По заснеженным полям движутся советские танки. За ними тяжело бежит, утопая в глубоком снегу, пехота. То и дело вырастают фонтаны черно-белых взрывов. Падают на снег раненые и убитые… Но танки идут вперед… их теперь очень много, наших танков… И вот освобожденные поселки и города – сплошные заснеженные руины… деревни без единого уцелевшего дома, останки печей с черными трубами, и вокруг этих развалин сидят бездомные коты… Груды обломков, бревен и кирпича, черные обгоревшие провалы окон, сквозь которые видно небо… Но танки идут… И наступает пехота… Захлебываются яростью пулеметы, ведя огонь по врагу… Артиллерийские батареи залп за залпом изрыгают огонь и смерть… На самодельных носилках несут раненых… Санитарки на поле боя перевязывают бойцов… Медсанбаты полны искалеченных людей… Растет количество крестов и деревянных, с красными звездами надгробных памятничков на сельских и городских кладбищах… И вновь, поднимая вихри снежной пыли, идут на запад танки… И рвется в бой наша пехота… И звучит голос Левитана, сообщающий о новом наступлении Красной армии, об освобожденных наших городах, о разгромленных немецких дивизиях, о количестве взятых в плен немецких солдат и офицеров…
Небольшой актовый зал госпиталя был битком набит ранеными. Даже на полу в проходах сидели. Белели загипсованные руки и ноги, повязки бинтов на головах. Среди серых халатов раненых попадались и белые – посмотреть на знаменитого телепата пришли врачи и санитарки.
На небольшой сцене едва поместились Аида Михайловна и Мессинг. Между ними притулился небольшой столик на одной ножке, и на нем кучкой лежали сложенные бумажки.
Аида Михайловна держала в руке одну такую бумажку. Развернув ее, она громко прочитала:
– «Уважаемый Вольф Григорьевич, вы – самоучка или где-то учились телепатии и гипнозу?»
– Самоучка, – улыбаясь, ответил Мессинг. – Таким уж уродился… Я, вообще-то, лунатиком с рождения был. Может, поэтому такой вот конфуз получился…
Зал оживился, раздались смешки, потом веселый голос сказал:
– А у нас тут тоже лунатик есть!
– Интересно! Он тут? Встаньте, пожалуйста, товарищ лунатик.
В зале засмеялись, в середине послышалась возня, наконец несколько пар рук силой заставили подняться худенького вихрастого паренька с загипсованной рукой.
– Давай, давай, Васек, не тушуйся!
– Покажись товарищу Мессингу!
– Расскажи ему, как ты нам спать не даешь…
– Может, ты, как Мессинг, тоже все видишь да молчишь?
– Да отстаньте вы! – здоровой рукой отпихивался от товарищей паренек. – Ну чего зубы скалите, придурки!
Мессинг спустился по ступенькам и подошел к пареньку. Его кресло было третьим от прохода.
– Вас зовут Василием?
– Ну, да, Василий, а чего?
– Да ничего, будем знакомы. Как лунатик лунатику хочу пожать вам руку. – И Мессинг, пройдя чуть вперед, протянул Василию руку.
Тот смущенно пожал ее.
– Как же вы спать товарищам не даете?
– Да врут они все, вы их не слушайте, – хмуро ответил Василий.
– Кто врет? От дает, Васек! А кто в окошко за луной полез? – тут же раздалось веселое возмущение.
– Едва перехватили, а то б с третьего этажа спикировал!
– Мы тревожить его боимся, товарищ Мессинг! Проснемся и молчим – не дай Бог спугнем! Говорят, ежли спугнешь, он совсем чокнуться может!
– А потом вы спите хорошо, Василий? – спросил Мессинг.
– Ну сплю… голова только болит… – хмуро ответил Василий.
– А что снится?
– Не помню… ну война все время снится…
– А вот то, что вы письмо получите, приснилось? – неожиданно спросил Мессинг.
Василий вздрогнул и дикими глазами посмотрел на него. И все раненые, сидевшие вокруг Василия, притихли и тоже обалдело смотрели на Мессинга.
– Вы… кажется, позавчера получили письмо из дома?
Василий молчал, приоткрыв рот.
– Вам перед этим не приснилось, что вы письмо получите? – настаивал Мессинг.
– П-приснилось… – наконец, выдавил из себя Василий. – А в-вы откуда з-знаете?
Так ведь я тоже лунатик, – улыбнулся Мессинг. – И могу вам сказать, что дома у вас хорошо. Ваша мать жива и здорова, и ваша сестра, и младший брат живы и здоровы и даже ваша собака по кличке Атаман тоже жива и здорова…
– Откуда вы все это знаете? – уже с ужасом на лице спросил Василий.
– Сейчас это долго объяснять, Василий. Я оставлю тебе мой адрес и телефон. Когда выздоровеешь, обязательно мне позвони или приходи ко мне домой. Я попробую с тобой заниматься… – Мессинг улыбнулся, потрепал солдатика по плечу. – Лунатики – люди ужас какие способные!
Раненые вокруг засмеялись, те, кто сидел дальше, жадно выспрашивали:
– Чё он сказал? Чё он сказал?
– Домой к себе позвал. Лечить будет.
– Не лечить, а учить…
– Чему учить-то?
– Отстань ты! Дай послушать!
– Ай да Вася! Ай да лунатик!
– А теперь, Василий, загадай что-нибудь, – предложил Мессинг громким голосом, чтобы слышал весь зал. – Что-нибудь такое, что бы я смог сделать сейчас… Загадаешь?
– Ну попробую… – Василий все еще с испугом смотрел на Мессинга.
– Ну тогда загадывай. – Мессинг с улыбкой развел руками.
Парень тупо смотрел на Мессинга и что-то напряженно соображал. Раненые ждали. Вдруг Василий неуверенно хмыкнул, а затем его конопатая толстогубая физиономия расплылась в хитрой улыбке. Теперь он совсем не походил на испуганного деревенского дурачка.
– Загадал? – после паузы спросил Мессинг.
– Ага… – улыбаясь, кивнул Василий. Мессинг некоторое время молча смотрел на парня, потом тоже улыбнулся и медленно пошел по проходу между рядами кресел. Раненые и сидевшие в разных местах врачи медленно поворачивали головы, следя за Мессингом.
Он прошел почти до конца зала и вдруг остановился, поискал глазами по лицам зрителей, попросил посторониться сидевшего с краю парня с забинтованной головой и загипсованной рукой.
– Ничего, ничего, сидите, я пройду.. – Мессинг медленно пробрался вдоль ряда, дошел до середины и остановился перед статной блондинкой в белом халате, красивой, с большими синими глазами. Мессинг кашлянул в кулак и громко проговорил: – Уважаемая Настасья Егоровна, сколько вы еще будете мучить гвардии капитана Никиту Суворова и когда дадите согласие выйти за него замуж?
Девушка покраснела так, что лицо ее сделалось темным, а синие глаза черными. Она вздрогнула, вскочила и хотела было броситься по проходу, но Мессинг загораживал дорогу. Она взглянула на него чуть ли не с ненавистью. По залу прокатились ахи, шепотки, раздался смех, и кто-то выговорил удивленно:
– Во дает волшебник! Так Настасья в капитана влюблена, а я-то думал…
– Да не она в него, а он в нее…
– Ну, Васька, стервец, вот это загадал желание!
– Вы… – задохнулась Настасья. – Вам-то что? Чего вы лезете?! – Девушка повернула в другую сторону и пошла вдоль ряда, стукаясь коленями, наступая на ноги сидящих и спотыкаясь. Добравшись до конца, она бегом бросилась к двери.
– Настя! Я не виноват! Я ему ничего не приказывал, Настя, ей-богу, Настя! – из первого ряда встал высокий мужчина лет тридцати, с черными кудрями, черноусый, халат едва держался на широченных плечах, в одной руке – костыль. Это, видимо, и был капитан Никита Суворов.
Девушка, не обернувшись, выскочила из зала. Громко хлопнула дверь.
– Ну, Вася! Я тебе, придурок, руки-ноги обломаю! В штрафбат пойду, но тебя, сучонка, задавлю! – Капитан Суворов пробирался вдоль ряда кресел, прыгая на одной ноге и размахивая костылем. Раненые поспешно вскакивали, уступая дорогу.
Когда капитан выбрался, стало видно, что у него нет левой ноги. Опираясь на костыль, капитан двинулся по проходу к тому ряду, где стоял Василий.
– Капитан Суворов! Немедленно прекратите! – вскочил с места пожилой мужчина, тоже в белом халате, видимо главный врач госпиталя. – Я приказываю!
– Никита Иваныч, вы чё? Я ж как лучше хотел, – оправдываясь, забормотал Вася. – Я ж вам помочь хотел!
Но капитан стучал костылем, двигаясь по проходу. И тут нервы у Васьки не выдержали, он тоже стал проворно пробираться вдоль кресел, выставив перед собой загипсованную руку.
– Ну, Васек, держись! Он тебе точно башку открутит!
– И товарищ Мессинг не поможет!
– Слышь, а как он задачку-то Васькину угадал, а?
– А чё тут угадывать-то? Про ихний роман весь госпиталь знает.
– Да Мессинг-то не знал ничего! А угадал сразу! Вот тебе и Мессинг!
Василий выскочил в проход между рядами и бросился к дверям. Капитан, понимая, что догнать его не сможет, изо всей силы швырнул ему вслед костыль. Не достал.
Василий выскочил из зала. И снова громко хлопнула дверь. Капитан, потеряв равновесие, грохнулся всем телом в проход. Несколько раненых бросились его поднимать. Подняли, поддержали за локти.
– Ладно тебе, Никит, ну дурачок, он и есть дурачок, чего на него нервы тратить? – гудел здоровенный малый в сером халате, с загипсованной рукой и забинтованной головой.
– Успокойся, Никита, у меня в загашнике пузырь припасен, вечером посидим, по душам потолкуем, – шептал на ухо капитану другой раненый.
Зал гудел, переговаривался, и все с сочувствием смотрели на капитана Суворова.
– Стерва она, замутила мужику голову…
– Да ладно, стерва! Сам он к ней прилип, проходу не давал… про это все в госпитале знали.
– Хоть так, хоть эдак – несчастная любовь получается.
– Ну Васька-то, хрен собачий, зачем их на позорище выставил?
– Говорит, помочь хотел – ишь, добряк нашелся!
Мессинг медленно подошел к капитану, посмотрел ему в глаза. Капитан тяжело дышал, смотрел со злостью.
– Вы меня извините, прошу вас, – негромко сказал Мессинг и вдруг спросил: – Ногу вы потеряли под Котельниковым? Вы танкист?
– Танкист… под Котельниковым… – растерянно ответил Суворов.
Мессинг вдруг протянул руку и дотронулся до лба капитана, подержал секунду.
– Вы чего? – спросил Суворов, дернув головой.