— Совсем. Только мертвые, сгоревшие, — все так же бесстрастно ответил старик.
— Ну, садись, — попросил Алексей, чувствуя, как от спокойной скупой речи старика веет ужасом.
Старый белорус сел в «эмку», и они поехали.
По обеим сторонам замелькали остовы печей, груды дымящегося пепла. Машина остановилась.
— Скажи, отец, — снова заговорил Алексей, открывая дверцы. — Может, ты знаешь такую женщину? Парасю…
— Парасей у нас много… Это же какую?
— Ее фамилии я не знаю… Но у нее ребенок. Найденный ребенок… Понимаешь… Может, слыхал?
Старик напряженно собрал на лбу морщины, заморгал кровяно-красными веками. И вдруг оживился:
— Никак, про украинку Параску Неделько спрашиваете? Это та, что дитё нашла!
Алексей почувствовал, как его бросило в жар.
— Вот-вот. Это было в сорок первом году, когда наши отступали… Во время бомбежки в Барановичах эта тетка Параска была и там нашла ребенка.
Побледнев от волнения, Алексей нетерпеливо тряс старика за руку.
— Где она, эта Парася? Где? Говори, дед…
Старик, видимо, тоже заволновался, кряхтя, полез из машины. Необычно возбужденный вид важного офицера, нетерпение, с каким он задавал вопросы о Парасе Неделько, заронили в него какие-то, пока неясные подозрения…
«Бог знает, что нужно этому военному начальнику с таким молодым лицом и белыми, как у старика, волосами? И чего он так допытывается? Совсем как тронутый разумом человек».
Алексей и старик стояли возле машины. Вокруг них дымились вытащенные на улицу бревна.
Старик все время вытирал рукавом глаза, и слезы, настоящие стариковские слезы бежали по его лицу. Вот опять его привезли на это страшное место! Хата его сгорела, пожитки тоже, а он, бабка, сноха, внуки, в чем были, в том и побежали в лес… Бабку так опалило, что наверное ей больше не жить уже…
Видя свое пепелище, старик разволновался, на вопросы Алексея стал отвечать отрывисто и невнятно.
— Где жила Парася? А вон там, там… Все погорели, все… — бессвязно бормотал он. — Душегубы! Каты! А мы вас, товарищи, ждали, ждали… Парасина хата в том конце села. — Старик показал куда-то на скрытый в знойной дымной мгле край огромного пожарища.
— Парася сгорела? — спросил Алексей.
Дед наконец уразумел, что его не так поняли, поспешил ответить:
— Нет… Парася живая и Марина… И дитё, кажется, при них. Слава богу… А хата сгорела…
— Где же они? — нетерпеливо допытывался Алексей.
— В лесу, в лесу, — ответил старик. — В партизанском городке… А вы кто ей будете? Родич или знакомый?
— Знакомый, — машинально ответил Алексей.
И — странное дело! Он уже не думал, что Парася Неделько могла оказаться совсем не той женщиной, какую он разыскивал, а ребенок — чужой, не его ребенок… Теперь Алексей верил: все, о чем рассказывал Дудников, была правда, и теперь осталось раскрыть последнее, что три года так волновало его.
Но в эту минуту внимание Алексея отвлек шум голосов. Он обернулся. На углу улицы и проулка, за длинным забором, стоял столб с перекладиной, а вокруг него негусто сгрудилась толпа женщин.
Алексей не сразу увидел подвешенного к столбу рыжего плюгавого человечка в эсэсовской форме.
Алексей вошел в толпу. Люди расступились, дав ему дорогу.
— Что это? Кто — его? — брезгливо отводя взгляд от столба, спросил Алексей у старухи, повязанной до самых глаз дырявой шалью.
— Наши из села. Поймали. Он хаты подпаливал, антихрист. Поджигатель…
Одна женщина, ближе всех стоявшая к столбу, молча потрясала перед повешенным сжатыми, черными от несмытой гари кулаками и вдруг плюнула в его мертвое, словно гипсовое лицо, крикнула:
— Проклятый!
Мертвый факельщик медленно поворачивался на веревке, как будто показывая всем по очереди свое небритое, в рыжей щетине лицо. На груди его висел кусок фанеры с крупно и неровно, очевидно второпях выведенной надписью:
«ФРАНЦ ГОФМАН — ПОДЖИГАЛ СЕЛО, ПОЙМАН НА МЕСТЕ ДЕЙСТВИЯ. КАЗНЕН ПО ПРИГОВОРУ ТРИБУНАЛА Н-СКОГО ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА. СМЕРТЬ ФАШИСТСКИМ ГАДАМ!»
«Нет ничего справедливее народного гнева», — подумал Алексей, выбираясь из толпы. Он словно очнулся от тяжелой дремы, обернувшись к своему провожатому-старику, спросил:
— А где партизаны, дедушка? Далеко?
— Близенько. Километров пять отсюда, — махнул в сторону леса старик. — В городе Берложоне…
— Это что же за Берложон? — допытывался Алексей.
— Берложон… Город такой партизанский. Берлог этих там понастроили — на целый город! Оттого так и прозывается. Вот, значит, как свернете в лес налево — так прямо и прямо… — охотно стал разъяснять старик. — Сперва будет одна засека, потом — другая… Сверните налево и по тропке, по тропке до самого болота… Там и есть этот самый Берложон. Там все наши бабы и детишки.
— Едем, — приказал Алексей шоферу. — Тебе куда, дед? Если в Берложон, подвезу.
— Ежели так, поеду и я, — согласился старик.
В глубине леса, за непроходимым, поросшим тиной и камышом болотом, окруженный плотно сдвинутыми соснами и ветвистыми осокорями бугрился земляной поселок с запутанными ходами сообщений, с добротно оборудованной землянкой командира отряда, радиостанцией, баней, хлебопекарней, подземной кухней и жилыми многочисленными землянками. Это и был партизанский город Берложон, которого так боялись немцы и о котором в окрестных селах сложили песню. Припевом ее были слова:
Ой, наш город Берложон,
Всех фашистов гробит он…
Берложон, Берложон —
Гитлер лезет на рожон!
Два глубоких вала и широкая полоса колючих, опутывающих деревья проволочных заграждений опоясывали лесную партизанскую крепость. Она нерушимо стояла, почти два года, и гитлеровцы напрасно пытались подступиться к ней.
Теперь в Берложоне оставались только сбежавшие из соседних сел женщины, старики и дети: партизаны ушли добивать засевших по лесам несдающихся гитлеровцев.
На тесной, ярко освещенной солнцем поляне толпились женщины с мешками, узлами и детьми, готовясь расходиться по своим дворам. Одни уже узнали, что дома их сожжены гитлеровцами, и плакали навзрыд, другие ругали своих мужей за то, что те оставили их в такой трудный момент, третьи сидели на своих пожитках в нерешительности, словно окаменелые, не зная, куда преклонить голову.
У одной из землянок, в тени громадного осокоря, сидели, пригорюнившись, две женщины — одна молодая, очень миловидная, с круглыми, поблекшими щеками и карими заплаканными глазами, другая — старая с темным, как дубовая кора, сморщенным лицом; глаза ее сухо и угрюмо блестели. Обе женщины — в грубых башмаках на босу ногу и старых ватных фуфайках. У ног их лежали небольшие узлы. Повидимому, женщины собрались в дорогу, но, узнав о несчастье, постигшем их дом, задержались. Первый приступ отчаяния их прошел, и они сидели молча, погруженные в безутешное раздумье.
Перед ними, на притоптанной траве, ходил, смешно раскачиваясь на толстых загорелых ножках, маленький хлопчик годков трех и, держа в руке хворостинку, усердно хлестал ею по ползущему в траве жуку. Уже потемневшие шелковистые вихорки на круглой голове мальчика колечками торчали во все стороны; синеватые, как тернины, глаза с детской забавной сосредоточенностью следили за рогатым неуклюжим жуком. На мальчике была одна ситцевая рубашонка, на ногах тряпичные туфельки. Наклоняясь, он смешно показывал голый задок, и по лицу Параси пробегала невольная улыбка.
— Ой, що мы будемо робыть? Тетка Марина? — как бы очнувшись от сна, спросила Парася. — Где мы будем теперь жить? Опять землянку выроем, в селе, або як?
— А уже можно и землянку, — бесстрастно согласилась Марина. — Переживем, пока колхоз опять на ноги встанет…
— Ох, горечко, горечко… — заплакала Парася и вдруг встрепенулась, вытерла слезы.
— Тетка Марина, а если мой Андрий заявится? Чую, вин прийде, я его во сне бачила. Ведь с Червоной Армией многие повертаются… Вот было бы счастье…
— Может, и заявится, сказала Марина. А у тебя дытына… Спытае, чья? Может, без его прижила. Що ты скажешь?
Парася покачала головой.
— Про Андрийку все люди знают, що знайшла. Андрийко! — позвала Парася. — Андрийко!
Мальчик, семеня и путая ножками, подбежал к нем.
— Риднесенький… Голопузик мий, — подхватила его на руки Парася и прижала к груди. — Ему и горечка нема, що машу хату спалили… Ой, да куда же мы теперь пийдем? Вот пороги трекляти, що наробыли…
И Парася, не отпуская от себя Андрийку, еще крепче прижала его к себе.
Андрийка рвался из ее рук, хныкал, ему хотелось побегать. Женщины на поляне загомонили громче, некоторые, взвалив на спины узлы, двинулись по тропке от землянок к опушке.
— Пойдем и мы, — предложила Марина. — Чего ще будем ждать.
— Пойдем, — согласилась Парася и глубоко вздохнула.
Женщины подхватили узлы. И в это время на тропе появились старик и шедший за ним Алексей. Увидев женщин, старик ускорил шаги, как будто боялся, что они побегут от него.
— Парася! Марина! — издали закричал он и замахал палкой. — А ну, подождите.
Женщины опустили узлы.
— Ой! — сама не зная почему, тихо вскрикнула Парася, — Дид Олексо… Чего це вин? И военный с ним…
Строгий вид незнакомого человека непонятно встревожил ее. У нее похолодело сердце.
Алексей, опередив старика, подходил к женщинам, не сводя с Параси и с державшегося за ее юбку Андрийки пугающе пытливого взгляда.
— Параска, вот привел к тебе товарища начальника… Знакомого… Узнавай, — сказал старик. Он опустился на траву, тут же под деревом, ожидая, что будет говорить полковник и вообще чем все это кончится.
А Парася в эту минуту думала: военный пришел сказать ей, чтобы она не ждала вместе с Червоной Армией своего Андрия, потому что он давно погиб.
Она ждала, что Алексей скажет именно это и испуганно смотрела на него… Но Алексей не мог оторвать взгляда от Андрийки и, казалось, совсем забыл о ней. Это еще больше удивило и встревожило Парасю.