рно это было для плодородных черноземных земель, включая землю в Саратовской губернии, где урожаи были наиболее высокими. В поместье Борисоглеб[467] богатой семьи Куракиных (в Саратовской губернии), например, крестьяне в 1780-е годы должны были работать на помещичьей земле три дня в неделю[468]. Когда помещик попытался увеличить это число до четырех, многие крестьяне попросту бежали из поместья[469]. Крепостные эту работу ненавидели, отчего главным образом и завидовали государственным крестьянам, которые работали на собственной земле, пусть и плохого качества.
К XVIII веку всех крестьян, независимо от их национальности и религии, могли забрать в русскую армию. Исключение было сделано лишь для немецких колонистов (сначала оно планировалось как вечное, но в конце XIX века было отменено) и для новообращенных в христианство (на несколько лет). Эти освобождения были серьезным побудительным мотивом, поскольку с XVIII и вплоть до конца XIX века рекрутская служба была пожизненной (с 1793 года она стала составлять 25 лет, но и это немногим отличалось от пожизненного срока). Крестьянин, взятый в рекруты, был практически «мертв», и его отъезд сопровождался погребальными причитаниями. Если он был женат, его жену часто считали вдовой и действительно нередко позволяли вновь выходить замуж. Набор крестьян был неодинаковым в зависимости от потребностей военного времени: с 1705 по 1825 год по всей империи в солдаты взяли около 4 миллионов человек.
Рекрутов выбирали крестьянские общины – и среди крепостных, и среди государственных крестьян. Обычно бросался жребий, но в некоторых крепостных общинах от этой участи были защищены люди семейные и члены небольших домохозяйств. Некоторые помещики стремились защитить семейных крепостных – кто-то по соображениям гуманизма, но главным образом потому, что их благосостояние зависело от числа крепостных, так что не было никакого смысла терять женатых мужчин, которые могли завести семью или уже ее имели. Так, дворянин В. И. Суворов возмущался действиями чиновника в его поместье в Костромской губернии на Верхней Волге: тот «противозаконно» забрал в рекруты женатого мужчину без разрешения крестьянской общины[470]. Богатые крестьяне часто могли «купить» себе замену из числа более бедных соседей, что часто поощрялось помещиками, которым, разумеется, хотелось сохранить наиболее способных крестьян для себя. В поместье Манилово в Тверской губернии, принадлежавшем семейству Гагариных, богатые крестьяне с 1812 по 1857 год потратили 34 тысячи рублей на откуп от рекрутского набора[471]. Откупаться в этот период было особенно дорого, ведь он включает годы наполеоновских войн и Крымской войны, когда требовалось много солдат.
Вышеописанные методы касались крепостных крестьян Поволжья, которые были по преимуществу русскими по национальности. Однако рекрутчина касалась всех крестьян – крепостных и государственных, русских и нерусских, и во всех случаях крестьянская община играла главную роль в выборе рекрутов. В интересах всех крестьян было отправить на военную службу наименее продуктивных членов общины: пьяниц, лентяев, инвалидов, а также мальчишек из бедных домохозяйств, которые не могли внести свой вклад в общее налоговое бремя деревни. На деле крестьянские общины – как крепостные, так и государственные – могли быть гораздо более жестокими, чем помещики, поскольку их экономическое выживание зависело от способности деревни выполнять свои финансовые и трудовые повинности. Например, в 1788 году крепостная община в деревне Молодой Туд в Тверской губернии решила «сдать в рекруты 71 человека за небрежение пахотой, за недоимки, подозрительное поведение, а также безземельных крестьян»[472]. В деревне Баки Костромской губернии в 1819 году забрали в рекруты трех крестьян за «разврат, пьянство и недоимки»[473]. На деле крепостные общины иногда даже вступали в конфликт со своими помещиками, если последние пытались сохранить семьи, которые не могли внести достаточный вклад в коллективные повинности.
Среди других обязанностей крестьян были общественные работы и повоз – тележная повинность. В правление Петра I чувашей и татар насильно забирали на работы в Адмиралтейство, к тому же они должны были предоставлять телеги для транспортировки соли с озера Эльтон. В это время Петр I пытался построить флот на юге России. Марийские крестьяне наряду с остальными были отправлены в XVIII веке на работы по строительству Петербурга и порта Азова.
Налоги и другие повинности рассчитывались исходя из размера крестьянского домохозяйства, которое часто включало расширенную семью – братьев с их семьями. Крупнейшие в Российской империи размеры домохозяйства были в Сибири и в плодородном черноземном регионе (нормальным считался размер в 7–9 человек, но людей в домохозяйстве могло быть и 20–30). На Средней Волге размер домохозяйства был меньше – в Казанской губернии в среднем домохозяйстве было менее 7 человек[474]. Но были и исключения. Семьи православных священников часто были очень большими (приходские священники в православии обязаны были жениться, а вакансии священников оставлялись за их сыновьями), как и семьи немецких колонистов, у которых нормально было иметь 10–12 детей. В интересах крупных землевладельцев было женить своих крепостных как можно раньше, чтобы у них были большие семьи: это увеличивало богатство помещиков. Крепостным из поместья Шереметевых в Тверской губернии нужно было получать у барина формальное разрешение брать жену за пределами деревни, после чего платить за эту привилегию пошлину, которая в 1803 году составляла целых 200 рублей[475]. В имении Шереметевых Вощажниково (Ярославская губерния) в первой половине XIX века крепостные не только платили за брак, заключенный за пределами села: крестьяне (включая вдов и вдовцов) вынуждены были платить штраф за холостое состояние – от двух до шести рублей в год за каждый год, когда они оставались холостыми после 20 лет![476]
И у русского, и у нерусского населения на Волге повинности были во многом одни и те же, но сильно ли отличалась друг от друга их повседневная жизнь? И насколько контактировали обе группы друг с другом? По большей части крестьяне разного происхождения, придерживавшиеся разных верований, жили в отдельных деревнях. Браки между представителями разных религиозных групп случались нечасто, их не поощряли ни правительство, ни общество (мусульманам для брака с православными нужно было обратиться в православие, а самим мусульманам проповедовать свою веру было запрещено). Один русский крестьянин в 1864 году заметил о мусульманах: «Мы с ними не близки и не враждуем; нам не о чем спорить. У нас свое окружение, свое село и своя земля. И у татар все свое»[477].
На практике татары и русские все же порой жили в одних и тех же приволжских деревнях, но, как правило, только в тех случаях, когда татары принимали христианство. В селе Алкеево Чистопольского уезда Казанской губернии в XVIII веке проживал 151 татарин и 60 русских, а в близлежащей деревне Мамыково – 182 русских и 42 татарина[478], хотя все эти татары почти наверняка были крещеными. В 1830-е годы Самарская канцелярия получила из Оренбургской губернии отчет о количестве сел, где вместе с русскими проживали крещеные татары. Отчет был отправлен главным образом из-за того, что многие татары вернулись к исламу; но в процессе его написания выяснилось, что русские живут в одних селах с крещеными татарами и чувашами[479]. В середине XIX века по Казанской губернии проезжал доктор Толмачев. Он отмечал, кем населена та или иная деревня – русскими, татарами или крещеными татарами, и отдельно писал о случаях, когда мусульмане жили вместе с крещеными татарами. В татарском селе Бердебяковы Челны он насчитал 7 мусульманских семей и 12 «татар-христиан»[480].
Крестьяне разных национальностей и религий вступали в общение на рынках и ярмарках, хотя обычно ездили лишь в окрестные села и редко пересекали Волгу. Некоторые крестьяне знали отдельные слова чужих языков. В середине XIX века отмечалось, что на Средней Волге «русские крестьяне очень хорошо говорят по-чувашски и по-мордовски, как будто бы это были их родные языки»[481], но почти наверняка это было исключением или преувеличением. В 1860-е годы экономическая интеграция, как принято считать, началась в отдельных деревнях Нижегородской губернии, так что русские крестьяне заговорили по-татарски, а татары по-русски[482]. Но все это было очень редким явлением, тем более что в Нижегородской губернии было довольно мало татар. Большинство этнических групп жило отдельно друг от друга и знало лишь самые основные слова чужих языков (в первые годы власти большевиков звучала критика из-за того, что распоряжения правительства не переводятся на местные языки, так что их никто не понимает). Конечно, существовали заимствования, особенно в сфере продуктов питания; географические названия тоже часто оставлялись татарские или чувашские. Например, в чувашском и марийском языках много общих слов, хотя первый относится к тюркским, а второй – к финно-угорским.
Российское правительство старалось не смешивать разные религии. В прошлой главе мы видели, что крещеные татары, возвратившиеся от христианства к исламу, подвергались высылке из своих сел, а в православные села переводили новокрещеных татар. Согласно закону 1756 года, татарам дозволялось сохранять или строить новые мечети только в селах, полностью заселенных татарами-мусульманами, причем в таком селе должно было жить не менее 200 татар-мусульман