— Вот он каким оказался! — печально раздумывая, проговорил сержант. — Откуда-нибудь пахнет ветер — он и повернёт в сторону! Шёл бы в монахи, не затевал бы свадьбы! Он не по принуждению поступает?..
— По своему собственному убеждению, ко всему остальному относится теперь равнодушно; нимало не признает вреда, причинённого им другим, даже гордится тем, что принёс их в жертву! Жалости он не способен чувствовать: словно впал в окаменение!
— Пойдём на мою половину, надо подумать, как Ольге сообщить. Где Ольга Ивановна? — спросил сержант у крестника Афимьи Тимофеевны, проходя мимо него через большие сени, отделявшие его половину от общих комнат.
— Панья на деревню пошла, к больным; за ней от Горюна присылали, — ответил мальчик.
Сержант прошёл в свою комнату и запер за собою дверь. Он внимательно начал читать письмо ректора; читал он медленно, и слёзы блеснули у него на ресницах; седые брови сдвинулись вместе на морщинистом лбу. Окончив, он глубоко вздохнул и проговорил с видимою скорбью:
— Господи Боже мой!
Стефан сочувственно глядел на горе старика и ждал, не заговорит ли он.
— Тебе читали письмо это? — спросил наконец старик.
— Нет, письма не читали; но мне сказано обо всём, что в нём заключается, — отвечал Стефан.
— И тебе известно, какая налагается на тебя обязанность?
— Скажу вам, как сказал бы родному отцу, по правде: что я не думаю выполнить такую обязанность, чувствуя, что она свыше моих сил! Я лучше оставлю академию. Да не подумайте, что я сам предложил себя взамен Сильвестра, — я не такого понятия о вашей дочери, чтобы предложить ей какую-нибудь замену. Она не такая девушка, чтобы согласиться выбрать в мужья равнодушно того или другого! И вы лучше не говорите ей о таком предложении.
— Если ты не желаешь, так и я не должен передавать ей это предложение. Боюсь также, хорошо зная Ольгу, что она во всяком случае предпочтёт совет их, — поступить в монастырь. Они у меня обе тверды и горды: каждая по-своему. Переменилась Ольга во многом. Давно у ней была склонность к набожности, потом с летами она отвлеклась немного от этого влечения, даже привязалась к Сильвестру и задумала выйти за него; но эта же самая близость с Сильвестром и то, что он долго живал здесь, его разговоры снова направили её мысли к монастырской жизни! Ольге легко было увериться, что это её обязанность! Теперь вот она всё свободное время проводит в том, что ходит по больным и бедным; а по вечерам уже читает церковные книги! Я не иначе гляжу на это, как что придётся мне проститься с нею. По моим желаньям, я всегда согласился бы принять тебя своим зятем; но Ольге не по мыслям и не по характеру будет такой мирской и весёлый муж, как ты, Стефанушка! — докончил старик, ласково погладив по плечу Стефана.
Барановский думал так же, как сержант, — что Ольга скорее пойдёт в монастырь, чем выберет его своим мужем. Жалея об Ольге, он не мог, однако, не радоваться, что он останется свободным и выберет образ жизни по влечению. Ольга между тем была недалеко от дома; она шла домой, оставив больного Горюна, изба которого была недалеко от их сада. Подходя к дому по тропинке, пролегавшей в глубоком снегу, она заметила сани и лошадь на дворе.
— Откуда лошадь? — спросила она издали державшего конюха.
— Приехали из Киева, — был ответ.
— Приехали?.. — повторила Ольга, и, не спрашивая, кто приехал, она вполне обманулась, думая встретить в доме обоих приятелей. Радоваться ли ей после всего, что произошло в ней, когда она почти отказалась от прежнего плана? Волнение сдавило ей грудь и захватывало дыхание. Но она оправилась и быстро вошла в дом, сбросила на руки мальчика свою короткую меховую шубку. Никого не видя в столовой, она смутилась тишиной, царствовавшей в доме: не похоже, чтоб в доме был дорогой гость, — отец позвал бы её!
— Здесь отец? — спросила она крестника Афимьи Тимофеевны, указывая на комнатку отца.
— Здесь, панья, — ответил мальчик.
Ольга попробовала отворить дверь, но она была заперта изнутри.
— Это я, отец, впусти меня! — откликнулась Ольга на вопрос отца: «Кто там?»
Дверь отворилась, и, мигом окинув комнату своим взглядом, она нашла в ней только Стефана! Руки у неё опустились, она остановилась на пороге, не здороваясь с ним. Она не встречала Стефана приветом, но молча, подозрительно поглядывала то на отца, то на Стефана; опомнясь, она овладела собой, и лицо её приняло спокойное и сухое выражение, свойственное ей в последнее время. Барановский подошёл к ней и ласково поднял одну из рук её, почтительно поцеловал эту руку; он взглянул на неё невесело, не по-прежнему:
— Я привёз одни только письма, взамен Сильвестра… — заговорил он, чтобы объяснить свой приезд.
— Взамен Сильвестра… — проговорила Ольга расстановочно, — так мы его больше не увидим, конечно, — докончила она.
— По воле ректора, — начал Стефан, смущаясь и потупившись, но Ольга не дала ему докончить слов его.
— По воле ректора, Сильвестр остаётся при монастыре? Вы это хотели сказать? — спрашивала она, произнося всё это медленно и с горечью.
— Это верно! И мне тяжело было доставить вам такие вести!
— Разве я не была приготовлена к ним таким долгим молчанием?.. Скажите только: по охоте ли он вступает в монастырь? — спрашивала она, подходя с ним вместе к отцу, сидевшему облокотясь у стола, потупив голову. — Какие ещё вести вы получили, отец? Скажите мне, — требовала Ольга.
— Вот два письма: одно от ректора, другое от Сильвестра к тебе, — сказал сержант, подавая ей письма.
— Вы прочли письмо ректора? Расскажите, как он передаёт вам обо всём? — просила Ольга отца, она не в силах была читать сама письма.
— Он передаёт так же, как говорит и Стефан, что Сильвестр отказывается от брака и приносит эту жертву ради нового обета вступить в монашество. Но прочти письмо Сильвестра…
Ольга отодвинула от себя лежавшее подле неё письмо Сильвестра, говоря, что у неё нет тайн и что она просит прочесть его вслух.
Сержант прочёл письмо, в котором Сильвестр убеждал Ольгу последовать его примеру и отказаться от мира и сует его, поступив в монастырь. Он указывал ей этот — один верный путь к спасению. В письме было всего несколько строк, в нём не упоминалось о прошедшем и не объяснялось никаких причин такой перемены в его убеждениях.
— Вы видели его перед отъездом и он сам отдал вам письмо это? — спросила Ольга Стефана, не скрывая нескольких слёз, скатившихся по щеке её при чтении письма Сильвестра.
— Я видел его на половине ректора; он стоял в его комнате с молитвенником в руках, — начал передавать ей Стефан и рассказал ей всё виденное и как Сильвестр избегал всяких разговоров об этом предмете. Ольга слушала, задумываясь и иногда тяжело вздыхая.
— Поддержите его в этом новом намерении, — сказала она, обратясь серьёзно к Стефану, — он часто уклоняется то в ту, то в другую сторону. Молю Бога укрепить его навсегда, чтоб он обрёл мир душевный на новом пути. Я прощусь с вами, отец, пойду отдыхать… Вы не уедете сегодня, Стефан?
— Я завтра должен вернуться с ответом к ректору.
— С ответом? — как бы удивилась Ольга. — Так скажите Сильвестру… — начала она очень тихим голосом, — что я благословляю его и поддерживаю принятое им намерение! О себе я ничего не могу сказать, но постараюсь воспользоваться его советом и примером. Писать я не буду. — Она вышла из комнаты, простясь с отцом и Стефаном, который долго ещё сидел подле сержанта, пытаясь утешить и развлечь его.
Барановский выехал из хутора с рассветом следующего утра. Издали оглянулся он на старый дом на хуторе: он темнел неподвижной массой между обнажёнными ветками качавшихся на ветре ив, будто задремал в тиши и во тьме. Слабый огонёк, как маленькая искорка, светился в комнате Ольги. «Что, спала ли она?» — спросил себя Стефан; эта искорка печально шевельнула его. Он вспомнил своё первое появление на хуторе, когда Ольга казалась ещё так беспечна. Но теперь Барановский был уверен, что скоро из своей комнаты Ольга переселится в какую-нибудь келью пустынной обители! Он по всему заключил это. По тому, как спокойно выслушала она письмо Сильвестра и без упрёка приняла его измену, и по суровому взгляду глаз, не смягчавшемуся даже для отца!
В тот же день Барановский сообщил ректору результат своей поездки на хутор и сообщил ему, что Ольга просила подождать её ответа.
— А приготовил ли ты ответ твой? — спросил ректор.
— Я приготовился ко всему… — отвечал Стефан Барановский уклончиво.
— Если бы сержант согласился назвать тебя своим зятем, то мы не иначе уступим тебя, нашего лучшего ученика, как взяв с тебя обязательство поступить в священники и не оставлять служения Церкви!
Стефан слушал со смирением и молча глубоко поклонился ректору, который дал ему знак, что отпускает его.
Вышедши от ректора, Стефан зашёл снова к эконому и просил его ещё раз ссудить ему лошадку на этой неделе, чтобы ещё раз съездить на хутор, где он должен получить ответ на поручение ректора. Эконом обещал ему лошадь. Заручившись обещанием, Стефан отправился в знакомую ему еврейскую корчму; там он хотел ещё раз прислушаться к говору приходящей и уходящей толпы, попить чаю и обратиться к хозяйке с просьбой. Она не могла отказать ему, потому что бралась за всевозможные поручения. Он просил её отпустить с ним на хутор Харитонова своего меньшего сына, мальчика семнадцати лет, чтоб присмотреть за его лошадью. Она кивнула головой в знак согласия, и Стефан ушёл от неё довольный. Он зашёл в дальние, небольшие лавки и купил там длинный еврейский кафтан и ермолку и ещё разные принадлежности еврейского костюма; он связал всё в узел и тщательно запрятал его между своими вещами. План оставить академию, пока его не связали навсегда обещанием вступить на поприще, совершенно несвойственное ему, — план этот был теперь подготовлен; оставалось обдумать все подробности. Стефан сознавал теперь, что ему необходимо было обратиться в бегство. Но чтобы не возбудить подозрений заранее, он занима