Он по привычке надолго замолчал, потом добавил не совсем понятную фразу:
– В этом их слабость и малодушие.
Вольф не удержался и вступил в разговор:
– В чем?
– В том, что их слишком много, и в такой толпе не избежать попыток за счет мелких интриг и жестоких убийств решить свои личные, я бы сказал, корыстные проблемы. Теперь в Германии появились другие, куда более близкие к народу люди, которые знают, что будущее в руках тех, кто способен напрямую общаться с ним.
– Ты веришь в астрологические бредни?! В угадывание мыслей?
– А ты нет?
Мессинг задумался.
– Это трудный вопрос.
– Тогда растолкуй мне, ограниченному обывателю, почему ты с таким жестокосердием относишься к вскормившей тебя стране?
– Где меня собираются засадить за решетку на восемь лет?! Ты полагаешь, я настолько глуп, что сам отдамся в руки полицейского секретаря, который сразу на границе защелкнет мне наручники?
Вилли искренне удивился:
– Почему ты так решил?
– А как же «эйслебенское дело»?
Вилли засмеялся.
– О нем давно забыли. В приговоре по делу о перевозке оружия нет ни слова о тебе, о Ханне, об уродах. Кстати, у фрау Марты отросла борода, как, впрочем, грива у Бэллы. Они теперь выступают на ярмарках. Дела, правда, идут скверно. Кризис, половина предприятий закрылись, так что веселиться не с чего. Что касается будущего, то на горизонте забрезжило.
– В связи с чем?
– Есть один господин, который точно знает, что хочет и как этого добиться.
– Кто же он?
– Ты имел честь познакомиться с ним. Помнишь господина с усиками, которому ты отсоветовал добираться до Мюнхена на поезде?
– Помню. Он по-прежнему громит плутократов и воюет за чистоту расы?
– И это тоже. Но не это главное. Его сила в том, что он знает, чего хотят массы. Он недавно вспоминал о тебе.
– Как это?
– В связи с тем происшествием в Винтергартене.
– Что же он сказал?
– «Я хочу этого человека». То есть тебя.
– Меня? Еврея?! Виновника всех бед, которые обрушились на Германию?!
Вилли вновь надолго замолчал, затем неожиданно, уже совсем по-братски, как очковая змея очковую змею, вновь обнял Вольфа за плечи.
– Ты так и не сумел излечиться от самой страшной болезни на свете.
– Какой же?
– Наивности. Ты пренебрегаешь нашей дружбой, которой я, Вилли Вайскруфт, всегда был верен до конца.
– Даже когда Зигфрид сбил Ханну?
– Даже тогда. Будем откровенны, Вольфи. Кто, как не я, помог сбросить тебе оковы Коминтерна? Теперь ты вольная птица, высоко взлетел, пусть даже гордые поляки, ни единым словом не упоминающие о тебе, за спиной презирают тебя. У тебя, еврея, здесь нет будущего. Я же вновь предлагаю тебе сотрудничество, от которого ты так легкомысленно отказался и угодил в лапы какому-то Кобаку. Ты ведешь себя наивно.
– В чем же ты видишь мою наивность?
– В том, как ты относишься к некоему Адди Шикльгруберу по кличке Гитлер, который с такой яростью борется с евреями и коммунистами.
– Ну-ка, ну-ка? – продолжил Мессинг по-русски.
Вилли потушил сигарету и, глядя в серенький прогал садовой аллеи, предупредил:
– Здесь не любят москальскую мову. Германскую тоже, но для нашего разговора она более естественна.
После короткой паузы он продолжил:
– То, о чем я сейчас расскажу, мне следовало забыть и не вспоминать, но мы с тобой alte Kameraden (старинные друзья), – и он негромко пропел пару строчек из этой народной песни. – Однажды в бирштубе на Фридрихштрассе ты дал мне дельный совет: без влиятельных друзей на этом свете не проживешь. Теперь очередь за мной. Знаешь, у наших общих с тобой родственников был писака, который мудро заметил: если на клетке тигра увидишь надпись слон, не верь глазам своим. Это мудрое замечание вполне относится к Адольфу.
Я познакомился с ним в Мюнхене, в восемнадцатом году, когда от отчаяния прибился к небезызвестному капитану Эрнсту Рему, заведовавшему военной полицией в Мюнхенском гарнизоне. Адди в то время служил ефрейтором в одной из частей того же гарнизона и тоже подрабатывал осведомительством у Рема. Мы с ним познакомились, но коротко сойтись не успели – в начале апреля в Баварии взбунтовались красные, и власть перешла к «Комитету действий», другими словами, к Советам рабочих и солдатских депутатов.
Сначала спартаковцам удалось продвинуться до Дахау, что в сорока километрах к северу от Мюнхена. Здесь этот сброд почему-то остановился, хотя сила была на их стороне – красных штурмовиков было около тридцати тысяч человек. К концу апреля совместными усилиями рейхсвера и добровольцев советы придушили, но почему-то никто не видел Адди в наших рядах. Наоборот, он остался в гарнизоне, и кое-кто видел его с красной повязкой на рукаве.
– И что?
– А то, что Адди уже тогда проявил недюжинные способности в умении разбираться в обстановке. Но это все пустяки по сравнению с тем, что… – Вилли по привычке сделал длинную паузу, затянулся всласть, потом добавил, – что я видел собственными глазами. Адди стрелял в рейхсвер! И видел не только я. После того, как красным свернули шею, я поинтересовался, зачем же он стрелял в патриотов? Разве нельзя было ограничиться красной повязкой на рукаве. Он ответил мне исторической фразой: «Вилли, укажи мне революционера, который пару раз не перебежал бы с баррикады на баррикаду». Затем предупредил: «Всяко бывает, товарищ, но в интересах Германии тебе лучше забыть об этом». Вот так он рассуждал в восемнадцатом году.
Вновь пауза, легкий дымок, затем продолжение.
– Об этом случае я никому не рассказывал, тебе первому и только затем, чтобы ты трезво взглянул на окружающую действительность. Этот разговор надолго развел нас с Адди. Я не мог понять, зачем стрелять в соратников по пивной, однако спустя годы мне стало ясно: это была проверка, попытка сыграть с судьбой в угадайку. Простенькая логика божественного предначертания заключается в том, что Божий дар не выбирает, в чьем теле поселиться, в еврейском, австрийском или славянском. Это есть первая заповедь, которой должен придерживаться разумный человек. Это, в первую очередь, касается тебя.
– И Адди, – подсказал Вольф.
Вилли никогда не понимал и не принимал иронию. Он ответил с солдатской прямотой:
– Конечно. Вообрази, Вольфи, насколько проще Создателю было бы управлять миром, если бы он дарил способности исключительно достойным, безукоризненным в нравственном отношении двуногим. С каким энтузиазмом мы все двинулись бы за ними в райские кущи! Какая сила смогла бы свернуть нас с истинного пути?! Кому в голову пришло бы убивать, прелюбодействовать, красть и сквернословить! Но промысел Божий неисповедим. Вообрази, полгода назад мне по долгу службы пришлось послушать Адди. Он выступал в берлинском цирке, на предвыборном митинге. Это, я скажу тебе, что-то…
Вилли вновь надолго замолчал, затем взбодрился, повернулся к Мессингу и принялся тыкать указательным пальцем в его грудь.
– Человек, которого я знал тринадцать лет, псих, который стрелял в своих товарищей, полицейский осведомитель, с которым никакой здравомыслящий человек не стал бы связывать свое будущее, сокрушил меня. Я забыл, где я, что со мной. Я, обладающий хотя и незаконченным, но все-таки университетским образованием, жаждал слов, которые безграмотный ефрейтор с напором провидца бросал в зал. Он настолько уверовал в свое предназначение, что сумел увлечь за собой всех присутствующих.
На следующий день я долго ломал голову, что же такого мудрого сказал Адди. Вот запомнившийся мне абзац: «Как национал-социалисты мы видим нашу программу в нашем флаге. Красное поле символизирует социальную идею движения, белое – идею националистическую. Свастика – борьба за победу арийского движения, и в то же время свастика символизирует творчество». Обычная политическая чушь, риторический прием, не более того, но как объяснить жажду, которую я испытал на митинге?
Вилли усмехнулся и добавил:
– В его словах было что-то дьявольское…
– И такому человеку ты предлагаешь мне заложить душу? У тебя странные понятия о дружбе.
– Это не я предлагаю, это ты сам тянешься к необычному. Адольф знает больше, чем говорит. Он во многом прав, Вольфи. Будущая война – это война нервов, это война духа, война в потустороннем измерении.
– Ты сознаешь, что говоришь?
– Я – да.
– В любом случае моей ноги не будет в Германии, тем более в компании с Гитлером.
– Как знаешь, Вольфи, – саркастически вздохнул Вайскруфт.
Перед самым отъездом адъютант пана Юзефа Лепецкий попросил Мессинга на пару слов:
– Пан маршал желает поговорить с вами.
Уже в кабинете, оставшись один на один, Пилсудский поздравил Вольфа с добросовестным исполнением долга по отношению к родине. Такое вступление ему очень не понравилось.
И не зря.
– Родина, – пан Юзеф строго взглянул на Мессинга, – требует от каждого из нас готовности жертвовать собой.
Сердце у Вольфа упало. В голове началась несусветная кутерьма, которая настигала его всякий раз, когда он, пытаясь избежать колотушек, убегал от отца. Здесь бежать было некуда. Пан Юзеф принялся рассуждать о том, что пустяковое поручение, исполнить которое он просит, не стоит разговора, что он привык доверять людям, готовым пожертвовать собой ради возрождения Польши. Наконец перешел к сути – маршал предложил Вольфу доставить в Германию личное письмо, адресованное одной из крупных политических фигур.
Скажите, нужна ли способность заглядывать в будущее, чтобы угадать имя этой фигуры?
– Он прислал мне послание, – пан маршал хмыкнул. – Хорошенькое начало: «Вождю польского народа от вождя немецкого народа». Несколько нескромно, но со вкусом! Честь подсказывает, мне нельзя оставлять это послание без ответа. Сами понимаете, пан Мессинг, по официальным каналам письмо не пошлешь и с облеченными властью господами не отправишь. Вы очень подходите для этой миссии. Письмо надо передать из рук в руки.