Пан Юзеф пристукнул кулаком по столу.
— Короче, он сделал предложение Малгожате. Девчонка от него без ума. По-английски шпарит, не остановишь. Злотые водятся. Вести себя умеет, но, пан Мессинг, вы должны понять чувства отца — два месяца назад никто слыхом не слыхивал об этом хлопце. Меня не покидают сомнения.
— Что показала проверка? — спросил я.
Маршал пригладил усы.
— Так, так, хороший вопрос, пан Мессинг. Никаких компрометирующих данных. На все запросы ответы положительные. Однако сердце подсказывает…
Он не договорил — встал из-за стола, подошел к окну.
— Сердцу надо верить, пан маршал, — подтвердил я.
Пан Юзеф с размаху шлепнул кулаком о ладонь.
— То и я считаю, но как быть, если он появился в нашем доме точно тринадцатого июля!
— Вы верите цифрам? — удивился я.
— Более чем. Июль — седьмой месяц, а тринадцать меня никогда не подводило. Что будем делать, пан профессор?
— Продолжим сеанс, пан маршал.
Гостям объявили, что начинается второе отделение. На этот раз было объявлено чтение мыслей, для чего необходимо спрятать некий предмет, который предстояло найти медиуму.
В составе группы наблюдателей меня вывели в соседний зал и плотно прикрыли двери. Как только таинственная вещица была спрятана, меня ввели обратно.
Я сразу обратил внимание на указанного мне молодого человека, сидевшего возле молоденькой Малгожаты. Он держал себя вызывающе. Громко объявил, что «его не проведешь» и «такие штучки в Штатах исполняют все, кому не лень». Меня покоробило «кому не лень» — слишком по-польски, чтобы стать употребительным за океаном, даже в среде иммигрантов. Вообще, во время психологических опытов привходящие обстоятельства порой не только помогают, но и решают дело, особенно это касается тех, кто вызывающе ведет по отношению к медиуму. Чаще всего за бравадой скрывается неуверенность в себе или боязнь разоблачения. В данном случае о неуверенности и речи не было. Из «американца» густо перло стремление поскорее «завершить дело».
Во время поиска таинственного предмета, я задался вопросом, «какое дело» спешит закончить заморский гость? Ниточку сумел обнаружить, когда мой индуктор, жена одного из присутствовавших генералов[40] подвела меня поближе к «американцу». Я не упустил момент и наклонился к нему. Горячее место я обнаружил стразу — что-то таилось во внутреннем кармане мошенника. Расческа? Нет. Карты? Нет. Наркотики? Нет. Что мнущееся, исписанное. Письмо? Нет. Исписанное, но не мнущееся. Документ? Да-да, что-то официальное…
Теперь можно было продолжить поиски таинственного предмета, которым оказался золотой портсигар. Я обнаружил его за портьерой, на подоконнике. Простота задания была обговорена в кабинете хозяина.
Сразу после аплодисментов «американец» начал прощаться. Пан маршал вопросительно глянул на меня. Я шепнул ему.
— Прикажите посмотреть, что у него в во внутреннем кармане.
Пан Юзеф дал знак. На выходе «американца» зажали с двух сторон и проверили внутренний карман. Там лежало с пяток фальшивых паспортов.
«Американца» арестовали. Он оказался аферистом высокого полета, разыскиваемого многими полицейскими службами Европы.
Пусть читатель не подумает, что «натпинкертонство» стало чуть ли не моей второй профессией. Я рассказал об одном из немногих случаев, происшедших со мной на долгом жизненном пути. Расскажу и о других. И еще: никогда в жизни я не сотрудничал ни с полицией, ни с какими бы то ни было частными или государственными организациями сыска подлым образом, хотя предложения такого рода мне делались неоднократно. Все, за что я брался, я исполнял на свой страх и риск, на свою личную ответственность, используя главным образом свои способности и стремясь исключительно к торжеству справедливости.
Так, например, как я поступил в деле о «похищение броши» в поместье князя Чарторыйского.
Это случилось после демобилизации, когда мне не без труда удалось втиснуться в плотные ряды местных колдунов и прорицателей. После встречи с Пилсудским для меня открылись двери самых больших залов, что очень не понравилось моим конкурентам.
Вообразите, господа, однажды ко мне в номер вошла молодая и красивая женщина. Мой кабинет был почти изолирован от остальных комнат, где, я знал, сейчас должен находиться мой флегматичный импресарио, которого звали Кобак. Взглянув на вошедшую женщину, я сразу все понял…
Услужливо, предупредительно вскочил:
— Пани, садитесь! Такие очаровательные гостьи редко навещают конуру телепата… Когда они появляются, я бываю вдвойне счастлив… Только, простите, я на мгновение выйду, отдам кое-какие распоряжения…
Вышел, нашел в длинной анфиладе комнат мирно курящего сигару Кобака:
— Бегом в полицию! Бери человек трех — и назад. В кабинет не входите, встаньте у двери и смотрите сквозь верхнее стекло… Только быстрее! Потом все объясню…
Возвращаюсь в кабинет… Снова рассыпаюсь в комплиментах… Знаю, что мне надо продержаться хотя бы несколько минут, пока не подоспеет подмога…
Наконец, чувствую, моя гостья переходит к делу:
— …Вы делаете удивительные вещи… А знаете ли вы, о чем я сейчас думаю…
— Пани, я не на сцене… В жизни я обыкновенный человек… И могу сказать только одно: в такой очаровательной головке могут быть только очаровательные мысли.
— Я хочу стать вашей любовницей. И немедленно… Сейчас же…
— Пани!.. Но я женат!.. У меня дети… я люблю свою жену…
— Но вы же — джентльмен!.. Вы не можете отказать женщине в ее просьбе!..
И начинает рвать на себе одежды… Потом кидается к окну, распахивает его и кричит:
— На помощь! Насилуют…
Тогда я махнул рукой, открылась дверь, и вошла полицейские. Они все видели через стекло фрамуги. И все слышали — ни я, ни она не старались заглушить своих голосов. «Пани» арестовали…
Это только одна из многих попыток моих «конкурентов» скомпрометировать Мессинга.
Это, так сказать, пустяки, издержки профессии. Происки бездарностей! Теперь самое время вернуться к происшествию в усадьбе Чарторыйских.
Вообразите, панове, граф Чарторыйский прилетел ко мне на своем самолете — я тогда выступал в Кракове, — и предложил заняться этим делом. На другой день на его же самолете мы вылетели в Варшаву и через несколько часов оказались в замке.
Панове должны знать, каким красавцем я был в ту пору. Истинный художник, право слово!.. Творец!.. Длинные до плеч, иссиня-черные вьющиеся волосы, бледное лицо, пронзительный взгляд. Одет — будьте любезны! Элегантный черный костюм по последней парижской моде, широкая черная накидка и шляпа.
О, моя шляпа — это отдельный разговор!
Одним словом, графу нетрудно было выдать меня за художника, приглашенного в замок поработать.
С утра я приступил к выбору «натуры». Передо мной прошли все, кто имел доступ в замок. Я убедился, что хозяин поместья прав: у всех была чистая совесть. И лишь об одном человеке я не мог сказать ничего определенного. Я не чувствовал не только его мыслей, но даже и его настроения. Впечатление было такое, словно он закрыт от меня непрозрачным экраном.
Это был слабоумный мальчик лет одиннадцати, сын одного из слуг, давно работающих в замке. Он пользовался в огромном доме, хозяева которого редко жили здесь, полной свободой, мог заходить во все комнаты. Ни в чем плохом дурачок замечен не был и поэтому и внимания на него не обращали. Даже если он и совершил похищение, то совершенно невозможно приписать ему злой умысел. Это было очевидно, но никакой другой версии просто в голову не приходило.
Чтобы проверить свое предположение, я остался с ним вдвоем в детской комнате. Здесь было полным полно самых разнообразнейших игрушек. Я сделал вид, что рисую что-то в своем блокноте. Затем вынул из кармана золотые часы и покачал их в воздухе на цепочке, чтобы заинтересовать беднягу. Отцепив часы, положил их на стол, вышел из комнаты и стал наблюдать.
Как я и ожидал, мальчик подошел к моим часам, покачал их на цепочке, как я, и сунул в рот… Он забавлялся ими не менее получаса. Потом подошел к чучелу гигантского медведя, стоявшему в углу, и с удивительной ловкостью залез к нему на голову. Еще миг — и мои часы, последний раз сверкнув золотом в его руках, исчезли в широко открытой пасти зверя… Вот он, невольный похититель. А вот и его безмолвный сообщник, хранитель краденого — чучело медведя.
Горло и шею чучела пришлось разрезать. Оттуда в руки изумленных «хирургов», совершивших эту операцию, высыпалась целая куча блестящих предметов — позолоченные чайные ложечки, елочные украшения, кусочки цветного стекла от разбитых бутылок. Была там и фамильная драгоценность графа Чарторыйского, из-за пропажи которой он вынужден был обратиться ко мне.
По договору граф должен был заплатить мне двадцать пять процентов стоимости найденных сокровищ — всего около 250 тысяч, ибо общая стоимость всех найденных в злополучном «Мишке» вещей превосходила миллион злотых. Я отказался от этой суммы, но обратился к графу с просьбой проявить свое влияние в сейме, чтобы было отменено незадолго до этого принятое польским правительством несуразное постановление, запрещающее евреям работать по воскресеньям. Эта жестокая мера сильно ударила по бедным соотечественникам, у которых, кроме субботы, появился ненужный, лишний выходной. Не слишком щедрый владелец бриллиантовой броши тут же согласился. Через две недели постановление было отменено.
Вот еще один психологически забавный случай с банкиром Денадье, случившийся со мной в Париже…
Может, достаточно брехни?
Находясь на высоте четырнадцатого этажа, я не намерен вступать в перепалку. То, что некоторые называют брехней, не более чем развлечение, которым я занимался в компании с приставленным ко мне журналистом. Этот сотрудник «Комсомолки»,[41] оказался проницательным профессионалом, отлично разбиравшимся в секретах литературного успеха. Он убедил меня, что только истории, связанные с тайнами знаменитых личностей, поисками пропавших сокровищ, а также душераздирающие любовные драмы, вызывают жгучий интерес у читающей публики. Он так и выражался — «покопайтесь в прошлом, поищите, чем бы еще пощекотать читателя?» Он уверял меня, что попытки с научной точки зрения разобраться, что такое телепатия и как трудно подлинному экстрасенсу выжить в этом глумливом, попирающим истину и красоту мире, мало кого интересуют. Другое дело — умение с помощью мистических приемов раскрыть жуткое, недоступное пониманию обывателей преступление, без пропуска выйти из Кремля, или обвести вокруг пальца небезызвестного Лаврентия Павловича. Он настаивал — это очень возбуждает, заставляет работать мысль, ведь трудно встретить советского человека, который подспудно не желал бы посрамить всемогущего Берию. Вообразите, оказаться в застенке НКВД и выйти оттуда живым и невредимым, сумевшим сохранить уважение к себе! Да такое чтиво с руками оторвут!