мерно тысячу пятьсот снарядов малого и среднего калибра на пять километров линии фронта. Это довольно высокое среднее значение. Когда я впервые прибыл на фронт под Ленинградом, т.е. в конце февраля, это среднее значение упало уже до шестисот снарядов в день. Две недели назад их было всего двести пятьдесят. Кроме того, нужно учесть, что в январе и феврале русская артиллерия атаковала рейдовые группы противника и пыталась заставить замолчать громкоговорители на финских позициях огнем своих легких и средних орудий, но уже примерно два последних месяца она лишь пытается только пулеметным огнем и несколькими минометами уничтожить разведгруппы и приостановить работу финских громкоговорителей. Одни эти факты могли бы доказать, что «ледовый мост» не принес результатов, которых ожидало советское командование. Количество материала, продуктов и боеприпасов, ввезенных в город, наверняка было не таким, чтобы очень активная оборона стала возможной.
Но в ближайшие дни «мост» рухнет. Оттепель уже рисует странные узоры на ледяном панцире, который с высокого финского берега выглядит как один из тех украшенных узорами доспехов эпохи Возрождения, на которых сплетены друг с другом чисто декоративные геометрические элементы с человеческими фигурами, паноплии, гирлянды из фруктов и фантастические архитектурные перспективы. Чудесные светящиеся доспехи, с большими тусклыми пятнами, зонами, которые предвещают весеннюю болезнь льда, своего рода чесотку, мерцание воздушных пузырьков, которые образуются во льду при первой мягкой весенней температуре и объявляют о его предстоящей смерти. Движение над озером, сначала ограничившееся из-за становящихся все короче ночей – дни неожиданно быстро удлиняются: даже сейчас ночи это только все больше короткие паузы молочного света, светлой тени – стало затем опасным из-за сомнительной прочности ледяной равнины. Световые сигналы среди ночи становятся все чаще: красные, зеленые, белые ракеты, которые неожиданно вырываются над ледяной равниной, сначала пронзают небо как молнии, потом все медленнее спускаются по нему, пока луч света не испаряется в воздухе и расплывается с перламутровым отблеском теперь уже светлой ночи.
С тех пор как я нахожусь на этом фронте у Ладоги, я обычно дожидаюсь утра на морском берегу, на маленьком пляже, откуда лыжные патрули егерей отправляются в свою ночную разведку. Здесь они поднимают якорь, в этом мелком заливе: он, так сказать, порт патрулей «Sissit». Здесь все устроено как в настоящем порту: каркасы для лыж и винтовок, держатели одежды для белых маскировочных халатов выглядят здесь как разложенные для сушки рыболовные сети; штабеля ящиков боеприпасов похожи на те штабеля товаров, которые в речных портах ждут парома; вывески с кабалистическими знаками служебных инстанций, стрелки, которые обозначают минные поля, похожие на баржу сани для перевозки раненых, оружия и боеприпасов (некоторые сделаны из ткани или из резины, своего рода поставленные на полозья надувные лодки, другие – настоящие деревянные лодки с низким килем, точно как на море), все это способствует тому, чтобы создать атмосферу, чтобы передать иллюзию маленького порта. Каждые несколько часов совершается «спуск на воду» патруля. «Sissit» становятся в шеренгу на пляже, скользят в воду, как бы отталкиваются от берега, так сказать, и быстро исчезают в синеватом мерцании льда. Там вдали советский берег, нашпигованный орудиями для защиты ледового моста и канала имени Сталина, гигантской транспортной артерии, которая была построена большевиками, чтобы связать Белое море с Невой, то есть, с Финским заливом и Балтийским морем. Светлыми ночами можно невооруженным глазом заметить красное сверкание маяков, которые обозначают место выгрузки для прибывающих с моста конвоев грузовиков. Это ритмичное сверкание огней, регулярное мигание маяков, похоже на то, которое издалека объявляет на море о приближении к порту. Это было на рассвете сегодня утром, когда один пост сообщил о нескольких ракетах в направлении «моста». Я отправился с несколькими офицерами на косу, с которой открывается широкий вид на озеро. И немного мгновений позже я смог очень отчетливо различить в коротких интервалах пять, девять, двенадцать зеленых и красных сигнальных ракет, на расстоянии примерно десяти километров. Это был конвой, который пытался проехать. Все же, должно быть, что-то произошло, так как на этот раз примерно через десять минут сигналы повторились, с очень короткими промежутками. Конвои постепенно становятся все более редкими. Это последние. «Мост» уже хрустит, вдоль берега ледовый край уже становится мутным, крошится, покрывается белыми шрамами, площадь становится менее морщинистой, снег тает и оставляет хрустальную поверхность непокрытой, и сквозь это стекло можно увидеть дно озера (Ладожское озеро не очень глубокое: максимум пять или шесть метров), землю наносного грунта, в гладких складках, как плиссированная юбка. Это складки, которые сделали волны в наносном грунте. В нескольких местах, где глубина невелика, ледовая корка настолько толста, что она касается дна. Видны целые семьи рыб, которые заключены в тюрьму в хрустале, пленены в этой огромной морозильной камере. Солдаты идут ловить их с киркомотыгами, разбивают лед молотками и резцами, и вытаскивают рыб как из глетчера.
При первом таянии озеро открывает его необычные тайны. Позавчера я гулял поблизости маленького, затененного густыми светлыми березами залива. Группа солдат ударами кирки, сильными и осторожными движениями разбивала что-то похожее на большой зеленый хрустальный блок, в который вмерзли достойные сожаления тела нескольких финских солдат. (На соляном руднике Величка в Польше я в прошлом январе видел плененные в солевых кристаллах крохотные рыбы, морские растения, раковины). И когда я вчерашним утром путешествовал на берегу Ладоги, у устья одного спускающегося из леса Райккола ручья, я внезапно заметил, что я как раз гулял на ледяном своде, который покрывал реку. Подо мной я слышал, как бурлит вода, заглушенный шум течения. Я посмотрел вниз и увидел, как быстро течет вода прямо под моими ногами. Мне показалось, будто я иду по стеклянной пластине. Я почти парил в пустоте. Внезапно что-то вроде головокружения охватило меня. Втиснутый в лед, смоделированный в прозрачном кристалле, под подошвами моих сапог появился ряд удивительно красивых человеческих лиц. Ряд стеклянных масок. Как византийские иконы. Они смотрели на меня, пристально рассматривали меня. Губы были тонкими и бледными, волосы длинными, носы резкими, глаза большими и водянисто-светлыми. (Это не были человеческие тела, это не были трупы. Если бы это было так, то я умолчал бы о событии.) То, что представилось мне в ледяной пластине, было чудесной картиной, полной выражения мягкого, захватывающего сострадания. Это было как преходящая, живая тень людей, которые исчезли в тайне озера. У войны, у смерти иногда бывают такие таинственные нежные формы проявления высокого, поэтического дыхания. Война порой умеет превращать свои реалистичные картины в красоту, как будто ее саму внезапно одолевает сострадание, которое человек обязан проявлять к своему ближнему, которое природа должна проявлять к человеку. Нет никакого сомнения, это были образы русских солдат, которые погибли при попытке переехать реку. Бедные тела, которые всю зиму торчали скованными во льду, были унесены прочь первым весенним течением освобожденной из ледовой удавки реки. Но их лица остались выдавленными в стеклянной пластине, смоделированными в чистом, холодном, сине-зеленом хрустале. Они рассматривали меня спокойно и ясно, мне казалось, как будто они следовали взглядами за мной. Я стоял, наклонившись надо льдом. Я встал на колени, я водил рукой по льду над этими прозрачными лицами. Уже теплое солнце проникало сквозь лица, и вода, которая, бурля, текла мимо, отражала солнечные блики, отбрасывала их назад, водой, они зажигали что-то похожее на светлый огонь вокруг бледных, прозрачных лбов. Во второй половине дня я еще раз пришел к стеклянной могиле. Солнце уже почти расплавило эти мертвые картины. Они были только лишь воспоминанием, тенью лиц. Так исчезает человек, погашенный солнцем. Его жизнь ненадежна. Сегодня утром я не мог бриться перед зеркалом. Нет, я был не в состоянии делать это. Я закрыл глаза, я брился с закрытыми глазами.
30. Как фабричный двор после неудавшейся забастовки
На Ладожском озере, за Ленинградом, май
Нельзя понять тайну социальной жизни России и советской морали, если не учитывать тот основной факт, что огромное большинство советского народа – я имею в виду молодежь и взрослые до сорока, сорока пяти лет, т.е. всех те, которые не знали царского режима, так как они родились либо уже после революции, либо были в октябре 1917 года еще почти детьми – не имеет никакого представления о жизни после смерти, никакого ожидания и никакого подозрения о существовании потустороннего мира. Оно надеется, и оно не верит в будущий святой ореол. Оно не ожидает ничего. Это народ, который встречает смерть с закрытыми глазами и не надеется, что сможет открыть их вновь по ту сторону гладкой белой стены смерти. Когда я несколько лет назад был в Москве, я посетил могилу Ленина на Красной Площади. Меня сопровождал один рабочий, с которым я разговорился, когда стоял в очереди среди массы рабочих и крестьян (почти исключительно молодежь, среди которой очень много женщин) перед входом в Мавзолей. Наконец, я смог войти. В маленьком помещении, ясно освещенном ослепительно белым и холодным светом мощных прожекторов, я увидел перед собой Ленина в стеклянном гробу. Черный костюм, рыжая борода и рыжие волосы (совсем немного волос на большом голом черепе), белое как воск лицо с множеством желтых веснушек, правая рука прижата к бедру, левая на груди, со сжатым кулаком, крохотным белым, веснушчатым кулаком, так спал Ленин на красном знамени Парижской коммуны 1871 года. Круглая голова с мощным лбом отдыхала на подушке. «Череп Ленина похож на череп Бальфура», писал Герберт Уэллс. Четыре часовых с примкнутыми штыками стояли в карауле по четырем сторонам помещения, размер которого не превышает четыре квадратных метра. Рациональная капелла с четким контуром, ее вполне мог бы спроектировать Джио Понти. Капелла для сохранения реликвий святого, мощей из синтетической смолы и бакелита современного святого. Останавливаться перед стеклянным гробом запрещено. Масса людей медленно проходит мимо, один за другим, не останавливаясь. Я рассматривал забальзамированный труп Ленина. Теперь он мумия, мумия с внушительным присутствием в этом тесном помещении, в этом стеклянном гробу, под белым ослепительным светом электрических рефлекторов.