[814]. В Поволжье практическим результатом этого указа стало то, что русское правительство разрешило православным татарам подавать прошения о возвращении к исламу. Подсчитано, что с 1905 по 1910 год 32 тысячи православных татар в Казанской губернии вернулись к мусульманству, после чего, как утверждается, в губернии осталось всего 3000 православных татар. В тот же период в Симбирской губернии мусульманами стали 4360 православных татар (были отдельные случаи и в Самарской и Саратовской губерниях)[815]. В итоге в Среднем Поволжье прошение о переходе в ислам подало столько православных татар, что русское правительство занервничало и стало эти прошения отклонять. Местные власти также следили за случаями насильственного обращения. В 1909 году казанский крестьянин Алексей Степанов был признан виновным в том, что заставлял православных татар переходить в ислам против их воли[816].
После 1905 года волжские татары-мусульмане стали все увереннее требовать права открыто исповедовать свою религию. Например, они были решительно настроены отмечать в Казани мусульманские религиозные праздники и не отмечать русские. Это, во-первых, отражало осознание своей мусульманско-татарской идентичности, а во-вторых, позволяло прагматичным мусульманским купцам открывать свои магазины во время русских праздников. В русских и татарских казанских газетах велась активная кампания по этому поводу, и в итоге в 1910 году около 2000 казанских мусульман вышли на митинг в поддержку собственных праздников[817].
Вопрос образования татар – как мусульман, так и православных – тоже стал в то время камнем преткновения. Русское правительство всегда непосредственно вмешивалось в образование, утверждая обязательные программы государственных школ (в стране, где не было занимавшихся образовательной деятельностью религиозных орденов, так что дело просвещения находилось в руках государства или частных гувернеров). Вплоть до конца XIX века мусульманам разрешалось устраивать начальное образование для своих детей (главным образом мальчиков). Татарское образование традиционно было напрямую связано с мечетью, при которой функционировали начальные школы (мектебы) и старшие школы (медресе). Чаще всего там просто читали тексты из Корана и зазубривали арабские слова. Однако к этому времени русское правительство обеспокоилось тем, что в таких школах поощряется вероотступничество и не достигается главная, с точки зрения властей, цель образования – формировать не только грамотных, но и верноподданных жителей Российской империи. В 1872 году в отчете, полученном Государственным советом, утверждалось, что учредить для татар-мусульман светское образование и «объединить их» с русскими «в русских школах или посредством миссионерской деятельности» невозможно[818]. Под руководством Николая Ильминского, профессора тюркских языков Казанской духовной академии и Казанского университета, был принят новый подход.
Ильминский признавал, что в противовес влиянию ислама и для развития лояльности к Российской империи необходимо изучать русский язык и светские предметы. Однако в то же время он считал невозможным полное исключение преподавания ислама или отказ от обучения на местных языках. В программе новых, так называемых русско-татарских школ преобладал русский язык. Например, в русско-татарской школе в Астрахани за 1896/97 учебный год было 11 часов русского языка, а также 3 часа татарского в младшей и средней школе и 14 часов в старшей школе – куда больше, чем других предметов[819].
Школы набирались медленно – во многом потому, что татары подозревали (и не без оснований), что новый подход поставит под удар собственно татарскую образовательную систему и приведет к ассимиляции татарской молодежи в русском обществе. Эти страхи подтверждались и статутами об учреждении школ, где четко говорилось: «Русификация татар-мусульман может быть достигнута только посредством распространения русского языка и образования». В традиционных сельских школах тоже теперь нужно было уделять больше времени русскому языку. В некоторых школах Поволжья протестовали против введения новой учебной программы, порой открыто заявляя: «Мы не хотим учить русский язык». Но другие высказывали более глубокие опасения:
«У нас недостаточно денег, чтобы нанять учителя русского… причина введения [уроков русского языка] в том, что незнание русского вредит мусульманам. Так вот у нас никогда не было проблем из-за того, что мы не знаем русского. Мы работящие крестьяне и платим налоги»[820].
Однако более образованные татары вполне понимали, что прежняя образовательная система довольно отсталая. Они осознавали, что секуляризация образования полезна, а знание русского языка необходимо молодым мусульманам для успеха в жизни и позволяет воспользоваться открывающимися перед ними возможностями. В 1874 году в Казани было 29 русско-татарских школ; в 1913–1914 годах это число увеличилось до 155[821]. К XX веку в Астрахани было 19 русско-татарских школ, а в Астраханской губернии еще 137[822]. В то же время в учительской семинарии в Казани обучалось множество татар – как православных, так и мусульман, – призванных внедрять новые образовательные программы в сельских школах. Новые школы также, впрочем, позволили развить новую образованную татарскую элиту, чувствительную к новым интеллектуальным подходам к национальной идентичности и религии. Потенциальную опасность этого усматривал директор самарских национальных школ Д. Богданов, который в 1914 году писал: «Части исламской интеллигенции русское образование дало оружие для борьбы всей их жизни, которая идет вразрез с интересами российского правительства»[823].
В Поволжье новая образовательная политика затронула не только татар. Чуваши, марийцы и мордвины были по большей части православными (хотя, как мы уже видели, христианство переплеталось на этой территории с прежними языческими верованиями). Русскоязычное преподавание в школах поволжских народов тоже было усилено, хотя часто не пользовалось популярностью. Многие нерусские народы считали увеличение часов преподавания на русском языке ненужным вторжением в их образ жизни, в то время как русские власти, как нам уже известно, считали этот подход средством большей интеграции «инородцев» в империю. Практические проблемы, проистекавшие из такой разницы в восприятии, описал в 1860-е годы миссионер Евгений Большаков:
«Как только я вошел в комнату, все на меня стали кричать на марийском и русском, что они против школы, но впоследствии они на нее согласились… Я вполне уверен, что школа должна быть основным средством воздействия на инородцев, но ее влияние на массы очень незначительно, почти не видно, в то время как черемисы [марийцы] остаются во мраке невежества – факт прискорбный»[824].
У поволжских немцев были собственные школы при церквях – как лютеранских, так и католических. В 1913 году в 192 немецких колониях Поволжья было 327 школ, в которых училось около 68 тысяч учеников[825]. Государство по большей части разрешало этим школам учиться по собственным программам, пока в 1897 году преподавание русского языка не стало обязательным. Отношение колонистов к русскоязычному образованию было двояким. С одной стороны, они хотели сохранить свои культурные отличия: например, в 1905 году немецкие колонисты не поддержали революцию, но требовали сохранения контроля над обучением своих детей[826]. С другой стороны, колонисты понимали, что русский язык нужен их детям для экономического процветания, особенно по мере того как расширялась торговля зерном в Саратовской губернии, где находились многие колонии. Вдобавок к этому в 1874 году колонисты потеряли привилегию освобождения от воинской службы, так что немецким новобранцам нужно было уметь хоть немного говорить по-русски.
Именно в этот период волжские татары осознали свою собственную, отдельную и особенную идентичность среди всех мусульман Российской империи и стали собственно волжскими татарами. Интеллектуальные корни этого осознания лежали в новом реформистском подходе к исламу, который разделяли многие исламские мыслители в Казани[827]. В середине XIX века богослов Шигабутдин Марджани, учитель в казанском медресе, а затем и в учительской семинарии, исследователь реформистского ислама, написал первую серьезную историю волжских татар на арабском и стал первым исламским автором, назвавшим волжских мусульман татарами. К концу XIX – началу XX века многие либеральные исламские богословы со Среднего Поволжья бросили вызов статус-кво, установленному консервативными религиозными мыслителями из Средней Азии. Эти дискуссии порой велись в татарских газетах в Казани, что само по себе служит показателем важности споров о религии и образовании среди просвещенной татарской элиты того времени. В то же время стали более открыто обсуждаться вопросы положения женщины в исламе: их образование (в начале XX века в Казани открылись школы для девочек), использование чадры, полигамия.
Наряду с религиозными спорами, в конце XIX – начале XX века существовало движение за развитие татарского литературного языка и книгопечатания на арабском языке. Ведущей фигурой этого движения был Каюм Насыри, родившийся в купеческой семье под Свияжском и преподававший татарский язык в Казанской духовной семинарии, а затем в Русско-татарской учительской семинарии