– Может, спиваем? Хором. Могу один, – вдруг предложил Буденный. – Для разрядки. Я и сплясать могу. Гопака! – И вопросительно посмотрел на Василевского.
«Ты, гад, на что угодно пойдешь, лишь бы угодить Сталину, – прочитал Мессинг мысли генерала. – Тебя и оставили у власти, потому что ты ничтожество!» Василевский сделал вид, что не услышал Буденного.
– Видели, как ты танцуешь гопака, – нервно заметил Молотов, сверкая черными зрачками через пенсне и нервно теребя в руках лист с текстом, отпечатанным на машинке.
Генерал Жуков окинул наркома иностранных дел презрительным взглядом, словно хотел сказать: «Разве ты ровня Литвинову? Он был настоящим дипломатом, а у тебя жену отнимут, и то промолчишь в тряпочку, размазня!» Вольф Григорьевич потом удивился прозорливости генерала.
В комнату вошел незнакомый Мессингу человек с грустными глазами, в безукоризненно чистом белом халате. Взгляды присутствующих устремились на него. Вероятно, это был личный врач Сталина.
– Иосиф Виссарионович не верит в происшедшее, – сам удивляясь сказанному, произнес врач, умолчав о том, как выяснил Мессинг, что Сталин бредит. Говорит, что его обманывают, что ему мстят Тухачевский, Блюхер, Якир и другие объявленные им предателями командармы, а на замечание врача, что их нет в живых, Сталин вскрикнул как помешанный: «Нет, они живые, я вижу их глаза, их пронзающие меня взгляды, мое сердце. Уберите их, доктор! Немедленно!» Доктор сказал, что вывел их из комнаты. «И закройте дверь на ключ!» – приказал Сталин.
– Как он может не верить?! – изумился Жуков. – Когда враг шагает по нашей земле, обстреливает заставы, горят приграничные деревни!
Внимание Мессинга вновь привлек Ворошилов, мысленно твердящий про себя песню: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим!»
– Не преувеличивайте, товарищ Жуков! – вдруг услышал Мессинг каменный голос Лаврентия Павловича Берии, укрывшегося от всех в темном углу зала, как в засаде. – Я предупреждал о готовящемся нападении, мои люди не раз сигнализировали об этом, но у товарища Сталина было другое мнение. Он верил своему другу Адольфу. Имел основание. Мы, грузины, народ гостеприимный, доверчивый, – мягко улыбнулся Берия.
– Правильно думает товарищ Сталин! – воскликнул Буденный. – Может, это не война началась, а военные маневры. Жаль, что в них не участвует моя конница!
– Твою конницу уничтожил бы один вражеский пулемет, – иронично заметил генерал Василевский, и Буденный от обиды стал нервно разглаживать свои длинные, торчащие, как у клоуна, усы.
– Спивать не будем! Пора сообщить о начавшейся войне народу! – заключил генерал Жуков.
– Пожалуй, пора, – вышел в центр зала Берия. – Часа через два-три. Пусть люди выспятся. Вы со мною согласны? – посмотрел на Молотова, у которого от волнения запрыгало пенсне на носу, задрожали губы. – Как чувствует себя наш великий товарищ Сталин? – обратился Берия к врачу.
– Температура нормальная. Давление повышенное. Это от волнения. Я сказал ему, что вы ждете его решения.
– Ну и что? – тихо промямлил Ворошилов. – Были ли личные указания кому-либо из нас?
– Иосиф Виссарионович ничего не передавал, – уклончиво ответил врач, зная, что вождь поносил их всех вместе и по отдельности, особенно Молотова и Калинина, обвиняя в бездеятельности и тупости.
Мессинг прочитал эти мысли врача, который казался отличным индуктором. Похвалил Сталин только генерала Жукова, считая, что тот не спасует перед врагом в самой трудной ситуации, а потом впал в беспамятство, путая имена, события, факты…
Пришлось ему дать таблетку снотворного, которую он выплюнул, прохрипев: «Хотите отравить меня?! Не пройдет! Я сам кого хочешь отправлю на тот свет!» Выкрикнул, повернулся к стене и, наверное, устав от напряжения, уснул сам, похрапывая во сне.
– Иосиф Виссарионович, вероятно, еще не составил плана действий в нестандартной ситуации, – сказал Жуков, – немцы на подступах к Бресту. Чего ждать? – генерал обвел взглядом собравшихся в зале и заставил их смутиться. Кто-то нервно замотал головой, кто-то заерзал на стуле, только Берия внешне был спокоен, а Вышинский сузил глазки от негодования. Он ненавидел всех присутствующих и с большим удовольствием провел бы против них очередной процесс, разоблачил бы как двурушников, доведших страну до ссоры с таким верным союзником, как Германия. Мессинг прочитал эти мысли, и ему стало жутко.
После ухода врача молчание в зале нарушил Берия. Улыбаясь, он полусерьезно заметил:
– Я знаю своего давнего друга Кобу. Чтобы принять важное решение, он мог очистить голову благороднейшим грузинским вином. Увлекся. Выпил лишний стакан. И скоро вернется к нам и выскажет свои мудрые мысли. И зря товарищ доктор пугал нас давлением дорогого Иосифа Виссарионовича. Оно немножко подпрыгнуло, потому что товарищ Сталин неравнодушный к судьбе народа человек. С кем не бывает такого? Врагов народа мы истребляем и будем уничтожать дальше. А сейчас ясно одно: на радио должен поехать нарком иностранных дел. Это его прямая обязанность сообщить людям о конфликте с Германией!
– О войне, черт побери, о войне! – не сдержав волнения, воскликнул генерал Жуков.
– Пусть о войне, – согласился Берия и строго посмотрел на Молотова. – Вы готовы, Вячеслав Михайлович?
– Почему именно я, – вздрогнул Молотов, – а не нарком, отвечающий за безопасность страны?
– Я отвечаю за внутреннюю безопасность и служу стране не жалея ни сил, ни времени. Я уходил из Кремля только после Иосифа Виссарионовича, – заметил Берия. – Сидел ночами. Дольше всех!
– Мы все – после! – неожиданно мяукнул забытый окружающими Калинин.
– А я значительно позже, – подчеркнул Берия, – подписывать расстрельные списки, каждое решение по делу врагов народа, думаете, просто? Поставить подпись там, где надо. Разобраться в предательстве Ягоды? – Берия нахмурился так, что пенсне едва не слетело с носа.
При упоминании о расстрельных списках Молотов сдался.
– Ладно, – сказал он, – я выполнял и выполняю все, что мне поручает партия. Но… Но мы еще не решили, чем закончить выступление перед народом, какими словами?
Берия заложил руки за спину и неожиданно почти вплотную подошел к Мессингу.
– Это вы предсказали Гитлеру смерть, если он пойдет войной на Восток?!
– Я, – от страха вяло вымолвил Мессинг.
– Говорите громче, чтобы слышали все, – настаивал Берия. – Это за вашу голову Гитлер обещал двести тысяч марок? За вашу?!
– Так было, – увереннее произнес Вольф Григорьевич.
Берия вытер голову платком.
– Извините, трудная работа. Мы, марксисты, не верим разным буржуазным телепатам и гадалкам, но товарищу Мессингу, дружественно относящемуся к нашей стране, избравшему ее своей родиной, доверяет сам Иосиф Виссарионович. Скажите, Вольф Григорьевич, сколько времени продлится война и когда мы победим? Хотя бы назовите год и месяц.
Впервые в жизни язык отнялся у Мессинга, он прилег на диван, вызвав удивление у присутствующих, и не слышал слов Калинина: «Я тоже люблю думать лежа!» Он впал в каталепсию и увидел многолетнюю кровавую войну, похожую на механизированную бойню людей.
Горы тел с обеих сторон росли, и, как ему показалось, наши потери намного превышали немецкие. Но за всеми смертями, смрадом от трупов и пылающими от бомбежек городами он разглядел на крыше полуразрушенного Рейхстага красный советский флаг…
– Думайте! Думайте! – донесся до него голос Берии. – Мы не имеем права на ошибку. Нам никогда не простит ее Иосиф Виссарионович. И вам за нее, конечно, не поздоровится. Придется отвечать…
«…Головой! Собственной головой!» – прочитал Мессинг мысль Берии. Он напрягся до предела и отчетливее увидел на крыше Рейхстага советский флаг.
– Победа будет за советским народом! – обессиленно вымолвил Мессинг.
– Вот и хорошая фраза для конца сообщения! – обратился к Молотову довольный своей находчивостью Берия. – Я верю товарищу Мессингу. Проверенный человек! Вражеских намерений к нашей стране не имеет. Ненавидит Гитлера!
– Уже рассвело! – тревожно заметил Жуков. – Немцы движутся по нашей земле, а мы еще не объявили всеобщую мобилизацию! Нельзя терять времени!
– Я согласен, – более спокойно и размеренно, чем раньше, заговорил Берия. – Только не надо в сообщении выделять слово «народ». Скажем более обтекаемо: «Наше дело правое! Победа будет за нами!» Ведь народ и партия едины!
– А потом для уверенности надо пустить гимн, – торжественно произнес Василевский.
– Затем для веселья народные танцы: гопак, русскую, – предложил Буденный, но его никто не слушал. Все расступились, уступая выход в коридор Молотову…
Я не ставил перед собой цели в точности передать реплики, произнесенные руководителями страны, но позднее, будучи на пенсии, играя в домино на Суворовском бульваре, Молотов рассказал моему отцу, что в самом начале войны Мессинга действительно вызывали на совещание в Кремль, где он предсказал, что победа будет за советским народом…
Машина быстро довезла Молотова до радиокомитета. Прервалась очередная передача, и зазвучал голос Юрия Левитана. Вольф Григорьевич еще быстрее доехал до гостиницы, включил радиоточку и слышал первое обращение Молотова к народу. Потом его передавали каждый час. Вместо Молотова обращение зачитывал диктор Юрий Левитан. Его голос, уникальный по тембру и уверенности в том, что он говорит, бередил душу Мессинга. Вольфу Григорьевичу казалось, что он один знает о мучениях, предстоящих людям, от этого щемило сердце и до боли кружилась голова.
Лет через пятнадцать после войны Мессинга свели с Левитаном гастрольные пути. Диктора часто приглашали на концерты, где он в театрализованном представлении на стадионе вещал своим громовым голосом слова, подсказанные Мессингом: «Наше дело правое. Победа будет за нами!» Вольф Григорьевич считал, что голос Левитана обладает магическим, гипнотическим свойством внушать людям именно то, о чем он говорит. Встретившись в гостинице с Левитаном, Мессинг удивился его ничем не примечательной вн