— Я хорошо знаю дороги, — сказал Алексей и выбежал из маленькой, одиноко стоявшей у дороги избы, в которой помещался штаб артиллерийского полка.
«Газик», ныряя по ухабам и покачиваясь, покатил по глухой лесной дороге. Навстречу все так же группами и в одиночку шли беженцы. Орудийный гром слышался то справа, то слева, то затихая, то вновь усиливаясь. День клонился к вечеру. И хотя до заката солнца оставалось еще много времени, тяжелые хмурые сумерки стояли в лесу — так запасмурело, затянулось дымом и облаками небо.
«Только бы успеть сделать… Не оставить врагу мост», — думал Алексей.
Немецкие снаряды рвали землю где-то совсем близко, и эхо разрывов разносилось по лесу. Иногда доносились приглушенные пулеметные и автоматные очереди.
Несколько раз машину останавливали бойцы, но, взглянув на документ Алексея, пожимали плечами, пропускали дальше.
Наконец, проплутав целый час по окольным, почти непроезжим лесным дорогам, пробившись через потоки людей на перекрестках, «газик» выбрался к железной дороге, рванулся к Вороничам.
Вот и станция… На путях уже никого нет, и небольшой состав с паровозиком «овечкой» трогается в сторону Н.
Тревожная тишина поразила Алексея. Он выскочил из машины, пробежал изрытый бомбами перрон и вдруг столкнулся с Самсоновым.
— Вы еще здесь? Иван Егорович, голубчик! — схватил его за руки Алексей.
Самсонов с черным, как уголь, лицом еле разжал побелевшие губы.
— А вы зачем сюда? Немецкие танки уже на соседнем разъезде!
— А мост? Где Шматков? Где бригады?
— Шматков с бригадой на мосту… Он сказал, что уйдет последним.
— Едемте на мост… Сию же минуту, — нетерпеливо сказал Алексей и потянул Самсонова к машине.
— Едем. Я одинок. По мне плакать некому, — усмехнулся Самсонов.
— Как паровозы? Удалось угнать порожняк? — спросил Алексей.
— Не весь… Кое-что удалось… Как вы думаете, Алексей Прохорович, почему немцы не трогают моста? — спросил Самсонов, когда они сели в машину.
— Они хотят сохранить его для себя, но мы… мы не позволим этого…
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Самсонов.
Алексей немного помолчал, спросил:
— У нас на мосту взрывчатка есть?
— Есть.
— Хватит?
— Хватит.
Самсонов поморщился, отвернулся.
— Если на то пошло, я сделаю это сам, — угрюмо проговорил он. — Это дело мне хорошо знакомо…
Шматков был на мосту.
Из всей бригады с ним осталось семь человек, но он все еще не верил, что придется отступать.
— Товарищ начальник, что делать? — обратился бригадир к Алексею.
Он был бледен, в похудевшем и остром лице его появилось что-то жестокое, насмешливое.
— Достроились… А теперь Гитлеру будем сдавать мост?.. Немцы вот-вот нагрянут сюда…
— Не волнуйся, Шматков, сейчас мы сделаем свое последнее дело и уйдем отсюда. Они ничего не получат…
Алексей приказал заложить под ферму несколько ящиков тола.
— Ты сделаешь это, Шматков… Своими руками, — сказал Алексей.
Шматков только плотнее сжал губы. Рабочие кинулись закладывать взрывчатку.
В эту минуту над лесом возник понижающийся свист снаряда и где-то невдалеке загрохотало эхо взрыва. Еще ближе и жарче затрещали пулеметные очереди.
— Поторапливайтесь! — приказал Алексей, лично наблюдавший, как закладывали тол.
— Уходите отсюда, мы сделаем все сами, — предложил Самсонов. — Прошу вас, Алексей Прохорович.
— Мы уйдем вместе, — ответил Алексей.
Уже все было готово, мины подложены, оставалось только включить штепсель подрывной машинки, когда вдруг автоматная очередь треснула с противоположного берега и пули тоненько запели над головой Алексея.
— Немцы! Вот они!.. — невольно приседая за куст орешника, сказал Самсонов и показал куда-то на ту сторону реки, чуть пониже железнодорожной насыпи.
Алексей едва начал различать слившиеся с прибрежной травой голубоватые фигурки, как новые автоматные струи захлестали по мосту. Было слышно, как звенели по ферме пули, взвизгивали, отскакивая рикошетом.
— Взрывайте же! — не своим голосом крикнул Алексей, и тут же увидел Шматкова в последний раз: пригнувшись, бригадир бежал к мосту, и пули вздымали вокруг него красноватую пыль.
— Я сделаю это! Немцы меня не видят, а вы уезжайте! — бледнея и точно вытягиваясь в росте проговорил Самсонов и стал, не торопясь, спускаться к штабелю шпал, под которым был установлен подрывной аппарат.
Пули снова застучали по ферме.
Алексей стоял, не двигаясь, не спуская глаз с моста. Ему казалось, что в груди его вот-вот что-то надорвется и он умрет…
Самсонов уже был в двадцати шагах от небольшого желтого ящика, похожего на полевой телефон, как вдруг из-за штабеля шпал выскочила худощавая мальчишеская фигурка Шматкова и, опередив Самсонова, бросилась к подрывному аппарату. Самсонов остановился, словно пораженный такой смелостью, потом пригнулся, закрыл голову руками. Двое рабочих подхватили его, спотыкаясь и падая, потащили в лес.
Немцы открыли по ним и по Шматкову ураганную стрельбу.
«Пропали… пропали…» — безнадежно решил про себя Алексей. Ему хотелось увидеть взрыв, но трясущиеся руки Коли втолкнули его в кабину, и машина, сорвавшись с места, бешено помчалась по извилистой дороге в глубину леса. И в тот же миг оглушительный гром, помноженный на многократное лесное эхо, потряс воздух.
У опушки, откуда дорога сворачивала в город, Алексей приказал Коле остановиться… Лес позади клокотал от автоматных очередей. Гитлеровцы прочесывали его из края в край. Где-то рядом, за мреющей в дыму деревушкой, била артиллерия, но чья — советская или немецкая — трудно было понять.
«Они погибли», — подумал Алексей о Самсонове и Шматкове, залезая в трепетавший от нетерпеливой дрожи мотора «газик».
Машина рванулась и понеслась.
Пока Кето, Марья Андреевна и Стася добирались до Волковыска, совсем стемнело.
Старый, местечкового вида городок чуть проступал сквозь пыльный сумрак. Здесь и до войны кривые, плохо замощенные улицы не изобиловали, светом, а теперь, когда не горело ни одной электрической лампочки, городок казался особенно мрачным. Женщины направились разыскивать почту.
— Мы должны позвонить Петеньке, — твердила Марья Андреевна. — Петенька нам все расскажет и посоветует, что делать.
Не менее получаса плутали они по запруженным войсками улицам, разыскивая главный почтамт. Возле большого двухэтажного дома сплошными рядами стояли орудия и танки, толпились красноармейцы.
Внутри почтамта было темно. Кето, Марья Андреевна и Стася еле протиснулись через груды мешков, свертков и ящиков, загромоздивших вестибюль, отыскали вход в главный зал.
Здесь горела единственная лампа, было неуютно. Несколько служащих торопливо перекладывали и выносили почтовое имущество. Вороха писем и бланков шуршали под ногами, как сухие сметенные листья.
Марья Андреевна первая обратилась к рыжему длинноносому почтовику с вопросом, можно ли позвонить в Н., и тот, словно удивившись, что увидел женщин на почте в такое неподходящее время, закричал гневным, скрипучим голосом:
— Какой телефон? Какая связь? Никакой связи с Н. нету! Вы, может быть, еще хотите телеграмму-молнию послать? Разве не видите — город эвакуируется?
Другой — помоложе, полный, круглолицый — окинул Кето более приветливым взглядом.
— Ничего вы сейчас не добьетесь, дамочки… Уже почти все учреждения и жители выехали. Мой совет вам: садитесь на какую-нибудь проходящую машину и катите на Барановичи. Вам тут делать нечего.
— Откуда вы знаете, что нам тут делать нечего? — почему-то сразу проникаясь недоверием к почтовикам, спросила Кето.
В разговор вмешалась Марья Андреевна. Важно выступив вперед, она сказала:
— Я жена начальника Н-ской почты. Где наш начальник? Позовите его сюда.
Рыжий удивленно уставился на Марью Андреевну. Почтовики словно теперь только, при желтом коптящем огоньке лампы, разглядели лица женщин и, заметив, что обе они молоды и хороши собой, сразу смягчились.
— Начальника нет. Он только что эвакуировался в Слоним, — более вежливо ответил рыжий почтовик. — Почта уже не работает, и мы тоже сворачиваемся и уезжаем.
— Значит, никакой связи с Н. нет? — требовательно и строго, точно сама была начальником всех почт, осведомилась Марья Андреевна.
— Так точно, нет, — почтительно ответил почтовик. — Я говорю про нашу гражданскую связь, а насчет военной — не берусь судить. Тут штаб какой-то стоит. У них, наверное, есть. Присядьте, пожалуйста, — любезно предложил рыжий и, придвинув какие-то тюки, кивнул Кето: — Прошу… Так это вы жена Петра Григорьевича Плотникова? — обратился он к Марье Андреевне.
— А разве вы знаете мужа?
— Заглазно знаю, заглазно, — сказал рыжий, ощупывая глазами дородную фигуру Марьи Андреевны. — Как жаль, что вы попали к нам в такое нехорошее время и мы не можем что-нибудь вам предложить…
— Благодарю вас, — сидя на мешке, сухо ответила Марья Андреевна.
Кето рассеянно прислушивалась к разговору. Глаза ее слипались от усталости. Ей уже никуда не хотелось идти, ноги и руки не повиновались, голова гудела… Хотелось лечь тут же на почтовых мешках и заснуть, чтобы ничего не видеть и не слышать. Стася так и сделала: она склонилась на тюк и, подложив под голову котомку, тихонько всхрапывала…
За окном катилось что-то тяжелое, от чего дрожал пол и звенели стекла.
— Я предлагаю вам, мадам Плотникова, и вашей попутчице ехать на нашей почтовой машине до Слонима, — услышала Кето голос почтовика. — Оставаться здесь не имеет смысла. Ваш муж уже в Слониме, в этом я уверен.
До полусонного сознания Кето не сразу дошли эти слова. «Куда ехать? Зачем ехать? Неужели опять эти ужасные дороги? Надо же выяснить, где Алеша».
В почтовый зал, запыхавшись, вошел мужчина в черной шинели и тяжелых сапогах, доложил сиплым басом:
— Готово. Трехтонка погружена. Можно ехать.
— Так вы едете? — вставая, спросил Марью Андреевну рыжий почтовик.