— Витька! Волгарь! — каким-то неестественным, диким голосом выкрикнул летчик и, рванувшись к Виктору, обняв его за шею, стал сжимать с такой силой, что у того потемнело в глазах.
— Родион! Задушишь, черт! — хрипел Виктор. — Откуда ты свалился?
— А ты откуда? Разве ты в Чкалове? — выкрикивал Родя Полубояров, сразу позабыв о своем намерении проучить медлительного интенданта.
Отведя Виктора в сторону от окошка, Родя засыпал его вопросами:
— Тебя ли я вижу? Подлечился? Здоров? Милый ты мой таранщик! Неборез! Гроза фашистов! Говори — откуда, куда и зачем?
— Откуда — сам знаешь. Ты откуда?
— Из госпиталя…
— И я из госпиталя. Еще после того, как над Днепром… Рана-то оказалась паршивой…
— А я после тебя вскорости тоже попал в переплет. Подлечился и опять был ранен.
— Я знаю. Мне писали из части. Только куда увезли — не знал.
— В Ташкенте был, в Ташкенте. А теперь в Москву. Летел самолетом. Сели тут и застряли. Теперь придется поездом.
— Значит, вместе, Родион!
— Выходит, вместе… Эх, Витька! Дорогой ты мой! А погончики-то криво прицепил. Разве тебе такие нужны!
Они влюбленно разглядывали друг друга. Так могут встречаться только фронтовики, не раз глядевшие вместе в лицо смерти.
— А ты изменился, Родион… Ростом ниже стал, что ли? — весь светясь от радости, говорил Виктор. — Только чуб все тот же. И такой же задира, видать.
— А ты растолстел, как после курорта! Герой. Читал, брат, читал. Здорово про тебя расписали… Где это тебя так раскормили?
Виктор назвал номер госпиталя.
Родя хмыкнул:
— Скучный город Недостоин имени Валерия Чкалова.
— Нет, не говори… Город хороший. Ты лучше о себе расскажи, Родион. Давно из части?
— Все расскажу. Времени у нас много… Эх, как же здорово получилось! А я, признаться, думал, что тебе — конец. Не летать тебе больше.
Родя снова встряхнул Виктора за плечо. Во всей его суховатой, знакомой фигуре, в туго обтянувшей крепкие плечи шинели, в немного фатоватых манерах была видна прежняя щеголеватость. Веселая дерзость так и сквозила из его глаз. Да, это был тот же Родя, лихач и весельчак, всегда готовый на озорство и шутку.
— Куда мы сейчас? — спросил он, оглядываясь. — По аттестату-то получить надо. Пошли, Витька, я этому канцеляристу лапки обломаю.
На лице Роди появилось уже знакомое Виктору выражение боевого ухарства, которое не раз увлекало Полубоярова в опасные предприятия.
— Не трожь его, Родя. Сходим лучше к коменданту, — попробовал остановить друга Виктор.
— И у коменданта побываем, успеем. А вот эту копушу проучить надо, — угрожающе сказал Родя и втиснулся в толпу.
Он еще больше, чем всегда, храбрился перед Виктором, по-видимому желая показать, как научился искоренять в тылу всякие непорядки.
Красноармейцы расступились перед офицерами, но не успели Виктор и Родя приблизиться к окну, как дверка в нем захлопнулась.
— Видал? — кивнул Родя. Тонкие ноздри его затрепетали. — Он тут большой начальник: хочу — отпускаю, хочу — нет…
— Теперь он заперся на полчаса. Теперь по нем хоть прямой наводкой бей — не откроет, — сказал кто-то из красноармейцев.
— Этак мы и до завтра по аттестату не получим. Вот кому нипочем война.
— Нам война, а ему мать родна! — подзадоривал все тот же худенький пехотинец, с маленькими острыми глазами.
— Пойдем к коменданту, — снова потянул Родю за руку Виктор.
— Пусти! — Родя вырвал руку. — Эй, ты! Открой! — забарабанил он в окошко.
— Не откроет он теперь, товарищ лейтенант, — неосторожно заметил кто-то в очереди.
— Мне не откроет?! — Родя сильно побледнел, развернулся и, не успел Виктор задержать его руку, трахнул кулаком в дверку.
В окошке появилось изумленное, красное от гнева лицо интенданта.
— Что вы делаете? Я вызову комендантский надзор!
— Зови! Скорей зови! — закричал Родя и вновь было потянулся кулаком в окно.
Виктор видел, что горячность Роди в присутствии рядовых бойцов неуместна — он был за дисциплинированность и корректность, — и стал тащить друга за рукав. Тот отмахивался и осыпал интенданта руганью.
Интендант выбежал из своей конторки.
— Жаловаться побёг, — пояснили в очереди.
Не прошло и трех минут, как к стоявшим у окошка Роде и Виктору протиснулся дежурный комендантского надзора в сопровождении бойца с автоматом и, взяв под козырек, вежливо, но холодно попросил:
— Товарищи офицеры, пройдите за мной в комендатуру.
К удивлению Виктора, Родя сразу обмяк, смущенно пробормотал:
— Что ж, пошли, Витька!
Когда Виктор и Родя в сопровождении дежурного вошли в комендантскую, там у стола толпились военные.
Комендант поднял на Родю и Виктора насупленный, укоризненный взгляд. Лицо у него было желтое, болезненное, губы серые, бескровные. Левая рука, повидимому поврежденная ранением и обтянутая беспалой кожаной перчаткой, была плотно прижата к груди, словно навсегда приросла к ней.
— Документы, — тихо попросил комендант.
Офицеры стали расстегивать шинели. На груди Роди заблестели два ордена боевого Красного Знамени. Виктор потянулся к карману гимнастерки. Зазвенело золото орденов, и все, кто был в кабинете, увидели на груди Виктора Золотую Звезду. Мгновенно все изменилось. Двое присутствовавших здесь офицеров вытянулись, отдавая честь, и даже Родя, блестя своими орденами, выше поднял голову.
Комендант внимательно изучил документы, и на желтом, до этого бесстрастном лице его появилось осуждающее выражение.
— Товарищи, ну как вам не стыдно? Такие герои, и… скандалы устраиваете… Заметили непорядок — придите, доложите. А это ни к чему… Кто же из вас выбил дверку?
— Я, товарищ капитан, — смело подался вперед Родя. — И не выбил, а только толкнул. Бюрократа посадили, товарищ капитан! Ну я его и хотел предупредить. А дверка, конечно, ни при чем. Это лишнее… Прошу извинить, товарищ капитан.
Комендант подавил улыбку.
— Вот видите, — развел он здоровой рукой. — Придется вас, товарищ лейтенант, за нарушение дисциплины и порядка отправить в распоряжение городского коменданта. А вы, товарищ Герой Советского Союза, можете быть свободны.
Виктор растерялся, но тут же поспешил на выручку товарища:
— Разрешите, товарищ капитан?.. Разрешите поручиться? Ведь мы вместе, в одну часть… Я, как старший по званию, обязуюсь… — Щеки Виктора густо покраснели. — Обязуюсь повлиять на лейтенанта в смысле выдержки…
Комендант опять, словно через силу, улыбнулся.
— Вы слышите? — обратился он к Роде.
— Слышу, товарищ капитан. Это больше не повторится.
Капитан возвратил документы.
— Сказано — летчики… На первый раз ограничиваюсь строгим предупреждением.
— Слушаюсь, — кротко ответил Родя. — А этого вашего толстогубого…
— Ладно, ладно, — устало повел рукой комендант. — Примем меры.
— Ну, Волгарь, легко отделались, — облегченно вздохнул Родя, когда летчики вышли из комендантской.
— Черт бы тебя побрал, Родион! — сердито пробурчал Виктор.
— Ты что ругаешься? Только встретились — и уже… — начал было Родя, но Виктор перебил его:
— Не ругаюсь, а делаю внушение, как младшему по званию. Сидел бы ты на гарнизонной гауптвахте, если бы не я. Тоже мне смельчак…
— Брось, товарищ Герой Советского Союза, мне мораль читать, — отмахнулся Родя. — Вижу, был ты моралистом, им и остался. Ты, вон, погляди, как мы подвинули дело.
— Только не твоими кулаками. Бюрократа и лодыря можно было ссадить и без этого, — наставительно заметил Виктор.
Летчики подошли к окошку продпункта. Там уже работал другой сотрудник, и очередь продвигалась быстро.
Получив продукты, Виктор и Родя направились в город.
По дороге Родя рассказывал, как был ранен в воздушном бою под Таганрогом как после этого ему пришлось покинуть часть. В полку оставались все «старики», истребители, воевавшие с первых дней войны; сражались с фашистскими ассами и Валентин Сухоручко, и Борис Задорожный, и заместивший погибшего Харламова Нестор Клименко, а из молодых — уже отличившийся в боях Толя Шатров.
— Значит, Шатров жив? — проникаясь особенно ласковым чувством к своему «ведомому», спросил Виктор.
— Тогда не был ранен, а после того что-то не слыхать о нем, — рассказывал Родя. — Славный паренек… И батя, командир полка, и комиссар Емельянович тогда еще крепко держались, а вот теперь не знаю — потерял с ними связь.
Виктора уже охватывало знакомое нетерпение. Все до этого дремавшие в нем чувства проснулись разом. Эх, повидать бы всех — и по-юношески горячего, бесстрашно сражавшегося в первом же бою над Днепром Толю Шатрова, и молчаливого Сухоручко, и отечески сурового «батю». Где-то они теперь? На каком фронте? Скорей бы они узнали, что он совсем вылечился и спешит к ним, в их боевую семью…
Виктор и Родя шли по затихающей, малолюдной улице, делясь фронтовыми воспоминаниями.
Солнце уже садилось за обсохшие кровли чистеньких домиков, высушивало потеплевшие плиты тротуаров, а от теневых сторон улиц нешумного, похожего на большую станицу города уже тянуло холодком и к ночи обещало подморозить.
— А ты не задумывался, Волгарь, где мы с тобой приземлимся на ночь? — спросил Родя.
— Где же… На вокзале, конечно.
Родя насмешливо свистнул:
— Недостойное это для летчика дело. Что мы, сироты какие в этом городе, чтобы на вокзале скамейки обтирать? Ведь это Чкалов! Город имени Валерия Чкалова, пойми ты. А с Валерием я в одном звене над Тушинским аэродромом на парадах летал.
Полубояров сказал это таким тоном, словно совместные полеты с Чкаловым могли оказать какое-то воздействие на поиски ночлега. Виктор недоверчиво взглянул на товарища: в самом деле ли чертил он небо в одном строю с великим летчиком или хвастает, как это часто бывало с ним?
— Ты что — не веришь? — заметив недоверие на лице друга, обиженно спросил Родя. — Эх, товарищ Герой Советского Союза! Жалко мне на вас смотреть!