Один из близких к фюреру людей свидетельствовал, что Гитлер едва ли не на коленях упрашивал этого «виртуоза» примкнуть к движению и, помимо поисков Грааля, обеспечивать прогнозами на будущее его лично. Непонятно, в чем секрет такой странной привязанности?
Балабос принялся отчаянно дымить. «Ничего (себе) загадка?! Фантастика, а не загадка! А капитуляция Франции, (случившаяся через) полтора месяца после начала майского наступления – это не фантастика? Это всего лишь “блицкриг”, не более?
«…могетхан!» Игра словами всегда раздражала вождя. В этом пункте он был непримирим с юности. «Кто лучше всех играл (словами)? Троцкий. Кем является Троцкий? Опасным контрреволюционером. Он кого хочешь мог заболтать. Теперь они пытаются заболтать меня.
Не выйдет!»
«В этот (напряженный) момент, когда позарез (нужна) конкретика, достоверный анализ ситуации, ему подсовывают заезжего кликушу, так называемого медиума из самой опасной буржуазной прослойки – из артистов и писак. Объективности ради, этот провидец (из классово) подходящей семьи и во время революционных боев (в Германии) не прятался за чужими спинами – это плюс. Однако попытался соскочить с поезда, это более чем минус. Это непростительная ошибка. Но, случалось, партия прощала и куда более грубые ошибки.
Не спеши!
Кто он, этот (приблудный) маг?
Вел себя достойно, опыты забавные, даже интересные. В них что-то есть. В меру подобострастен, по-видимому, врет как сивый мерин, впрочем, на лжи партия его не поймала. Не надо спешить. Не спеши, Иосиф. Сейчас (не время) отмахиваться от любых, даже самых диких бредней, тем более когда идет речь о (внутренних) механизмах принятия решений в германском руководстве. Партия не простит подобного легкомыслия».
Кремлевский индуктор решил уделить заезжему гастролеру несколько минут.
Встреч было две, обе состоялись на «ближней даче». О них нигде не упоминается, не сохранилось (хочется надеяться) никаких письменных отчетов, чему Мессинг был безмерно рад, так как спустя пятнадцать лет его едва не приписали к числу «ярых сталинистов», подпиравших кровавый режим психологическими опытами. Кукурузник пытался пришить ему дело об участии в масонском заговоре, хотя Мессинг всегда с подозрительностью относился ко всякого рода розенкрейцерам и масонам, свихнувшимся на поклонении самым реакционным и отвратительным «измам», а также вразнос и в розницу торгующим не принадлежащими им тайнами. Дело ограничилось опалой. Вольфу Мессингу запретили выступать в крупных городах, особенно в Москве, так что ему представилась уникальная возможность познакомиться с глубинкой его новой родины.
Мессинг был не в обиде на Хрущева за такого рода ссылку. Она того стоила.
Во время первой беседы Сталин по большей части интересовался фактами биографии медиума: откуда он родом, где бывал, какое у него образование, что ему понравилось и что не понравилось в Стране Советов. Его куда больше занимали всякого рода курьезы, вроде происшествия в Эйслебене, чем встречи Мессинга с Гитлером.
Мысли балабоса были неприкасаемы, причем он не пользовался никакими мыслительными приспособлениями, разве что по ходу разговора дымок доносил до Вольфа очищенные от примеси лишних слов, краткие, но емкие комментарии к его ответам – например, «мудак», «не хватает нам своих оппортунистов», «врет как сивый мерин», «в проработку бы тебя, двурушника», «комсомольцам бы тебя на закуску». Про себя он откровенно посмеивался над «заезжим» оккультистом. Посмеивался над собой, доверчивым и наивным. Менее иронично он стал себя вести, когда Вольф признался, что в советской анкете ему больше всего не понравилась графа «происхождение».
– В чем дело, Мессинг? – спросил вождь.
– Финк посоветовал написать «из бедной крестьянской семьи».
– И что?
– Нашу семью трудно назвать «бедной». Скорее, «нищей».
Сталин заинтересовался:
– Отец лупил?
Мессинг кивнул, потом признался:
– Шкуру драл. Если догонит…
Балабос чему-то засмеялся. Правда, эта легкая благожелательность ни на йоту не уменьшила его подозрительность.
Скоро эта игра ему надоела, и он решил завершить встречу. На прощание придвинулся поближе и, ткнув Вольфа трубкой в грудь, предложил свою помощь:
– Если вы, товарищ Мессинг, в чем-то нуждаетесь…
Мессинг сознательно потянулся за дымком, попытался поглубже погрузиться в синеватое облачко знаний.
То, что он узрел, доконало его. Под его ногами разверзлась бездна – все та же грязная, мелко выкопанная яма в осеннем промозглом лесу. В ней даже тщедушному Мессингу не поместиться. Почему палачи, исполняя самый жестокий приказ, всегда позволяют себе лениться?
Далее наступила зимняя, свежая ясность. Предложение «помочь» являлось одной из самых коварных ловушек, в которую нередко попадали даже очень неглупые люди. Сталин, насколько стало известно, обожал финальные сцены примирения, будь то с Бухариным, Вознесенским или Павловым[60]. Всех их после вынесения приговора привозили к вождю, где тот ласково общался с осужденными и как бы давал надежду на прощение. После чего обнявшихся с вождем двурушников, поверивших в милосердии народной власти, ставили к стенке.
Предложение «оказать поддержку» являлось лучшим способом расколоть любого, даже самого осторожного и хорошо замаскировавшегося контрреволюционера. Попроси Мессинг что-нибудь для себя, значит, он имеет дело с мошенником, пекущемся о собственной выгоде. Заяви, что мечтает принять посильное участие в строительстве коммунизма, но только где-нибудь поближе к Кремлю, окажусь лицемером, или, что еще хуже, вредителем. Откажусь от помощи – сразу ясно, двурушник. В любом варианте стенка обеспечена!
Как пробить его подозрительность?
Мессинг взял да ляпнул:
– Товарищ Сталин, я больше не могу жить в гостинице за чужой счет, питаться по талонам.
– Что же вы хотите? – удивился он.
– Хочу работать как все советские люди. Устраивать представления, объяснять зрителям, что тайны психики – это тайны непознанного. Хочу из своего кармана оплачивать номер, платить за еду.
– Другими словами, вы нуждаетесь в средствах?
– Да. В заработанных средствах.
Сталин задумался, потом предложил.
– Так в чем дело? Отправляйтесь в сберкассу и попросите выдать вам… ну, хотя бы сто тысяч рублей. Если спросят, кто разрешил, ответьте: «Сталин разрешил». Вы же гипнотизер и маг.
– Если вы разрешаете…
– Попытка не пытка, товарищ Мессинг.
Начальник охраны Ефимов и его шофер А. Кривченков – их фамилии Вольф вычитал в протоколе, составленном на месте происшествия – довезли медицма до города. По его просьбе Кривченков остановил машину у первой встретившейся на пути государственной сберкассы.
Они вошли в зал. Время было раннее. К контролеру стояла очередь из трех посетителей. У окна кассира, пожилого, нездорово худого человека, было пусто.
Мессинг подошел к окну и протянул вырванный из школьной тетради листок, на котором еще в присутствии Иосифа Виссарионовича написал: «Прошу выдать 100 000 рублей Мессингу Вольфу Григорьевичу», подпись – Мессинг. Одновременно дал установку. Кассир внимательно перечитал написанное и попросил предъявить паспорт. Вольф протянул ему документ. Кассир тщательно сверил имя, отчество и фамилию, затем отсчитал десять пачек по десять тысяч рублей. Мессинг взял их и передал Ефимову. Начальник охраны и сталинский шофер приняли деньги и отнесли на стол, на котором клиенты обычно оформляют финансовые требования.
Лица у обоих стали полумертвые и бледные.
В зале было тихо. Когда Вольф приблизился к столу, Ефимов послал Кривченкова за заведующей сберкассы, а сам сел составлять акт. Пришла заведующая, они вчетвером подписались под документом о получении и приеме денег, после чего Мессинг попросил пригласить кассира.
Несчастный старик взглянул на сложенные на столе деньги и, ознакомившись с актом, а также с бумагой, которую предъявила заведующая, потерял сознание.
Вольф поспешил вызвать скорую помощь. Бригада появилась на удивление быстро, вместе с нею в зал попытался войти милиционер, однако Кривченков, предъявив удостоверение, попросил удалить из зала посторонних и встать у дверей. «Никого в зал не пускать!» – распорядился он.
Врачи привели кассира в чувство, Мессинг поспешил попросить у него прощения. Ефимов в свою очередь пресек возмущение заведующей, обвинившей кассира в «ротозействе». Женщина позволила себе возразить и заявила, что она обязана сообщить в «органы», на что Ефимов веско ответил:
– Мы и есть органы. Так надо. Никому не сообщайте, – и предъявил удостоверение.
После того как заведующая приняла деньги и Вольфу удалось убедить старика, что он ни в чем не виноват и никаких последствий этот «следственный эксперимент» иметь не будет, они втроем – Мессинг, Ефимов, Кривченков – вышли на улицу и сели в машину. Комендант дачи и шофер сидели, словно воды в рот набрали – перепуганные, по стойке «смирно». Потом уже полезла всякая шелуха. Кривченков подумал: «Везет же человеку! С такими способностями и на работу ходить не надо».
Комендант прикинул, долго ли этот занятный иудеец будет ходить без охраны? Решил – нет, недолго. Через пару кварталов товарищ Ефимов оттаял и поинтересовался, куда «подбросить»? Вольф не сразу догадался, что он имеет в виду. По пути они обсудили богатства живого русского языка. Мы сошлись на том, что, не зная его в совершенстве, трудно обеспечить мир во всем мире.
Расстались у входа в гостиницу. Сердечно пожали друг другу руки. Затаенный страх во взглядах сопровождавших сотрудников гарантировал, что балабос будет информирован точно и во всех деталях.
Глава V
Второе свидание Мессингу пришлось ждать почти месяц. За это время он успел выступить в нескольких рабочих клубах, на Рогожской заставе, на Красной Пресне, где имел ошеломляющий успех. В ДОСААФе его попросили возглавить секцию «работы с непознанным в человеческой психике». Более лестного предложения ему никогда не приходилось получать.