Это была новость так новость!
Они смотрели друг на друга. Ермаков достал пачку и с неожиданным изяществом выщелкнул оттуда папиросу. Струйка дыма подтвердила, что все, что медиум только что услышал, это не шутка.
В кирпичном доме никогда не шутили. Здесь умели обращаться с врагами.
Вольф сидел на стуле, вчитывался в табачный дым и размышлял о том, что волшебная сказка, в течение трех последних месяцев питавшая его прекрасными мечтами, на поверку оказалась тупой газетной передовицей. Ожидание правительственной награды обернулось ловушкой, в которую хитроумные «бдительность», «ответственность» и «верность долгу» ловко заманили простодушного патриота. «Измы» не дремали, они были настойчивы, они в грубой форме напомнили Мессингу, кем он является на этой земле.
Опознователем мыслей! Стукачом от непознанного! И чтоб с составлением отчета!..
Так глупо угодить в лапы своих злейших врагов – это было невыносимое для Мессинга протрезвление.
Он встал, развернул афишу.
– Товарищ Ермаков, мне подсказали, что это произведение надо показать цензору и поставить у него визу. Объясните, пожалуйста, где сидит этот самый цензор? В какой кабинет обратиться? Представляете, за все время войны, где бы мне ни приходилось выступать, афишу рисовали от руки. И, признаться, неплохо рисовали. А здесь, взгляните сами, черт знает что!.. Я понимаю, сейчас война.
Ермаков, ожидавший от Мессинга чего угодно, только не разговора об афише, не смог скрыть изумления. Он долго, внимательно изучал его.
– У нас здесь свои порядки, – наконец ответил майор Ермаков, даже не взглянув на подготовленный к изданию плакат. – Не беспокойтесь, визу вам поставят. Так как насчет отчета? Кроме того, мы наметили еще несколько мероприятий. Через неделю вам предстоит выступление в Янгиюле, там расположен штаб генерала Андерса. Соберется весь цвет контрреволюции, так что будьте наготове.
– После этого выступления вы тоже потребуете составить отчет?
Старший майор резко посерьезнел. Его горячее чекистское сердце начало потихоньку закипать. Ермаков уперся кулаками в стол и спросил:
– Послушайте, Мессинг, что вы ваньку валяете?
Это было уже слишком.
– Что вы себе позволяете, молодой человек?! Только Лаврентий Павлович позволял себе грубить в разговоре со мной, а вам далеко до него и по званию и по уму. Подпишите пропуск, и я пошел.
Такой ответ привел Ермакова в изумленное состояние. Он выпучил глаза и спросил:
– Что я себе позволяю? Это что ты себе позволяешь, Мессинг?! Чтобы через два дня отчет лежал у меня на столе. И каждый день звонок, до девяти часов утра, где, когда и с кем намечены встречи.
– Вы, вероятно, сошли с ума?
– Два дня! Тебе понятно? Два дня! Можешь идти.
Оказавшись на улице, Вольф долго приходил в себя. С сожалением обнаружил, что афишу оставил в кабинете. Не возвращаться же!.. Пропуск он уже сдал, а попытаться войти без документов в кирпичный дом храбрости не хватало. Хорош он будет, когда его застукают в кабинете Ермакова.
Мессинг бездумно осмотрелся, потом двинулся куда глаза глядят. Вышел на берег Анхора, долго разглядывал стремительно убегавшую мутно-желтую воду. По обе стороны канала, там и тут дымили костры, на которых в громадных котлах готовили плов. Он зашел в ближайшую чайхану. Там его усадили на ватный ковер-курпачу, придвинули низкий столик, называвшийся хонтахта, постелили достархан, налили вкуснейший чай, угостили пловом, и за все эти бесценные в военную пору дары он расплатился советскими денежными знаками. Их у Мессинга было немало. Казалось, живи и радуйся! Этих талонов должно хватить на все – и чтобы отдохнуть с дороги, и чтобы сытно поесть, и чтобы выпить крепкого чаю.
Он огляделся. Сидевший слева сосед-узбек поздоровался с ним:
– Салом алейкум.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, дорогой, здравствуй! По-нашему надо сказать – алейкум вассалам.
Он неплохо говорил по-русски и поинтересовался, давно ли Мессинг в Ташкенте и чем собираюсь заняться?
Это был хороший вопрос. Своевременный!.. Чем бы ему заняться в Ташкенте? Он прикинул и так и эдак. Выяснилось, что более всего ему хотелось немедленно улизнуть отсюда. Он был согласен на любое средство передвижения, даже на ковер-самолет. Сказка, на глазах превращавшаяся в быль, изумляла неожиданным поворотом сюжета. Неужели для того, чтобы заняться сочинительством доносов, надо было забираться в самое сердце Азии? Теперь Вольфу стал ясен подспудный смысл напутствия, данного ему Поплавским. Отец-командир не зря намекал – будь осторожнее, но медиум не прислушался к доброму совету. Он никак не мог взять в толк, неужели его друзья-чекисты отважатся использовать знаменитого мага, имевшего разговор с самим товарищем Сталиным, в качестве бегающего с выступления на выступление доносчика.
Причем без его согласия.
Как говорится, втемную?!
Сосед, наряженный в ватный халат, казалось, вовсе не страдал от жары. Он терпеливо, с азиатской выучкой ждал ответа.
Зачем обижать хорошего человека!
Вольф представился, объяснил, что является артистом, выступает с психологическими опытами, помогает зрителям познакомиться с непознанным в человеческой психике. Случается, угадывает мысли… На словах – «иногда предсказываю будущее…» – споткнулся. Ему стало совсем невмоготу – майор Поплавский, служака из служак, оказался во много раз проницательнее знатока тайн непознанного, каким считал себя Мессинг. Ему вдруг очень захотелось поделиться с соседом наболевшим – подскажи, уважаемый, кто из нас экстрасенс, я или Поплавский?
Сосед ласково закивал в ответ. То ли он опознал мысли Мессинга, то ли догадался, что гостю плохо. Они молча переваривали беду, приключившуюся с беднягой-медиумом, лоб в лоб столкнувшимся с тремя польскими придурками в офицерских чинах, в ожидании отправки в Иран потерявших бдительность и, словно петухи, распустивших языки.
«Пшекленты москали! Кремлевский тиран! Пусть умоются своей кровью под Сталинградом!!»
Теперь Вольф в полной мере осознал цену этим словам. Она оказалась непомерно велика для маленького тщедушного медиума.
Глава IV
Добравшись до гостиницы, Мессинг двое суток, не раздеваясь, без всякого движения пролежал на кровати. Утром к нему зашел Лазарь Семенович. Заглянул, по его словам, проверить, не случилось ли чего с Мессингом? Тот сказался больным и попросил не беспокоить его. Кац молча откланялся, даже не поинтересовался, подписал ли он афишу или нет. Ему не надо было объяснять – если человек зашел в кирпичный дом с афишей, а вышел без афиши, к нему лучше не приставать с расспросами.
Вольф ни в коем случае не берет на себя смелость обвинять кого бы то ни было, тем более запуганного и безвредного Каца, в соглядатайстве или в доносительстве. Он вел себя согласно общему правилу, требовавшему от сознательного гражданина немедленно навестить коллегу, если его попросят об этом компетентные органы. В ту пору советских граждан, эвакуированных в Ташкент, было немало. Их были десятки, а может, и сотни тысяч. С работой в столице солнечного Узбекистана было трудно, пайки нищенские, к тому же на родине у большинства эвакуированных остались близкие люди. Кацу, например, каким-то чудом удалось выбраться из Минска. Больше не будем касаться Лазаря Семеновича, тем более что вся его семья осталась в Минске и в нужный момент он не побоялся подставить Мессингу плечо.
Пребывая в каталептической неподвижности, Вольф вновь и вновь возвращался к своим безуспешным попыткам проникнуть в будущее. В который раз жизнь на очевидных примерах доказала: для того чтобы предугадать ожидаемое, вовсе не надо обладать даром ясновидца. Эта азбучная истина отравляла ему жизнь. Большего издевательства, чем то, которое позволили себе всякого рода «измы» по отношению к могущественному магу и сказочному волшебнику Мессингу, трудно было выдумать. Эти хитроумные твари подловили редчайшего в мире экстрасенса на самый примитивный крючок. Оказалось, будущее, в котором он представлялся себе успешным, с иголочки одетым господином, знатоком непознанного и мастером запредельных наук, вовсе не исключало возможности составления самого обычного мерзкого доноса.
Поддавшись душевной слабости, Мессинг подумывал: кого я покрываю! В самом деле – ну, кого он покрывал?! В своем отчете он изложит правду, одну только правду, и не его вина, что попутчики захлебнутся собственной кровью. Не собирается же он и в самом деле закрывать глаза на происки врагов советской власти, спасавшей беднягу шнорера на берегу Волги?! Ему было не жаль Климеца и Рудницкого, но как быть с Поплавским? Маленькая подленькая «изворотливость» подсказала: его можно выгородить. Выгораживай его! Мол, он как верный союзник встал на сторону настоящего советского патриота. Можно также отметить в отчете, что господа офицеры резко критиковали предателя Власова. Высказали исторически верные оценки в отношении злейшего врага советской власти, маршала Пилсудского.
Собственная дурь вконец извела Мессинга.
Хотелось выть.
Он, пребывая в каталептическом состоянии, прослезился.
Нужен им в кирпичном доме Власов, тем более Пилсудский! Пусть о них болит голова у сотрудников центрального аппарата. У них своих забот хватает. Самым важным заданием, поставленным руководством НКВД перед узбекским наркоматом как самым сильным в Средней Азии, считалась работа с армией Андерса. Из Москвы предупредили: не вздумайте рубить с плеча. В этом деле нужна особая деликатность, а то мы вас знаем. Схва́тите какого-нибудь высокопоставленного контрика, шлепнете под горячую руку, а генерал Андерс в Москве на встрече со Сталиным или, что еще хуже, с Черчиллем, такую антимонию разведет, что хоть святых выноси. Вы тогда отправкой на фронт не отделаетесь.
Местные чекисты спали и видели, как бы поскорее сбагрить всех поляков в Красноводск, а оттуда морем в Пахлеви. Но беда в том, что, опять же по указанию центра, в ожидании этого долгожданного момента нельзя сидеть сложа руки – надо заниматься организацией агентуры, внедрением агентов дальнего прицела, а также выявлением откровенных и злейших врагов советской власти (первых можно выпускать через одного, вторых без исключения ликвидировать, но тихо).