— Человек? — неуверенно спросил Симон.
— Кто его знает, — Гидеон вздохнул, — пошли, посмотрим. Держись позади, малый.
Они начали острожно продвигаться, оскальзываясь на мощных узловатых корнях, отполированных бесчисленными дождями и талыми водами — сотни и сотни дождливых весен.
Симон сжимал в руке лучевик — вроде, и не собирался пускать его в ход, но весомость оружия придавала ему уверенность.
Теперь уже не нужен был бинокль, чтобы увидеть — кусты шевелились, там, в самой гуще, скрывалось что-то большое, пока еще плохо различимое.
Гидеон сказал:
— О, Господи!
Кусты раздвинулись, и гибкое серое тело скользнуло вперед. Огромный волк, припав на передние лапы, смотрел на них спокойными желтыми глазами. Ноздри его шевелились, втягивая воздух, потом он вздернул голову, коротко завыл и, скользнув прочь, затерялся в густом подлеске.
— Пустельник! — пробормотал мальчик.
— Ты о чем?
Мальчик сделал охранительный знак.
— Кто его знает, зверь это или оборотень? Вон, смотрел прямо в глаза, зараза!
— Там еще что-то есть, — тихонько сказал Гидеон.
Теперь и Симон видел — что-то белое, неподвижное проглядывало сквозь путаницу веток.
— Зденко, — сказал он, — подожди здесь, ладно?
— Я один не останусь, — мрачно возразил мальчик. — Страх-то какой…
— Побудь с ним, Гидеон.
Симон начал продвигаться вперед, сжимая в руке лучевик. И лишь когда подошел совсем близко, понял, что оружие ему не понадобится.
Девушка лежала, глядя в серое небо — руки раскинуты, шея неестественно вывернута, подол хол-щевой юбки задран… Он наклонился, движением ладони закрыл ей глаза, потом поднял на руки — босая ножка беспомощно болталась, — и понес девушку к остальным.
— Ядзя! — прошептал Зденко. Гидеон отстранил его.
— Ни к чему тебе смотреть на это, парень.
Но Зденко не отрывал от неподвижного тела расширенных глаз.
— Какая она-белая… — прошептал он.
— Не понимаю, — Гидеон был потрясен не меньше мальчика. — Почему? Зачем?
— Это волколак, — по-прежнему шепотом произнес мальчик, — пустельник… выпил из нее всю кровь. Смотрите…
На белой круглой шее синели два отчетливых пятна — крохотные обескровленные ранки…
— Это не волчьи зубы… Это он… Ой-ей-ей, бабка права была… ой, что делается…
— Помолчи, ладно? — пропросил Симон. — Ступай к своим, скажи, что мы нашли ее… Впрочем, нет — идите вдвоем, я подожду тут.
Он положил девушку на землю, пристроив ее между корнями огромной ели — казалось, она спит, свесив русую голову на бок.
— Возьми лучевик, Гидеон. Мало ли что… Сам он устроился рядом, охватив руками колени. «Мы же могли и вовсе не взять оружия, — подумал Симон, — если бы не традиция… А теперь, похоже, без него не обойдешься. Надо подумать — может, Винеру удастся приспособить инжекторы; те, вроде, могут выстреливать снотворными ампулами. Хоть какая защита. Паршиво все получилось — деревенские и так напуганы, а тут еще и это… Но что же могло случиться? Что бы там не плел перепуганный Зденко, наверняка девушку задрал волк — но почему только две ранки? Да еще такие аккуратные… И крови нет, что правда, то правда… И потом — что могло заставить девушку, какой бы пустоголовой она ни была, отправиться ночью в лес, да еще в эту их Хромую неделю, когда все и носа-то за порог высунуть боятся?»
Он слышал вдали возбужденное верещание Зденко, крики старосты, который созывал разбредшихся людей, треск ломающихся ветвей…
Симон вздохнул, вновь покосился на девушку — полупрозрачные веки, похожие на лепестки лилии, теперь были закрыты, синие губы изогнуты, точно она улыбалась чему-то, ведомому только ей одной. Маленькая ручка была плотно стиснута — он помедлил, потом осторожно отгибая окоченевшие пальцы, разжал ладонь; там что-то блеснуло, алое, точно капельки крови. Он осторожно дотронулся до сокровища — холодные на ощупь, застывшие капли, нитка бус из искусственных рубинов, таких ярких и совсем ничего не стоящих… синтетических рубинов.
Он помедлил, потом поднял пылающую нитку и спрятал ее в нагрудный карман комбинезона.
Голоса все приближались — впереди, ведя лошадь в поводу, бежал Михей. Увидев беспомощное тело, прикорнувшее между корнями, он сначала кинулся вперед, потом остановился, вгляделся и нерешительно произнес:
— Ядзя…
— Мне очень жаль, — начал, было, Симон, но Михей, не обращая на него внимания, молча отстранил его, поднял девушку и понес. Когда он клал свою ношу поперек седла, лошадь шарахнулась, и Зденко придержал ее за повод. Лошадь стронулась с места, белые руки девушки, полускрытые густой лошадиной шерстью, мягко покачивались в такт конскому шагу. Остальные молча шли за лошадью — за все время пути не было сказано ни слова.
На перекрестке Симон остановился.
— Послушай, Гидеон… Я с ними… А ты поговори с Коменски, ладно?
— Да он все видел…
— Я думаю, не все… В любом случае, надо ему рассказать. А в деревне тебе пока лучше не появляться — мало ли…
Гидеон пожал плечами и направился по верхней дороге, тогда как лошадь, ощутимо ускоряя шаг, потрусила вниз, в долину, сопровождаемая молчаливой толпой людей.
Лишь только из-за холма показались крытые соломой крыши, Зденко сорвался и побежал со всех ног; поэтому Симон не удивился, когда увидел, что по обочинам дороги их встречает молчаливая толпа — женщины в накинутых на голову белых платках, старухи и дети. Все они молчали и расступались, когда бурая мохнатая лошадка со своей ужасной ношей приближалась к ним.
Мягко стуча подковками по земле, лошадь вошла во двор михеева дома — старуха уже стояла на пороге; молчаливая белая фигура со слепыми сморщенными веками. Но она повернула голову на звук с той безошибочной точностью, какая дается людям, живущим во тьме долгие годы — или обладающим внутренним зрением.
— Это Ядзя? — спокойно спросила она. Михей кивнул — она не могла этого видеть, и все же сказала:
— Тогда несите ее в дом.
Сама она посторонилась, пропуская Михея, который уже поднимался на крыльцо со своей беспомощной ношей.
— Ее нужно переодеть, — сказала она, — запали свечу, Михей.
Михей внес мертвую Ядзю в дом, остальные молча сгрудились у порога. Старуха было двинулась следом, потом обернулась, поглядев своими слепыми глазами на Симона.
— Это ты, чужеземец? — спросила она.
— Да, — ответил Симон.
— Ты нашел Ядзю?
— Да.
— Знаешь, что с ней?
— Нет… — неуверенно ответил Симон, — полагаю, что задрал волк… но…
— Волк? — сурово спросила старуха. — Нечего наговаривать на безвинную тварь. Волк пришел ее оплакать. Ядзю погубил не волк — вурдалак. Ты ведь все искал вурдалаков, чужеземец? Так вот он — погляди, что он сделал с ней.
— Я не верю в вурдалаков, — устало сказал Симон.
— А зря. Ты не веришь в тьму? Человек становится упырем, когда ему непосильно нести свое, человеческое бремя. Вот он и выбирает себе судьбу полегче.
— Полегче? — переспросил Симон.
— Упырь творит зло, потому что иначе не может — как ветер не может не дуть, — он не ведает ни сомнений, ни угрызений совести.
— Что-то в этом есть, пожалуй, — согласился Симон. — А каков он с виду?
— С виду, — сурово сказала старуха, — он страшен.
— Почему же она пошла за ним?
— Он позвал, и она пошла. Никто не может противостоять его зову. А сейчас уйди, чужеземец. Нам нужно прибрать бедную девочку… Захочешь проводить ее, приходи завтра, в полдень…
— Хорошо, — сказал Симон. Он повернулся и пошел, спиной ощущая неподвижный слепой взгляд.
Он подошел к воротам замка — с гор спустился туман и защитное поле, атакуемое мельчайшими капельками воды, мягко светилось. Он открыл проход портативным разрядником и поднялся на крыльцо — изнутри пахнуло теплом и уютом обжитого помещения и легким, чуть ощутимым запахом плесени и тления, который не могли перебить даже ароматизаторы.
«Теперь это и есть наш дом, — подумал Симон. — Другого у нас не будет».
Он снял с плеча сумку с бесполезной аптечкой, разрядил лучевик и направился в лабораторию. Винер был там — при звуке шагов он поднял голову и спросил:
— Ну что?
— Разве ты не видел? — спросил Симон, укладывая аптечку в гнездо. — Я думал, вы повесили Наблюдатель над лесом…
— Видел, — согласился Винер, — но подробностей не знаю. Что с ней произошло?
— Она умерла, — коротко сказал Симон.
— Это я и без тебя знаю. Я спрашиваю — отчего?
— Понятия не имею.
— А что говорят в деревне?
— В деревне, — по-прежнему неохотно ответил Симон, — говорят, что это вампир.
— Я был прав, — в голосе Винера звучало чуть ли не торжество.
— Неизвестно. Это только разговоры, понимаешь…
— Если бы ее можно было исследовать… и впрямь ли из нее выкачали кровь…
— Нас убьют раньше, чем ты подойдешь к ней с анализатором.
— Жаль.
— Да, — сказал Симон, — жаль. Он помолчал, потом расстегнул нагрудный карман и извлек отуда пылающую нитку.
— Откуда эти бусы, Винер?
Красные блики упали на лицо Винера, и тот непроизвольно прищурился. Потом спокойно сказал:
— Это мои. Я ей подарил. Попросил Наташу, она сделала… задала программу синтезатору…
— Ara, — тихонько сказал Симон.
— Это же углерод, — Винер превратно истолковал его восклицание, — возни всего на пять минут. А она любила украшения, Ядвига.
— Они были у нее в руке.
— Надо же…
Симон вздохнул.
— Ладно, пойду, доложусь. Что говорит Коменски?
— Говорит, предпочел бы перебраться к Лагранжу на равнину — ему все это не нравится.
— Кому нравится, — горько пробормотал Симон.
…Оливия встретила его в коридоре. Казалось, она стоит тут уже вечность, неподвижная, точно замковая статуя, прижав под грудью узкие белые руки. «Да она ждет меня!» — подумал Симон.
— Я дежурила на Наблюдателе, — сказала она. — Эта девушка…
Симон неохотно сказал: