— Не знаю, не знаю, что и сказать тебе, боярин! — проговорила она, тронутая до слёз, выслушав Алексея.
Скромно передавал он ей слова Лариона Сергеевича, стоя пред боярыней в сумрачной келье. Сумрачно было в келье от близости частых сосен, спускавших на крышу её свои мохнатые ветви.
— Ума не приложу, как поступить мне! — восклицала боярыня Талочанова. — По молодости обе боярышни боязливы, и обе они набожны… И себе гибель чую от гнева твоего батюшки, и их тяжело мне сгубить!
Алексею вспомнилась раздававшаяся в лесу песня, когда он чуть было не повернул коня обратно. «Да ведь не старшая пела», — ободрил он себя.
— Позволь ты мне, боярыня, поговорить с твоей старшей дочкой! Не бойся, не скажу я слова лишнего, а буду увещевать её и склонять согласиться на волю родителей!
— Да поможет тебе Господь! Вот слышен звон к вечерне; ступай, боярин, к большому храму: они обе пойдут к вечерне, встретишь их у храма и, улучив минуту, скажи им о воле их деда. Положись на то, что Господь вложит в их ответы! — просила боярыня.
— Будь спокойна, боярыня, положусь на волю Божию, — говорил Алексей, уходя из кельи плакавшей Ирины Полуектовны.
Выйдя из кельи, он пошёл по тропинке, ведущей к большому храму; ко храму вели все тропинки с разных сторон от келий, все они сходились у одной большой просеки, поросшей по сторонам прямыми, как свечи, зелёными ёлками. Он бодро шёл по этой просеке за решением своей участи. Церковь, видневшаяся в конце просеки, на площадке, была велика и выстроена по плану московских церквей того времени. Около главного купола теснились несколько башенок с небольшими куполами и крестами, куполы выкрашены были синей краской и усеяны частыми золотыми звёздами. Деревянные стены храма были побелены, двери и промежутки между окнами разрисованы изображениями святых с золотыми венцами вокруг лиц их, в виде сияния. Над боковым входом в церковь подымалась уступами деревянная галерея с колоннами, с неё можно было пройти вверху на хоры церкви. Галерея оканчивалась площадкой с колоннами, выходившей к роще. В глубине, на стенах церкви, изображены были святые и ангелы, в сторонке была дверь на хоры. Узкая гряда, с обычными тогда цветами мака, кустами канупера и редкими тогда луковицами тюльпанов, шла невдалеке от храма, параллельно с ним. Около гряд цветов, перед храмом, Стародубский заметил обеих боярышен Талочановых и поспешил догнать их. Старшая наклонилась сорвать листков душистых трав, а меньшая, оглянувшись на Стародубского, быстро скользнула вперёд и скрылась где-то у храма. Алексей, подходя, громко окликнул боярышню Степаниду.
— К тебе с поклоном приехал я, Степанида Кирилловна, от боярина-дедушки! От Лариона Сергеевича.
Испуганная и растерянная, боярышня остановилась как вкопанная, меж тем как меньшая уже скрылась из виду.
— Послан я твоим дедом и родительницей, Ириной Полуектовной, просить тебя, чтобы дала ты согласие вступить со мной в замужество и со мною повенчаться! — быстро проговорил Алексей.
Немая и бледная, двинулась Степанида ко храму, выслушав боярина.
— Неуместно тебе, боярин, здесь, у храма Божия… — возразила она наконец, но он прервал её:
— Нет, мне уместно просить тебя здесь и молиться, чтобы склонил тебя Господь на мою просьбу, ради старого отца моего! И в храме Божием нас повенчают! — сказал он ей.
— Я прежде уже обет дала служить Господу, — сурово отвечала боярышня.
— Ты в семье своей послужишь Господу и в миру спасёшься! Я же оставлю тебя на всей воле и снова на ратную службу вступлю.
— Нет, боярин, лучше не проси меня! — умоляла Степанида.
— Согласись на желанье родителей, боярышня, и протяни мне свою белую руку! — говорил Алексей; и, пробуя победить её лаской, он взял её руку в свои. Но она с силой быстро освободила свою руку и, громко читая молитву, подняла глаза свои вверх, на храм Божий; невольно следя за ней, поднял и Алексей глаза на церковь. На галерее вверху, между нарисованными ликами, увидел он вдруг живой образ, обвитый белым убрусом, спускавшимся на голубой шёлковый летник, и живое лицо боярышни Паши. Лицо её было тревожно, и глазами, полными испуга и слёз, глядела она сверху на сестру и боярина, слушая их речи.
«Обе они против меня, — подумал Алексей, увидя её, — та с причитаньем, а старшая с молитвой».
— Вот, боярин, проси сестру мою! — говорила старшая боярышня. — Она согласится освободить меня, — сказала она, указывая ему сестру свою. — Паша!.. Сестра! От деда пришёл боярин и от матушки, просит он тебя: согласись повенчаться с ним, Паша! Ты скажи своё слово, согласна ли? — с мольбой спрашивала сестру Степанида.
— Если есть на то воля родителей и желание боярина, так я скажу своё слово: «Согласна!» — раздалось сверху певучим голосом Паши.
— То не на смех ли, не чары ли? — смутившись, шептал Алексей и бросил суровый взгляд кверху, в лицо боярышни; но лица обоих вдруг просветлели, когда глаза их встретились. На глазах Паши блестели слёзы, как роса, не успевшая высохнуть от её улыбки и от солнца, светившегося на лицо её сквозь деревья.
— Если ты согласна, боярышня, то будем просить благословенья родителей! — едва проговорил Алексей, чувствуя, что голос готов изменить ему. Так потрясён он был внезапной переменой доли.
— Простите пока, теперь я уйду; а вы помолитесь о благословении Господнем, — сказал Стародубский.
Проговорив это, с краской в лице, он перекрестился на храм, поклонился обеим боярышням и быстрой походкой скрылся между деревьями.
Обратный путь домой показался ему короче, дорога знакомее. Вечер был светлый от зари; тихий ветер веял в лицо ему; отдохнувший конь выступал свободнее и скакал весело. В ушах Алексея звучали ещё речи меньшой боярышни и казались ему милее всех её песен, словно заколдовали они его вместе с тем её причитаньем, что раздавалось в лесу.
«Уговорить бы мне только отца, — думал он, — да скажу ему, что и меньшую-то за меня идти приневолили, всё же ему будет больше по нём, радостней». Так помышлял Алексей, хорошо зная обычаи старого боярина.
Вернувшись домой, Алексей в следующие дни весело смотрел вокруг себя и на всю вотчину: на луга, на поля и на светлое небо над Ветлугой. Часто посещал он Лариона Сергеевича и с ним совещался. Боярин был также светел, доволен, а в доме у него все ожили. Боярышни часто показывались на дороге в бор, показывались и в приходской церкви; и матушка, Ирина Полуектовна, молилась, подымая очи на образа светло и спокойно. По окрестности носились слухи, что сладилось сватовство у Стародубского с Савёловыми, но говорили всё, что сосватали за него старшую боярышню:
— Старшую, старшую! — настаивал снова Никита Петрович, сурово обращаясь к сыну, когда тому подали коня ехать к Савёлову. — Вы там с боярином Савёловым из пустых голов толкуете! Разве можно к нам в семью эту птицу брать, певунью, меньшую боярышню!..
Алексей обомлел. Он было считал дело конченным, а вдруг лежит пред ним беда, как прошлогодний снег, замерзший над молодыми всходами. И сжимала сердце тоска от слов отца. Молча вскочил он на коня и поскакал сказать боярину Савёлову, что дело их снова спуталось!
— Погоди, Алексей Никитыч, не хмурься, ты со мной посоветуйся; это я вперёд видел; да будет за тобою меньшая, потому Степаниду силой не повели бы в церковь! Тверда больно стала; хочу, говорит, пострадать ради Господа! — рассказывал боярин Савёлов.
— Старика моего тоже не приневолить! — мрачно говорил Алексей.
— На это я также надежды не полагал: упрям он в том, что задумает! А мы обойдём его, невесту мы под фатой поставим. На Руси у нас нередко так, одну другой подменяли!
Молодой боярин слушал недоверчиво, хотя лицо его прояснилось и улыбка мелькнула на сжатых губах.
— Согласится ли меньшая боярышня войти в семью обманом?.. — робко проговорил Алексей, боясь услышать сомнительный ответ.
— По правде скажу тебе о том, что в семье у нас приключилося! Ведь одна у нас голубка, меньшая, осталась! Двое суток напрасно искали мы старшую, Степаниду: увели её черницы! — Голос Савёлова дрогнул и прервался.
— Не нашли вы на след? — спросил Алексей, жалея деда.
— Письмо сегодня подкинули. Пишет она, что поселится в монастыре; просит не горевать и не опасаться. — Голос старика снова прервался. Слёзы показались на глазах Стародубского от жалости к горю боярина-деда; но в то же время сердце забилось у него привольней при вести, что боярышня Степанида удалилась навсегда из мирской жизни!
— Ради этого подаюся на обман! — говорил Савёлов. — Невеста обещана, да где же взять её, если не подменить другой? И Никиты Петровича гнев уляжется, когда узнает он, что другой невесты в доме нет у нас, и не наша вина в том! Торопись же боярин свадьбой.
В тот же вечер Алексей сказал отцу, что дело их кончено и невеста обещана.
— Да которая? — спросил Никита Петрович подозрительно.
— Какую ты сватал, а мне до того дела нет, которая она! — уклончиво ответил Алексей. — Только бы кончить скорей: пишут мне, слухи есть о войне.
— Дело не за мной стояло, всё оттягивали Савёловы! Потребуй ты, чтобы безголовый дед решал поскорей и повенчал бы в первое воскресенье! — приказал старый боярин.
После такого решения Алексей поспешил уйти, чтобы не выдать себя словом или взглядом. До воскресенья оставалось только несколько дней и ночей, которые Алексей проводил без сна; не доверял он даже Лариону Сергеевичу; всё казалось ему: проведут старики и женят на Степаниде! А не того желал он после поездки своей в монастырь.
Мрачный одевался он к венцу и принял от Дорофея ферезь, всю шитую шелками и золотом и обложенную дорогими мехами. Пасмурен был он, принимая благословение отца, и не повеселел, едучи с отцом в одной с ним колымаге в усадьбу Савёловых, где боярин Ларион Сергеевич встретил их на крыльце со всеми приглашёнными на свадьбу гостями.
— Невесту сейчас благословили образом и с подружками проводили в церковь! Не опоздал бы жених, думали… Да вот и за ним из церкви шлют! — говорил боярин, издали глядя на подъезжавшую к воротам его золочёную колымагу. — А мы с тобою, боярин, Никита Петрович, войдём в хоромы; позволь угостить тебя, ожидая молодых и провожатых! — Никита Петрович благосклонно принял предложение и сам торопил жениха в ц