На другой день вечером обоз подъезжал к Переяславлю; он счастливо миновал опасные места, нигде не навлёк на себя подозрений местных властей. По дороге встречались иногда гонцы из русского войска, встречались посланные по делу дьяки городских воевод, но никто ни разу не спрашивал, чей это был обоз и куда он направлялся, потому что видели его под охраной русских рейтар. Не доезжая до Переяславля, почти в виду его, Пушкарь подошёл к Алексею и просил его дозволить обозу отделиться от рейтар.
— До города и недалеко, да дорога тут тяжела, и скользко будет въезжать в город. Я останусь под твоей защитой, представлюсь скорее перед воеводой; а Волкуша пойдёт с обозом в объезд; их, вишь, сколько народу, здесь близко от города, им не опасно. Они и заедут там, подальше в город; там дорога повернее будет.
Ни Алексей, ни рейтары не удивились такой просьбе и считали уже свои обязанности по охране законченными, так как город, где расположено было русское войско, лежал в одной версте перед ними.
Пушкарь, проводивший обоз и семью на другую окольную дорогу, сам не отставал от Алексея и ехал с ним рядом, верхом на лошади, взятой им из обоза.
— Вот як у нас города растут, — говорил он Алексею. — Переяславль недавно только сожгли весь, а он опять, как молодая трава, из земли вырос! А сколько тут было крови пролито! У нас степь и на солнце не высыхает: то поляки, то турки её кровью казацкою поливают! — говорил Пушкарь с горькой усмешкой и задумчиво поводя головой.
— Да и казаки ваши немало помогали басурманам христианскую кровь проливать, — заметил ему Алексей, следя глазами за обозом, медленно исчезавшим за поворотом около города, и различая ещё сани, в которых сидела семья Пушкаря. Боярин был не в духе, он уже жалел, что отпустил обоз в сторону; лучше было бы самому довести его через город к воеводе и к войску.
— Что делать, — продолжал Пушкарь, — заварили ляхи похлёбку, пришлось её казакам хлебать! И добро наше и веру — всё отнять пожелалось им, не доставайся же никому родная земля! Чем так жить за ляхами, так помирать лучше, думали казаки; ну и расходились так, что никак не уймутся! Хоть и есть другая дорога, а на ту ступить страшно, не верят!
— Сами же вы под высокую руку русского царя отдалися, так надо одного его держаться и верить! После того что поклялись и присягали, греха вы не боитесь опять изменять своей присяге! — горячо и искренно толковал Алексей и представлял всё Пушкарю, как ему самому представлялось их дело.
— Так уж почти целый век дело ведётся: народ обманывали, и народ привык обманывать! Пока был у нас Богдан, ему все верили. А как начали у нас по три гетмана назначать, так не знают, кому и верить. Может, и нашёлся бы человек, что всей душой пожелал бы казакам лучшей доли, да и тому побоятся верить! Старое помнят; тянет их на Запорожье, где прежде жилось на воле! — проговорил в ответ ему Пушкарь.
— И ты помнишь старое? Бывал и ты на Запорожье?
— Там и вырос! Оттуда ходил с Богданом Хмельницким на ляхов; с ним был, когда разбили мы польских панов и города забрали многие, взяли и Корсунь! Давно то было, как ходили запорожцы с Богданом на ляхов, под Збаражем, около Зборова: тут-то Богдан да вместе с крымцами избил было ляхов вконец! К самому королю подходили, да крымцы нас тогда продали; с ляхов денег много взяли, и Богдана продали! Хан крымский помешал. Ну, всё же тогда много льгот казакам выговорили и много городов у ляхов отобрали!
— Куда же вы потом шли? — спрашивал Алексей.
— После того в Киеве нашего гетмана с колокольным звоном встречали, духовенство шло навстречу, сам митрополит принимал его за то, что отстоял свою веру против латинской! Тогда было русским послушать Хмеля, Богдана, тай не мириться с ляхами! За Богданом тогда вся бы Украйна пошла к вам, а теперь и казачество на части раскололось. Як тий лёд, шо таять начал! А прежде сплошной был! — закончил Пушкарь.
— И теперь не ушло время всем вам заодно покориться русскому царю, — толковал ему боярин.
— Поживём, так увидим, что будет; кто потопае, той и за бритвы хватае! — проговорил Пушкарь.
Они въехали в город и по улицам Переяславля, вновь застроенного чистыми домиками и белыми мазанками, подъезжали к главной квартире, где стоял начальник войска.
— Вот ты и дома, боярин! — обратился к нему Пушкарь. — Спасибо, что проводил нас, небогих! — проговорил он с обычной своей усмешкой и снимая шапку с глубоким поклоном. — Ты пока пойдёшь докладывать о себе начальству, а я поскачу повстречать обоз…
— Куда же ты?.. — заговорил было Алексей, но пока он опомнился, Пушкарь был уже далеко от него. Указывая протянутой вперёд рукой, что он едет в сторону, направо, и весело кланяясь, он исчез на повороте тянувшейся перед ним улицы. Алексей посмотрел ему вслед, потом обернулся взглянуть на рейтар. Рейтары как бы ждали от него приказаний. После минутной нерешительности Алексей приказал:
— Слезайте с коней! Да один оставайся здесь, посматривай, не едет ли обоз! — И сам сошёл с коня и направился отыскивать воеводу Ромодановского или своего начальника Шепелева.
В главной квартире он узнал, что все выехали за город, где Ромодановский смотрел пришедшие на помощь ему полки. Вернуться должны они были не ранее вечера. Алексей остался около главной квартиры, поджидая появления обоза. Но ни обоз, ни Пушкарь не появлялись более ни в этот день, ни во все последующие дни.
Когда Алексей представился полковнику Шепелеву и помянул, что он провожал сюда обоз с припасами, то Шепелев спросил его удивлённо:
— Откуда Господь послал?..
— Обоз вёл старый казак, что поставляет припасы на русское войско. Он просил на этот раз проводить его, зная, что татары гуляют по степи.
— Как зовут казака? — спросил, вмешиваясь в разговор, старый ротмистр, давно проживавший в Переяславле.
— Его зовут Пушкарь, — ответил Стародубский.
— Пушкарь?.. Такого казака не знаем, — проговорил ротмистр.
— Смотри, боярин, не надул ли кто тебя? Не пошёл ли тот хлеб к запорожцам? — спросил Шепелев, сомнительно поглядывая на всех присутствующих.
— В избе у этого казака я два дня лежал больной, там перевязывали мне раненую ногу и ходили за мной, как за родным сыном, — смущённо рассказывал Алексей, сам начиная терять доверие к Пушкарю.
— Благодари, что не обобрали и не убили тебя, боярин! Тут у них всё так бывает: нынче вам служат, а завтра оберут вас для своих запорожцев! — смеясь, говорил ротмистр, самодовольно потряхивая русыми волосами с проседью.
— Ну, не смущайся, боярин Алексей Никитич! Может, и пришлось тебе чужим помочь, зато от татарина, что ты взял в плен, узнали мы добрые вести. Ты в недолгое время, боярин, успел и под пулю попасть, и языка достать, из тебя воин будет настоящий! — утешал Шепелев смутившегося Алексея.
— А боярин Стрешнев не вчинял против меня дела? — решился спросить Алексей.
— Сотенный? Ну, я потолковал с ним, чтоб он таких дел в полку не заводил и местами не считался. И в мирное время некогда этот вздор разбирать, да и в разрядных книгах искать, чей род и сколько мест занимал служебных и кому следует быть по службе выше, а теперь нам и совсем не о том надо думать. Ступай отдыхать, боярин, считай дело оконченным; я челобитной его не принял. И бесчестья тут нету. Если придётся тебе в походах и впереди быть, и выше старшего в роде занять место, — так тут не Москва и то не на царском пиру! Лишь бы везде поспевать вовремя. Да и род твой был всегда повыше других, считая по служебным местам, — докончил Шепелев, отпуская Стародубского[7].
Алексей весело поклонился начальнику и пошёл искать квартиры, на которых разместили его рейтар.
Прошло много времени, но ничего не было слышно об исчезнувшем обозе. Пушкарь пропал также бесследно со своей семьёй. Среди нового дела, новых забот по службе и предстоящих опасностей Алексей не мог забыть этого обмана. Теперь ему казалось, что обе женщины ухаживали за ним недаром, а старались обойти и заговорить его. Гарпина даже укачивала, убаюкивала его своими песнями, чтобы не допустить его осмотреть обоз. И что за молоко давала она ему, так клонившее его в сон? Говорят, они поят так малых детей молоком из маку, чтоб усыпить их… Даже краска пробивалась на щеках Алексея и жгла их внезапным румянцем, когда он вспоминал о своём излишнем доверии.
К тому же бывшие при нём рейтары выбалтывали его приключение, и в полку молодые бояре посмеивались над ним, поминая ласковых казачек.
— Не назвал бы его Шепелев молодцом, когда бы ведал о том! — говорили они.
Однако скоро всё было позабыто перед новыми событиями войны. Взятый Алексеем татарин заявил, что толпа их выслана была запорожцами высмотреть, велико ли войско, шедшее на помощь русским. Он сообщил ещё, что на правом берегу Днепра начинались раздоры и несколько казацких полков желали перейти к русским по наущению гетмана Ханенко.
— Бот какие вести! Только можно ли доверять этим казакам? — толковали русские воеводы, полковники и сотенные, собравшиеся на совещание перед квартирой Ромодановского.
— Что за гетман Ханенко? Где он? — спросил Алексей, ещё не знакомый с местными делами.
— Ханенко недавно был на стороне поляков, а теперь напрашивается к нам, — объяснил ему Шепелев. — Гетманом его выбрали полки казацкие, отшатнувшиеся от Дорошенко, а поляки взяли его под своё покровительство.
— Дорошенко ведь тоже не раз уже просил принять его в русское подданство? — заметил один из сотенных.
— Он слишком много захотел! — сердито отозвался Шепелев. — То обозлился за наше перемирие с Польшей и бросился звать на помощь турецкого султана, а теперь, как видит, что уже немного полков на его стороне остаётся, так и он тянется к русским. Только отдаётся с таким договором: чтобы быть ему одному гетманом всей Украйны да чтобы не было и русских воевод в их городах! Что ж это за подданство будет? — спрашивал Шепелев, сердито всех озирая.
— Про то мы ничего не знаем, про то ведает Бог да великий государь! — ответил один из старых бояр.