, как я застрелил Трэвиса – а я надеюсь, что этого не видел, – он знает, что произошло.

Я должен был защищать его. Это должна была быть безобидная прогулка по лесу.

Могу представить, что скажет мне Гвен… и это напоминает мне о том, что лучше позвонить ей. Немедленно. Но когда я набираю ее номер, то слышу только гудки и автоответчик. Я не оставляю сообщения. Я понятия не имею, как рассказать ей об этом. Она сама перезвонит мне, когда увидит, что я пробовал связаться с ней.

Надеюсь, с ней всё хорошо. На меня обрушивается жестокое, тошнотворное осознание того, что если кто-то пытался устранить меня и Коннора, то Гвен и Ланни тоже в опасности. Мне следовало прийти к этому выводу раньше, но сейчас я, как и Коннор, соображаю не лучшим образом. Я только что убил человека. Спокойствие и сосредоточенность, которые я и