Вольфу было нетрудно скрываться под маской, ведь он какой-никакой, а все-таки экстрасенс, и ему не занимать умения отыскивать узкий, шириной с лезвие бритвы, спасительный мостик, переброшенный через бездну, в которой властвуют «измы», жаждущие живой крови.
Симу Мессинг, конечно, не забыл, но на том базаре, на котором очутился, у него не то что возможности – времени! – не нашлось отправиться в Брест.
Теперь с высоты четырнадцатого этажа остается только сожалеть об этом. Ой вэй, как Вольф мог упустить свое счастье?! Как мог расстаться с любимой?! Не раз ему приходила мысль: надо срочно отыскать Симочку. Но он все откладывал, откладывал… Гастроли подмяли личную жизнь.
Точнее, успех гастролей.
С началом войны Сима, по слухам, попыталась выбраться из Бреста – решила добраться до своей Клевани. Если она попала в руки к немцам, это до конца жизни будет на совести Мессинга! За это он и теперь, на высоте четырнадцатого этажа, держит ответ. Все заслонила мысль о том, что, если фортуна повернулась к нему лицом, нужно успеть схватить удачу.
Чтобы прояснить ближайшее будущее, Мессинг прислушался к разговору сопровождавших его военных, однако рев моторов напрочь глушил их голоса. Он отважился проникнуть в их мысли, однако не смог уловить ничего, кроме восхищения «скоростным бомбардировщиком», на котором они летели, десятка полутора непонятных специфических терминов и малосвязанных между собою фраз, например, «наше небо – наша крепость», «самолет – лучший оратор летчика» или «неплохо потрудились на пролетариат буржуазные спецы». К Мессингу эта абракадабра не имела никакого отношения. Мессинг для них как бы не существовал, а если и существовал, то в форме некоего бездушного груза, который необходимо доставить к месту назначения и в срок. Как раз место назначения больше всего волновало его, но он никак не мог докопаться до ответа. Здесь было что-то не так. Военные не производили впечатления слабоумных или, что еще невероятней, безответственных служак. Они не могли не думать о точном исполнении приказа, но они не думали! Это были крепкие, лощеные, умеющие в нужный момент забыть обо всем второстепенном и сосредоточиться на выполнении задания товарищи. Возможно, разгадка заключалась в том, что Вольф еще плохо разбирался в советской терминологии? Или дело в том, что они куда лучше Кёппеника и его дружков были подготовлены к встрече с таким несуразным объектом, как Мессинг?
Это был тревожный сигнал.
Пытаясь развернуть их мысли в свою сторону, Вольф напомнил о себе:
– Я не заплатил за номер в гостинице.
Они, все трое, засмеялись:
– Не волнуйтесь, Вольф Григорьевич, заплатят…
– И чемоданчик там остался…
– И чемоданчик никуда не денется.
На этом общение закончилось. Их мысли вернулись в привычное русло.
Действительно, чемодан ждал Мессинга на аэродроме, в громадном черном автомобиле, – настоящем шевролете, – куда его посадили сразу после посадки. Счет за номер в гостинице ему так и не прислали, видно, кто-то действительно рассчитался за медиума по счету.
Пока мчались по ночному городу, Вольф успокаивал себя фантазией: было бы неплохо въехать на таком же шевролете, только белом и еще более громадном, на рынок в Гуре.
На рынок сбежались бы все, кто проживал в родном штетеле. Оркестр пожарников исполнил бы туш, бургомистр с золотой цепью на груди произнес речь. Полицейские едва сдерживали толпу, которая стремилась прорваться ко Мессингу, как хасиды к цадику. Бургомистр заявил бы: «Гура Кальвария гордится своим сыном!» Все закричали бы «ура» и спели «сто лят, сто лят нехай жие нам!» Вольф не стал бы сдерживать слезы, схватил бы микрофон и пообещал за свой счет построить среднюю школу, больницу и приют для престарелых. Народ будет в восторге, а ему только того и надо. Мессинг, знай себе, бормотал бы сквозь зубы: «Нате вам Вельвеле Мессинга, который и в школу никогда не ходил и для которого не нашлось невесты в этом проклятом штетеле! Вот вам кабцан, кортенверфер Вольф Мессинг!»
Была у медиума еще одна мечта – только, пожалуйста, не смейтесь! Неподалеку от Гуры расположено глухое захолустье, называется Черск. Там, на берегу Вислы, темнеет полуразрушенный средневековый замок. Говорят, ему лет шестьсот и принадлежал он когда-то какой-то итальянской королеве. Мальчишкой он смотрел с его башни, с осыпавшегося крепостного вала на речную долину и окрестные сады. В пору цветения яблонь вид был незабываемый!
Это были лучшие минуты детства. Фантазия рвалась на волю! Вольф воображал себя хозяином замка, судил и миловал подданных, отправлялся в поход, ловил рыбу в Висле. Отчего бы, если заведутся денежки, – а они после этой поездки должны были завестись – не купить эти развалины и не восстановить их в прежнем великолепии? То, что Черск далеко и там теперь хозяйничают сынки фюрера, ни капельки не смущало, ведь, убаюканный в машине, он одномоментно погрузился в сулонг и краем глаза различил в будущем притаившегося на башне красноармейца. Он разглядывал окрестности в странную, V-образную подзорную трубу, затем что-то скороговоркой кричал в телефонную трубку. Вслед за этим в западной стороне гроздьями вспыхивали блестки артиллерийских разрывов.
Скажете, дурацкие, наивные мечты, но о чем прикажете размышлять, когда тебя везут через незнакомый город, и ты боишься догадаться, куда тебя везут?
Мессинг готовил себя к встрече с очень высокопоставленным лицом. Не надо быть телепатом, чтобы смекнуть: если власти расщедрились на самолет, если к Пономаренко его доставили два человека, а в самолете стерегли трое вышколенных, умеющих прятать свои мысли офицеров, значит, Мессинг пошел в гору и его везут к главному балабосу[51] страны Советов.
…Автомобиль подкатил к воротам с пристроенными по бокам массивными будками, замыкавшими громадный деревянный забор. Из правой будки вышел охранник, внимательно осмотрел всех, сидевших в салоне, затем створки ворот раздвинулись, и машину пропустили на территорию.
Домик, вернее, дача, был невелик, одноэтажен, с двумя террасами, одна из которых, куда левым боком подъехал автомобиль, была освещена.
Мессинга провели в прихожую, здесь помогли раздеться. Он снял галоши с лакированных штиблет, в которых выходил на сцену, и некоторое время мялся, соображая, куда засунуть эту резиновую рвань. Сопровождавший его охранник указал на коврик перед входом:
– Оставьте здесь, – затем позволил Вольфу пригладить кудри и провел в просторный зал, оказавшийся столовой.
Здесь находилось семь человек. Четверо (одним из них был Пономаренко) расположились за длинным, покрытым зеленой скатертью столом. Двое на громадном диване, каждый на своем конце. Ближайшего к входу, сидевшего, закинув ногу на ногу, узнал сразу – встречал его фотографию в прессе. Фамилию не смог вспомнить, но был уверен: именно этот человек подписал мир с Гитлером.
Балабос не спеша расхаживал по залу.
Мессинг направился прямо к нему и сходу выпалил:
– Здравствуйте. А я вас на руках носил…
– Как это на руках? – удивился Иосиф Виссарионович.
– Первого мая… На демонстрации…
Сталин засмеялся.
– Какую демонстрацию вы имеете в виду, товарищ Мессинг? Недавнюю, в Минске или прошлую, в Германии?
Вольф испытал замешательство.
Сталин раскурил трубку и поинтересовался:
– Мне доложили, что вы, товарищ Мессинг, способны заглянуть в будущее. Как сообщают проверенные люди, вы предрекли одному субъекту красные флаги над рейхстагом? Возможно, вам повезло, и вы угадали?
– Так точно, товарищ Сталин, угадал.
Хозяин ткнул трубкой в сторону медиума.
– А если не угадали? – он пристально глянул на Мессинга. – Не надо скромничать. Если вы действительно дружите с будущим, как расценить ваше заявление об удаче? Как попытку ввести руководство страны в заблуждение?
Вольфа бросило в холодный пот, и он мысленно обратился за помощью к товарищу Пономаренко – точнее, бросил в его сторону перепуганный взгляд. Однако Пантелеймон Кондратьевич даже бровью не повел, а ведь еще в Минске по предложению товарища Пономаренко Мессингу в ускоренном порядке оформили советское гражданство. Он обещал ему…
Он много чего обещал…
Теперь Вольф Мессинг, новоиспеченный гражданин первого в мире государства рабочих и крестьян, всецело был в их руках.
Между тем товарищ Сталин продолжал размышлять:
– Такую скромность я бы назвал политическим двурушничеством.
Мессинг не сдержался:
– Простите, товарищ Сталин, что такое двурушничество?
За вождя ответил сидевший на противоположной стороне стола невысокий, круглолицый человечек с простыми стеклышками на переносице. Но прежде он обежал стол, резво приблизился к Вольфу. Он полагал, человечек спешит представиться, однако скороход помахал перед его носом указательным пальцем и предупредил:
– Не стройте из себя невинную овечку, Мессинг. Ми все о вас знаем.
– Не спеши, Лаврентий, – осадил его хозяин. – Если товарищ Мессинг утверждает, что не знает, что такое двурушничество, давайте поверим ему и объясним, что двурушник – это человек, который внешне предан какой-либо стороне, а тайно действует в пользу противоположной стороны. Двурушник – это один из самых опасных контрреволюционеров. Что же касается вас, товарищ Мессинг, то, надеюсь, вы сознательно приняли участие в первомайском шествии. Следовательно, вы охотно продемонстрируете нам возможности своей, возможно, человеческой, психики, а потом поделитесь, каким образом вам удается это делать.
Присутствующие, услышав шутку насчет «возможно, человеческой» психики, рассмеялись.
Вольф тоже. Затем объяснил смысл задания и попросил вручить ему какой-нибудь предмет. Сталин доверил ему одну из своих трубок.
Мессинг взял ее обеими руками, затем обратился к присутствующим с просьбой: нужен индуктор.
Стоявший рядом Лаврентий потребовал разъяснений, кто такой индуктор? Сообщник?
Если человек не желает называть свое полное имя, бог с ним. Вольф не настаивал. Он успокоил порывистого Лаврентия и объяснил, что индуктор – посторонний человек, с помощью которого медиумы берутся отыскивать спрятанные предметы.