ился до беспамятства.
— Вот как случилось, — проговорил Алексей, соображая, в какое положение поставлены были теперь боярышни, если б он не случился здесь на помощь им.
— Я отвезу их, если позволишь, — просил конюх.
— Погоди, — говорил Алексей, опустив на грудь голову, как бывало всегда, когда он раздумывал о чём-нибудь. Он глядел на сани и лошадей Савёловых, стоящих без кучера в ряду других саней, небольших деревенских дровней.
— Гм, — протянул он наконец, — вызови боярышень и их сенную девушку; скажи им, что кучер хмелен, кони не стоят и уезжать им надо!
Конюх сперва было взялся за голову, будто поручение затруднило его, но вдруг шмыгнул в избу. Алексей стоял сумрачен и потупившись.
— Да, лучше так, увижу и поговорю с ними, благо случай есть… Скажу им слово разумное, пригодится им! — говорил он сам с собой. Тут он взглянул на крыльцо и, заслышав шаги, увидел, что обе боярышни идут тихо, спокойно так; только девушка их охает, суетится, руками размахивает, перепуганная. Алексей кликнул конюха и велел вывести лошадей Савёловых к дороге от избы подальше. Сани выехали на простор, и боярышни шли за санями. Они не замечали, что Алексей шёл вместе с ними.
— Справишься ли с лошадьми-то? — расспрашивала конюха Стародубских Феклуша, провожатая боярышень.
— Да спроси, кто он, откуда? — тихо предостерегала Феклушу старшая боярышня.
— Не надо бы его, справимся сами! — живо говорила меньшая.
Конюх стоял в недоумении, он не смел овладеть санями против воли их владелиц. Алексей подошёл к нему на помощь.
— Так нельзя, боярышни, — заговорил он, подходя с поклоном. — Мы соседи вашего боярина Савёлова и вас одних отпустить не посмеем.
Боярышни взглянули на него испуганно, а Феклуша всплеснула руками с лёгким криком. Она признала боярина Стародубского.
— Замолчи ты, — тихо говорил Феклуше Стародубский, — а вы, боярышни, не бойтесь! Я вам клятву даю, что ничего дурного вам не приключится, и я сам довезу вас бережно…
— Мы не знаем тебя, — ответила меньшая боярышня, — лучше мы в избу вернёмся, попросим везти нас хозяина… — Алексей взглянул в лицо её, открытое и освещённое вечерней зарей; он заметил на лице её испуг.
— Позволь, погоди, боярышня! Я скажу, кто я и откудова. Я сын Стародубского Никиты Петровича, а зовут меня Алексеем…
Чуть не вскрикнула боярышня Паша, но крик замер у неё. Она всматривалась испуганно, пытаясь узнать боярина; знала она, что видела его в детстве, но признать не могла теперь. Феклуша меж тем стонала и выла. Но неожиданно, спокойно подошла к Алексею боярышня Степанида.
— Боярин! Не губи нас, провожать нас тебе не пристало, не по обычаю; пошли с нами конюха!
— Ведь пристало же вам, боярышня, на свадьбу одним приехать! Здесь народу много вас видело, так и мне пристало проводить вас! — проговорил Алексей с усмешкой, глядя в лицо боярышни.
— Видел нас простой народ; они не осудят, что невесту нарядить вздумали, подарить её…
— Я вас каждый день встречаю, боярышни, около нашей вотчины, когда вы с песнями проезжаете в санях своих; и все вас видят…
— Греха в том нет! — вдруг живо вмешалась меньшая боярышня, вся зарумянившись. Кататься нам запрета нет от матушки, и в тереме мы поем песни дедушке. А мы не знали, что чужие бояре нас слушают!
— А знает ли дедушка, что вы на свадьбы смотрите и по чужим вотчинам катаетесь? — улыбаясь, спрашивал Алексей.
— От матушки мы не таимся, а дедушку больного не просим, не тревожим! И ты, боярин, ему о том не сказывай! — проговорила степенно старшая боярышня, прикрыв лицо покрывалом.
— Пожалей, боярин, нашу матушку! — вдруг обратилась к Алексею боярышня Паша, близко подходя к нему. — Храни Бог, ей за нас отвечать придётся! За что же ты нас выдать думаешь? Мы тебе чужие, что тебе о нас печаловаться? А ты не губи нас, боярин! Вреда мы ни тебе и никому не делали… — Паша говорила толково и спокойно, но в голосе слышалась мольба, и глаза её смотрели с укором. Встретив взгляд её синих глаз, Алексей невольно потупился.
— Я в вашу жизнь не мешался бы, поступайте как знаете, да вы ведь в беду попасть скоро можете! Вы недобрых людей повстречаете, горе будет тогда и вам, и матушке. Помолчу я для вас, никому не скажу, только и вы на свадьбы больше не ездите и с песнями не катайтесь! И ещё вас прошу ради самих вас, боярышни. Захара вы со службы своей отпустите, — он человек недобрый!
— Не тревожься, боярин! Никогда нас больше не встретишь и песен наших больше не услышишь! Но никому о прошлом не сказывай, не губи нас! И провожать нас не езди… — просила Паша.
— Хорошо, боярышни, пусть будет по-вашему! Повезёт вас мой конюх; он и лошадок вам уберёт, поставит в стойла. Я ж издали поеду за вами, чтобы знать, что вы счастливо к себе в усадьбу вернулись.
— Спасибо, спасибо, боярин! — раздались весело голоса боярышень и Фёклы. — Поминать тебя станем на молитве.
— Спасибо тебе, а матушке мы обо всём скажем: от неё нет у нас тайного! — промолвила Паша, глядя открыто и приветливо на Алексея своими синими глазами. Взгляд её напоминал боярину молодую птицу, ничем ещё не пуганную; таких случалось часто видеть ему в ранней юности, взлезая на деревья и заглядывая в гнёзда. И обе боярышни тоже выпорхнули из гнезда своего по неопытности и молодости. И старшая, хоть глядела угрюмо, но кротко просила не губить их и обещала молиться за него.
Усаживая боярышень в сани и укутывая им ноги медвежьим ковром, пока конюх его взбирался на передок саней и расправлял вожжи, Алексей сказал им приветливо:
— Так вы на меня, боярышни, не гневайтесь, если чем не угодил вам, простите и вину ту мне отпустите! Поезжайте и пойте песни: я вашему веселью не помеха!
— Не полюбились тебе, боярин, наши песни, так теперь нам петь их не в охоту! — ответила Паша, мельком взглянув на него уже из-под опущенного на лицо покрывала и весело смеясь ему в лицо. И странно было, что в ту же минуту припомнилось боярину то время, когда ещё маленькая боярышня толкнула и рассыпала коробку с пряниками; он признал вдруг в Паше старую знакомую.
— Пой, боярышня! — ответил он, смеясь. — Только в лесу пойте дальше от слободы, чтобы не слыхал никто.
— Благодарствуй, боярин, за милостивое слово! — проговорила с поклоном Паша. И при всплывшем в небе месяце Алексей мог разглядеть лукавую улыбку на лице её. Сани помчались, унося боярышень. Поспешно пошёл Алексей к мальчикам, сторожившим коней его, и, вспрыгнув на своего скакуна, никем не замеченный, выехал шагом из слободы; толпа, собравшаяся около избы, так занята была свадьбой и угощеньем, что не приметила приключения с кучером боярышень и их отъезда.
Выехав в поле, Алексей скоро нагнал сани Савёловых и ехал шагах в пятидесяти за ними. Короткий зимний день давно сменился сумерками, и только неяркий свет молодого месяца помогал Алексею следить за санями издали; они въехали в сосновый бор и скрылись из глаз его; но скоро послышалась песня, на звуки которой он направлял коня. В заунывном, словно вьющемся напеве он различал голос Паши, недавно ещё моливший его не губить их. И боярин всё понукал коня, поспешая следить за ними и беречь боярышень. По странному свойству человеческой природы, ему сделались вдруг близки эти незнакомые девушки, на которых он не обратил бы внимания несколько дней тому назад. Он и теперь готов был идти на шведов, чтоб избежать женитьбы, но не мог бы в эту минуту бросить боярышень на произвол судьбы, — их песня манила его за собой. Он нагнал сани в лесу и ехал в нескольких шагах около них. В чаще тёмного соснового бора неясно белел снег при свете пробившихся сюда лучей месяца; бледные лучи его падали и на лица боярышень, полузакрытых прозрачными покрывалами. Алексей озирался по сторонам, боясь, нет ли в лесу чужих людей, с желаньем удалить всякую опасность от бежавших впереди саней, как будто в них провожал он свои сокровища. С полчаса ехали все они таким образом по лесу и выехали, наконец, на поля Савёловых. В поле песни смолкли, а Алексей оставался далеко позади; вдали видна уже была усадьба боярина Савёлова. Боярышни скоро въехали в ворота усадьбы, а боярин Стародубский, быстрым взглядом окинув дом их и всю усадьбу, повернув своего коня, поскакал обратно и скоро скрылся в лесу. Он вернулся к избе, где была свадьба, постоял в толпе и дождался своего конюха. Поздним вечером вернулись они к себе домой. Старик отец долго ждал его к ужину и не дождался.
— Я насилу уговорил батюшку боярина в постель лечь, — сообщал, встречая Алексея, старик Дорофей. — Сказал ему, что ты, верно, в лесу при месяце за зайцами следил.
— Ну да, — проговорил Алексей, пробираясь на свою половину через сени.
Прошло два дня; упрямый боярин Никита Петрович объявил сыну, что заезжал он к боярину Савёлову, говорил о невесте; Ларион Сергеевич обрадовался: лучшего, говорит, мне суженого желать не надо; берите, говорит, Степаниду Кирилловну.
Кончил отец и ждал, что обрадовал сына. Но сын стоял, глядя в сторону, в лице у него вдруг вспыхнула краска, и, понурив голову, он спросил отца:
— Которая же из двух боярышень Степанида?
— Что ж нам до имени. Как бы ни звали, не всё ли равно? Степанида старшая — та, что любит странниц, — ответил отец.
Алексей выслушал молча, но краска у него сбежала с лица, и он проговорил вдруг:
— Батюшка, ведь боярин Савёлов недобро задумал — навязать мне в жёны раскольницу. А имя её мне тоже не нравится.
— Чуден ты, Алексей. Тебе и то не нравится, что другую Пашей зовут, — говорил ему отец.
— Нет, это имя хорошее, — проговорил боярин, опять зарумянившись.
— Не всё ли нам равно? Не видал ты ни той ни другой и не знаешь, которая лучше.
— Я… — вырвалось у Алексея, но он замолк вдруг.
— Что ещё там надумал? — спросил старик.
— Я надумал, что и прежде сказал, что мне сватать невесту не время: не нынче-завтра в поход уйду, — проговорил сын решительно и холодно.
— Алексей! — сурово крикнул старик отец. — Дело кончено, а после сватовства от невесты не отказываются. Ты упрямство из головы выбрось, не идти же мне к Савёлову да брать назад своё слово!