Сразу после аплодисментов «американец» начал прощаться. Пан маршал вопросительно глянул на Вольфа. Он шепнул ему:
– Прикажите посмотреть, что у него во внутреннем кармане.
Пан Юзеф дал знак. На выходе «американца» зажали с двух сторон и проверили внутренний карман. Там лежал пяток фальшивых паспортов.
«Американца» арестовали. Он оказался аферистом высокого полета, разыскиваемым многими полицейскими службами Европы.
Пусть читатель не подумает, что «натпинкертонство» стало чуть ли не второй профессией Мессинга. Вольф рассказал об одном из немногих случаев, происшедших со мной на долгом жизненном пути. Расскажет и о других. И еще: никогда в жизни Мессинг не сотрудничал подлым образом ни с полицией, ни с какими бы то ни было частными или государственными организациями сыска, хотя предложения такого рода ему делались неоднократно. Все, за что он брался, исполнял на свой страх и риск, на свою личную ответственность, используя главным образом свои способности и стремясь исключительно к торжеству справедливости.
Так, например, как Мессинг поступил в деле о «похищение броши» в поместье князя Чарторыйского.
Это случилось после демобилизации, когда Вольфу не без труда удалось втиснуться в плотные ряды местных колдунов и прорицателей. После встречи с Пилсудским для него открылись двери самых больших залов, что очень не понравилось его конкурентам.
Вообразите, господа, однажды к Мессингу в номер вошла молодая и красивая женщина. Его кабинет был почти изолирован от остальных комнат, где, он знал, сейчас должен находиться мой флегматичный импресарио, которого звали Кобак. Взглянув на вошедшую женщину, Вольф сразу все понял…
Услужливо, предупредительно вскочил:
– Пани, садитесь! Такие очаровательные гостьи редко навещают конуру телепата… Когда они появляются, я бываю вдвойне счастлив… Только, простите, я на мгновение выйду, отдам кое-какие распоряжения…
Вышел, нашел в длинной анфиладе комнат мирно курящего сигару Кобака:
– Бегом в полицию! Бери человек трех – и назад. В кабинет не входите, встаньте у двери и смотрите сквозь верхнее стекло… Только быстрее! Потом все объясню…
Возвращается в кабинет… Снова рассыпается в комплиментах… Знает, что надо продержаться хотя бы несколько минут, пока не подоспеет подмога…
Наконец, чувствует, гостья переходит к делу:
– …Вы делаете удивительные вещи… А знаете ли вы, о чем я сейчас думаю…
– Пани, я не на сцене… В жизни я обыкновенный человек… И могу сказать только одно: в такой очаровательной головке могут быть только очаровательные мысли.
– Я хочу стать вашей любовницей. И немедленно… Сейчас же…
– Пани!.. Но я женат!.. У меня дети… я люблю свою жену…
– Но вы же – джентльмен!.. Вы не можете отказать женщине в ее просьбе!..
И начинает рвать на себе одежды… Потом кидается к окну, распахивает его и кричит:
– На помощь! Насилуют…
Тогда Мессинг махнул рукой, открылась дверь, и вошли полицейские. Они все видели через стекло фрамуги. И все слышали – ни Вольф, ни она не старались заглушить своих голосов. «Пани» арестовали…
Это только одна из многих попыток «конкурентов» скомпрометировать Мессинга.
Это, так сказать, пустяки, издержки профессии. Происки бездарностей! Теперь самое время вернуться к происшествию в усадьбе Чарторыйских.
Вообразите, панове, граф Чарторыйский прилетел к Мессингу на своем самолете – он тогда выступал в Кракове – и предложил заняться этим делом. На другой день на его же самолете они вылетели в Варшаву и через несколько часов оказались в замке.
Панове должны знать, каким красавцем Вольф был в ту пору. Истинный художник, право слово!.. Творец!.. Длинные до плеч иссиня-черные вьющиеся волосы, бледное лицо, пронзительный взгляд. Одет – будьте любезны! Элегантный черный костюм по последней парижской моде, широкая черная накидка и шляпа.
О, шляпа – это отдельный разговор!
Одним словом, графу нетрудно было выдать Мессинга за художника, приглашенного в замок поработать.
С утра Вольф приступил к выбору «натуры». Перед ним прошли все, кто имел доступ в замок. Он убедился, что хозяин поместья прав: у всех была чистая совесть. И лишь об одном человеке Вольф не мог сказать ничего определенного. Он не чувствовал не только его мыслей, но даже и его настроения. Впечатление было такое, словно он закрыт от Мессинга непрозрачным экраном.
Это был слабоумный мальчик лет одиннадцати, сын одного из слуг, давно работающих в замке. Он пользовался в огромном доме, хозяева которого редко жили здесь, полной свободой, мог заходить во все комнаты. Ни в чем плохом дурачок замечен не был, и поэтому и внимания на него не обращали. Даже если он и совершил похищение, то совершенно невозможно приписать ему злой умысел. Это было очевидно, но никакой другой версии просто в голову не приходило.
Чтобы проверить предположение, Мессинг остался с ним вдвоем в детской комнате. Здесь было полным-полно самых разнообразнейших игрушек. Он сделал вид, что рисует что-то в своем блокноте. Затем вынул из кармана золотые часы и покачал их в воздухе на цепочке, чтобы заинтересовать беднягу. Отцепив часы, положил их на стол, вышел из комнаты и стал наблюдать.
Как Вольф и ожидал, мальчик подошел к часам, покачал их на цепочке, как он, и сунул в рот… Он забавлялся ими не менее получаса. Потом подошел к чучелу гигантского медведя, стоявшему в углу, и с удивительной ловкостью залез к нему на голову. Еще миг – и часы, последний раз сверкнув золотом в его руках, исчезли в широко открытой пасти зверя… Вот он, невольный похититель. А вот и его безмолвный сообщник, хранитель краденого – чучело медведя.
Горло и шею чучела пришлось разрезать. Оттуда в руки изумленных «хирургов», совершивших эту операцию, высыпалась целая куча блестящих предметов: позолоченные чайные ложечки, елочные украшения, кусочки цветного стекла от разбитых бутылок. Была там и фамильная драгоценность графа Чарторыйского, из-за пропажи которой он вынужден был обратиться к Мессингу.
По договору граф должен был заплатить Вольфу двадцать пять процентов стоимости найденных сокровищ – всего около 250 тысяч, ибо общая стоимость всех найденных в злополучном «Мишке» вещей превосходила миллион злотых. Мессинг отказался от этой суммы, но обратился к графу с просьбой проявить свое влияние в сейме, чтобы было отменено незадолго до этого принятое польским правительством несуразное постановление, запрещающее евреям работать по воскресеньям. Эта жестокая мера сильно ударила по бедным соотечественникам, у которых, кроме субботы, появился ненужный, лишний выходной. Не слишком щедрый владелец бриллиантовой броши тут же согласился. Через две недели постановление было отменено.
Вот еще один психологически забавный случай с банкиром Денадье, случившийся с Мессингом в Париже…
…Но сначала о том, как судьба подставила Вольфу подножку, после чего его круто поволокло в бездну.
Это случилось в 1931 году, спустя несколько дней после того, как импресарио, господин Кобак, примчался к Мессингу в номер с сенсационной новостью: его приглашают на гастроли в Германию!
Гонорар – сногсшибательный!!
Вообразите его изумление, когда Вольф решительно отказался от подобного предложения и попросил в следующий раз даже не упоминать о Германии. Причину он называть не стал, его верный импресарио просто не понял бы. Связаться с бунтовщиками, с «германцами в большевистском обличье» – это то же самое, что иметь дело с «пшеклентыми москалями». Такого рода поступки выходили за пределы его разумения.
Кобак пытался настаивать. Мессинг не уступил, несмотря на «сногсшибательный гонорар». Жизнь дороже. Они поссорились, и когда через несколько дней Вольфа пригласили выступить в имении пана Юзефа, он в расстроенных чувствах отправился в Сулеювки, надеясь, что в благодарность за хлопоты по спасению доброго имени его дочери, начальник государства оградит его от домогательств германской стороны.
После короткого сеанса психологических опытов Мессинга пригласили принять участие в спиритическом сеансе, до которых пан маршал был большой охотник. На этом сеансе Вольф повстречал – кого бы думали?
Сообразительные, ликуйте! Конечно, Вилли Вайскруфта.
За эти несколько лет он заметно располнел. В нем не осталось и капли того юношеского, петушиного задора, который всегда украшает мужчину. Теперь это был рассудительный блондин, с волосами, идеально зачесанными на пробор, вальяжный не без изящества, которого Вольфу всегда не доставало.
На нем прекрасно смотрелась бы форма.
В приватной беседе он с прежней гипнотической убедительностью очковой змеи упрекнул Мессинга за необоснованное пренебрежение Германией:
– …ведь Германия не чужая тебе сторона, Вольфи. Почему ты, добившийся на германской земле всего, чего хотел, лишаешь своих немецких почитателей возможности насладиться твоим искусством?
До сих пор державший язык за зубами, Вольф не выдержал.
– Вспомни Ханну и все, что связано с ней.
– Ты жаждешь мщения? Никогда бы не подумал, что Вольфи так кровожаден.
– Я кровожаден?!
Он не мог справиться с возмущением:
– Кто это говорит! Человек, по чьей милости у меня нет Ханны!
Вилли ответил не сразу. Мессингу бы повернуться и уйти, но решительности не хватило. Впрочем, если бы тогда они расстались, ничего бы не изменилось.
Вилли вполне по-дружески обнял Вольфа за плечи и увлек в сад. Там, силой усадив на скамейку, под сенью какого-то дикого бронзового фавна, сладострастно наливавшего вино в фиал, продолжил разговор:
– Прежде всего, – заявил Вилли, – если я и виноват в ее гибели, то лишь косвенно, за что был наказан твоими дружками из Союза красных фронтовиков. Я провалялся в госпитале более полугода. К тому же решение принимал не я, а те, кто надо мной.
Он закурил. Дымок был ароматный, сигарета дорогая, его пригласили к пану Пилсудскому – видно, дела Вайскруфта пошли в гору.
– Я никак не мог помешать покушению, хотя считал его глупостью. С тем же успехом можешь поблагодарить себя – это ты натравил Зигфрида. Покушение – его идея. К сожалению, надо мной было много тех, кому было наплевать на мое мнение!