азванием «Moscow under Fire» («Москва под огнем»). Эти американские и английские репортажи из-за их неестественного тона, неточного способа выражения, бессмысленности слишком обычных и повторяемых в пересказе героических эпизодов дают понять, что они рассказывают все, опираясь на слухи, а не на непосредственно пережитый опыт. Они писали вдали от полей сражения, по ту сторону Москвы, так как советские органы власти запрещали им ехать на фронт. И это частично объясняет, почему английские и американские военных корреспонденты, вопреки их претензии на то, что они свободны – самые свободные и самые мужественные в мире, в сравнении, по крайней мере, с нами, бедными романцами, трусливыми и лживыми, какими мы есть – должны были довольствоваться тем, что раздували официальные советские сообщения, часто писали под диктовку, и, как все советские военные корреспонденты, следовали директивам московской пропаганды. Я не сидел ни в Риме, ни в Берлине, и тем более не в Москве: я был на русском фронте, сначала с итальянскими и румынскими войсками на Украине, позже в финской армии в Карелии и Лапландии. Я описывал войну в России, и старался всего лишь объективно изображать то, что я видел, и предоставлял итальянской цензуре заботу вычеркивать из моих сообщений то, что они считали нецелесообразным или опасным сообщать итальянской публике. С другой стороны, я должен констатировать, что опубликованные тогда в «Corriere della Sera» и напечатанные здесь снова тексты за исключением лишь нескольких деталей представляют собой именно то, что я писал.
Естественно, что то, что читали между строками, было гораздо интереснее того, что я писал открыто. После двадцати лет фашизма, это значит, цензуры, итальянские писатели и журналисты стали мастерами в искусстве писать между строк. Впрочем, это типично итальянское, очень древнее искусство, так как уже много веков в Италии для писателя не было свободы. И итальянская публика достигла большого мастерства в чтении между строками. Также для иностранного читателя сегодня будет легко читать между строками моей книги, так как события, которые я предсказывал, позже стали реальностью и известны всем. Однако летом 1941 года, в начале войны с Россией, когда я писал главы «Волга рождается в Европе», было нелегко предвидеть поражение Германии, и было опасно делать благоприятные прогнозы для России. Нельзя забывать, что я был военным корреспондентом «Corriere della Sera», т.е. итальянской газеты. Читатель тем правильнее сможет оценить независимость моих оценок и выводов, если он вспомнит то лето 1941 года, когда все газеты союзников, включая английские, и вся нейтральная пресса, включая американскую, и общественное мнение всех стран, включая Францию, единогласно считали поражение России неизбежным.
Отношение Италии к войне против России существенно отличалось от отношения к этой войне Германии. Хотя на русском фронте воевала итальянская армия (200 тысяч человек, из которых только 14 тысяч, это семь процентов, вернулись на родину), общественное мнение Италии рассматривало войну против России как чисто немецкое дело, которое не вписывалось в рамки ограниченного Средиземным морем и Ливией итальянского ведения войны. Муссолини даже не утаивал – о чем сегодня свидетельствует дневник Чиано – своих расхождений с Гитлером по вопросу похода против России. Первый раз Гитлер переиграл Муссолини в августе 1939 года, когда Германия, не спрашивая и не подготавливая его, заключила союз с Россией и разрушила, таким образом, Антикоминтерновский пакт. Во второй раз Гитлер переиграл его в июне 1941 года, когда Германия, не спрашивая и не подготавливая его, объявила России войну.
Муссолини был, как известно, очень чувствителен, и его досада и злоба часто вырывались наружу. До тех пор, пока немцы побеждали везде и всюду, итальянцы были побиты на всех фронтах, кроме как на море. «Ах, если бы Бог в своей справедливости снизошел бы до того, чтобы подарить Гитлеру маленькое, совсем маленькое поражение!» Любую неудачу немцев Муссолини и итальянский народ восприняли бы с удовлетворением, почти как моральную компенсацию (согласно тому закону, который управляет всеми заключенными против природы союзами). Из-за этой психологической ситуации неудивительно, что в июне 1941 года, в начале войны с Россией, мои первые фронтовые репортажи вызвали большое удивление и почти скандал в Италии. Подавляющее большинство «буржуазных» читателей «Corriere della Sera» – тех, которые в душе желали, чтобы немцы сначала победили русских, а потом союзники победили бы саму Германию, но только Германию, разумеется, а не Италию заодно с ней, – эти читатели удивлялись не только тому, что я рискнул писать в абсолютном противоречии с тем, что писали все без исключения другие военные корреспонденты, а и тому, что то, что я писал, позволяли публиковать. Весь буржуазный мир был одновременно доволен и разозлен моими сообщениями. В рабочих кварталах больших промышленных городов севера мои сообщения пробуждали к новой жизни старые надежды, от которых никогда полностью не отказывались. Эудженио Реале, один из руководителей Коммунистической партии Италии, после войны посол в Варшаве и государственный секретарь в Министерстве иностранных дел, рассказывал мне, как на острове Понца, куда его сослали во время войны, все ссыльные и особенно коммунисты с понятным напряжением ждали мои сообщения и жадно их читали. – Из ваших репортажей, – говорил он мне, – мы начинали понимать, что Германия уже проиграла войну.
Я привожу свидетельство Реале, как раньше уже приводил свидетельство Тольятти, чтобы ответить тем, которые из моей и моих коллег функции военных корреспондентов на русском фронте хотят сделать вывод, что мы были дружественно настроены к Гитлеру. Должен ли я на самом деле снова повторить, что Германия была нашим союзником? Что было бы странно, если бы мы, вместо того, чтобы общаться с чиновниками, офицерами и солдатами Гитлера, поддерживали бы знакомство с чиновниками, офицерами и солдатами Сталина? Я уже упоминал о моем отзыве с фронта в Италию, последовавшее после немецких протестов. Войска Гитлера стояли перед воротами Москвы, русская армия, вопреки моим прогнозам, казалась окончательно и бесповоротно разбитой. Что побудило меня к тому, что я с самого начала был убежден, что Германия проиграет войну с Советским Союзом?
Уже в первые дни этого похода, в июне 1941 года, я наблюдал неповторимый факт: эта война впервые противопоставила друг другу не две армии, которые состояли обычным образом из крестьян, из сельских жителей (как французская, польская, итальянская, югославская, румынская армия), а две армии, которые в значительной степени состояли из рабочих; да, мораль как русской, так и немецкой армии больше не была «буржуазной моралью» сражавшихся до сих пор армий, а новой «рабочей моралью» этих высокоразвитых в промышленном отношении стран. До тех пор, т.е. с 1939 по 1941 годы, состоявшие преимущественно из крестьян армии не могли сопротивляться стальному немецкому удару кулаком, т.е. немецким рабочим армиям из маленьких, но исключительно подготовленных и оснащенных частей высококвалифицированных индустриальных рабочих и техников. Неожиданное крушение польской армии в 1939 году, французской армии в 1940 году, югославской армии в 1941 году объясняется также и, прежде всего, тем фактом, что крестьянским армиям, организованным как в Первой мировой войне и построенным на направленной на человека дисциплине, противостояли армии рабочих, которые удерживались дисциплиной, направленной на машину.
Мораль пехоты с давних времен, традиционных армий, почти исключительно основывалась на ценности человека, на чувстве сплоченности, которое привязывает человека к человеку, на корпоративном духе, который является формой солидарности между людьми одного и того же подразделения. Мораль современных армий, «рабочая мораль», основывается почти только на технических ценностях, в которых ценность человека находит только небольшое пространство, на чувстве сплоченности, которое привязывает человека к машине, на спаянном командном духе работы над отдельными частями, на технике.
В современных армиях человек зависит от машины, а не машина от человека. В обычных крестьянских армиях винтовка, т.е. индивидуальное оружие, пулемет, пушка зависят от человека, а не он от них. Крестьянские армии зависят от обуви, от улиц и дорог, от естественных преград, от времени года. Машины современных армий не знают естественных преград. Крестьянин медленен, он медлит, у него отсутствует фантазия и готовность быстро принимать решения. Рабочий быстр в своих решениях, и эта быстрота разрабатывается и поддерживается скоростью машины. Я добавлю, что машина обладает большей фантазией, чем человек, большей моральной свободой. Обе противостоящие друг другу армии, немецкая и русская, были созданы и построены одним и тем же способом – это были две рабочих армии. Но теперь немецкий военный потенциал, который на узком фронте и в быстром походе бесконечно показал свое превосходство над польским, французским или югославским военным потенциалом, на огромном русском фронте не мог справиться со своим заданием. Предпосылкой тактики молниеносной войны, чтобы она могла быть применена с успехом, является противник, сконцентрировавший все свои силы на узком фронте. В бескрайней ширине русской равнины немецкая армия потерялась как река в песке.
Если в первых дни похода против России гитлеровская армия внешне представляла собой огромную фабрику на марше, то всего две недели спустя она уже напоминала веер тонких моторизированных колонн, разбросанных по безграничному и качающемуся в пустоте пространству. Немецкий генеральный штаб оставил надежду на успешную молниеносную войну на русском фронте и вернулся к пехоте. В то время можно было наблюдать весьма необычный спектакль: та же гитлеровская армия, которая перешла русскую границу покрытая прочными стальными корпусами танков и автомобилей, постепенно превращалась в массу пехоты, вооруженную, оснащенную, обученную и организованную в соответствии с традиционными методами армий прежних времен. Немецкие солдаты продвигались пешком, под грузом своего снаряжения, с винтовками на плече, с ручными гранатами с длинной ручкой на портупее и в голенище сапог, точно так же, как я видел их когда-то в июле 1918 года, когда они во Франции, на фронте Шампани, шли против нас.