Степан Антонович поправил медиума:
– Не нам, товарищ Мессинг, а фронту! И попрошу не устраивать из сурьезного мероприятия балаган.
– Тридцать тысяч, – предложил Вольф.
– Я повторяю, это вам не как-нибудь, а сурьезное мероприятие. А как насчет шефской помощи?
– Кому?
– Нашим славным воинам.
– Не знаю, чему я могу их научить. Я и стрелять-то не умею.
– А вы, оказывается, шутник, Вольф Григорьевич, – удивился Степан Антонович, – это при ваших-то доходах?! На днях один председатель колхоза пожертвовал миллион. Вот пример истинного патриотизма!
– Хорошо, я подумаю. А сейчас мне нужно готовиться к выступлению.
В ожидании поздравлений с государственной наградой Мессинг не нашел ничего лучше, как отправиться в местное управление НКВД с просьбой оградить его от домогательств местного начальства и подтвердить, что в Москве он не прохлаждался и не левачил, а выполнял важное правительственное задание. Принявший его молоденький следователь сначала смотрел на него как на умалишенного – таких в то время тоже хватало. Некий новатор, например, требовал содействия в продвижении важного оборонного изобретения, суть которого заключалась в том, что бока подводных лодок следует намазывать жиром дельфинов, что значительно уменьшает трение корпуса о воду и резко, на двести процентов, повышает скорость судна. Были и такие, кто, обнаружив в себе зародыш двурушничества или поддавшись пораженческим настроениям, требовали, чтобы их немедленно изолировали от общества. Попадались также патологические стукачи, которым даже энкаведешники не верили. Правда, до поры до времени. Случалось, отдельные граждане приходили и за справками, но за такой, чтобы от самого Берии, этого на памяти следователя еще не было.
Тем не менее он внимательно выслушал Мессинга, затем вызвал дежурного – его появление вызвало у артиста неприятные позывы – и что-то шепнул ему на ухо. Ждать долго не пришлось. Дежурный вернулся с какой-то папкой. Нес ее тыльной стороной к Вольфу, но от Мессинга не скроешь – это было его дело. Просмотрев собранные в папке материалы, следователь вмиг посерьезнел и сообщил, что у компетентных органов имеются сведения, будто бы под видом командировки в Москву тот позволил себе дезертировать с трудового фронта. В столице он якобы проводил левые концерты и присваивал выручку. Это правда? Выслушав сбивчивые оправдания Мессинга начет ответственного задания, он веско предупредил: «Вы, товарищ артист, позволяете себе безответственные высказывания».
– С какой целью вы упрекнули партийные органы в том, что они якобы не знают, через что им смотреть на классовых врагов?
Вольф онемел – не иначе, как Трофимчук постарался!
Следователь веско предупредил:
– Мы не позволим играть с авторитетом партии!
Затем он сменил гнев на милость и уже вполне доброжелательно поинтересовался, зачем Мессинг все-таки ездил в Москву и чем там занимался?
Тот попытался еще раз объяснить, что выполнял особо важное задание партии и правительства.
Следователь одобрительно кивнул и предложил подробно изложить в письменной форме, какое именно задание он выполнял в столице, а также чем занимался в свободное время.
Вольф отказался, сославшись на то, что ему запрещено кого бы то ни было вводить в подробности.
Следователь развел руками, однако выпустил Вольфа из здания НКВД без всякого содействия со стороны гипноза или какого-нибудь иного природного дара.
Только на улице Мессинг осознал, какую глупость он совершил.
Удивительно, но уже на следующий день его вызвали в управление. Артиста принял сам заместитель начальника областного НКВД. У него были такие же знаки, как и у Трущева, так что Вольф обратился к нему по званию – «товарищ капитан госбезопасности», тем самым демонстрируя, что он не чужой человек в органах.
Заместитель извинился за накладку и попросил не сетовать на неопытного работника, тем более что не всем следует знать, какого рода задание Мессинг выполнял в Москве. Он сообщил, что с сегодняшнего дня медиуму не надо беспокоиться насчет помощи фронту – никто больше не станет приставать к нему с домогательствами и угрозами. Затем он попросил о маленьком одолжении – выступить перед интернированными в Новосибирской области поляками. В настоящее время их свозят в Новосибирск, где собирают эшелон мобилизованных и добровольцев из пленных и беженцев, изъявивших желание вступить в польские воинские части, которые формирует генерал Владислав Андерс.
Мессинг не поверил своим ушам – неужели большевики согласились доверить такое дело человеку, который воевал с ними в двадцатом году? В тридцать девятом Андерс со своей бригадой, пытаясь прорваться в Венгрию сквозь заграждения, выставленное красноармейцами, вступил с ними в бой. Был дважды ранен, взят в плен. Отправлен в Москву, где почти два года просидел в тюрьме на Лубянке. Теперь, оказывается, он тоже выполнял особо ответственное задание?
Война, безусловно, меняла нравы в лучшую сторону.
Капитан согласился, так и есть. Каждый гражданин Польши, кто готов воевать с фашистами, имеет возможность вступить в национальные части.
– Помощь поляков не помешает. У нас много трудностей на фронте. Особенно с личным составом.
– Не хватает людей? – поинтересовался Вольф.
Капитан кивнул и своей откровенностью вполне расположил его к себе.
Мессинг горячо заверил его, что вовсе не против помощи фронту. Он понимает, как трудно сейчас его новой родине. Он никогда не забудет, что именно Советская Россия приютила его, беженца, но Польша есть Польша. Ее нельзя забыть, там его родной дом. Там папа, мама. Конечно, Мессинг с радостью выступит перед бывшими соотечественниками. Он знает цену польской дерзости. Поляки – храбрые солдаты.
Во время этого доверительного разговора Мессингу показалось, что ему представилась отличная возможность воплотить в жизнь задумку, которая с момента отъезда из Москвы не давала ему покоя. Поступок колхозника Лыськова, купившего внуку самолет, произвел на него неизгладимое впечатление, и не столько демонстрацией единства партии и народа, сколько возможностью раз и навсегда избавиться от всяких беспардонных домогательств. Пожертвуй Вольф деньги на покупку самолета, и никто не сможет упрекнуть его в нехватке любви к фронту. Он прикинул еще в поезде: если простой пасечник сумел накопить средства на самолет, то у бедняги шнорера тоже должно хватить деньжат. Это будет весьма эффектный жест.
Мессинг не удержался:
– Я, например, готов внести свой вклад в вооружение Войска Польского. Приобрел бы самолет или танк для самого храброго польского летчика, если, конечно, они не дорого стоят.
– Не дорого, – успокоил его капитан и пообещал: – Я наведу справки.
Уже на следующий день чекист сообщил, что стоимость боевого самолета ненамного превышает сто тысяч рублей[68]. Танк стоил меньше, но Вольфу больше нравился самолет. Какая красивая, впечатляюще грозная боевая машина!.. Вот он взмывает в воздух, а на борту написано «Вольф Мессинг».
Хорошо!
К тому же сто тысяч – это значительно меньше, чем миллион, о котором упомянул Степан Антонович. Понятно, что парторг был не прочь за его счет переплюнуть и этот рекорд, а это грозило Мессингу крупными финансовыми потерями. Миллиона у него никогда не было, а в компании с Трофимчуком никогда и не будет. Стоит ему повадиться на чужой огород, и конца взносам не будет. Мессингу откровенно претила необходимость помогать этому бронированному активисту за чужой счет подтверждать свою репутацию инициативного хозяйственника и, прежде всего, право на бронь. Одна мысль, что он подпишется еще на какой-нибудь лист, побывавший в его пальцах, вызывала у него отвращение.
Выступление состоялось через две недели, когда в областной центр свезли всех тех, кто был мобилизован или дал согласие вступить в армию Андерса.
Признаться, Мессинг с опаской готовился к этому выступлению. Тридцать девятый год и освобождение восточной Польши Красной армией являлись незаживающей раной на польском самолюбии, и еще неизвестно, как они встретят земляка еврейской крови, к тому же сменившего гражданство. Тревога оказалась напрасной, может, потому, что в Новосибирске и области собрался в основном простой народ: беженцы из рабочих, крестьян, техническая интеллигенция, рядовые, а также в небольшом количестве младший командный состав.
Соотечественникам, свезенным в город из мест, не столь отдаленных – таежных поселков, заимок, бараков и даже из лагерей – выступление Вольфа Мессинга, да еще то, что концерт проходил на родном языке, показались чудом. Причем волшебством обнадеживающим, прошибающим до слез, сулящим скорую перемену их нелегкой и горькой на чужбине судьбы.
Слухи, которые так долго будоражили бывших сограждан артиста, обернулись правдой внезапно, как вспышка молнии. Зачитанное в нескольких лагерях для интернированных решение правительства Союза ССР об учреждении польских национальных частей мгновенно облетело все поселения и разбросанные по Средней Азии и Сибири польские колонии. Фантастикой казалось само право подать заявление в местную администрацию, пусть даже принимали их неохотно, порой с угрозами и проклятьями.
Но принимали! От всех желающих примкнуть к Андерсу!
Поляки были готовы на любые испытания. Многим соотечественникам Вольфа до смерти надоело прозябать в Советской России на птичьих правах. Отправка на фронт казалась им куда меньшим злом, чем голод в еще не оттаявшей Сибири.
В заключительном слове Мессинг объявил, что покупает на свои средства боевой самолет и дарит его самому храброму польскому летчику, который будет воевать на русском фронте. Весь зал встал и запел «Еще Польска не згинела…», что привело его в восторженное состояние.
В тот день общей национальной мыслью всех собравшихся на концерт соотечественников была мечта – «скорее на фронт!», «скорее домой!», «сломаем хребет фашистскому зверю!»